Рассказы (Сборник) - Алексей Александрович Провоторов

иногда лазили гулять. Так что Женька перестал об этом думать и размышлял просто о темноте.

Темнота — интересная вещь. Она вроде бы ничего не добавляет, только отнимает. Но вещи в темноте искажаются так сильно, что и мысли меняются следом за ними. Никогда в яркий полдень не придет в голову что-нибудь такое, что с легкостью пробирается туда темным вечером.

Тусклый свет лежал на откосах окна, на потолке, смутно белели косяки дверей: прямо — в спальню и направо — в прихожую. Почему-то Женьку тревожило пустое кресло, на котором лежали его штаны и рубашка, ожидающие глажки. Их хотелось куда-то убрать — в сумерках они теряли привычные контуры, голубая рубашка смахивала на лежащую кошку, и Женька понял, что подсознательно ожидает от нее какого-то движения. Хорошо тем, подумал он, у кого в квартире кот. Вот отключат свет, и ты знаешь, что если что-то в темноте шуршит, или шевелится, или топает, то это — кот.

От этой мысли — как что-то топает в темноте — стало немного не по себе. Начало даже казаться, что на самом деле топает — за стеной, на кухне. Какое-то время Женька сидел тише мыши, замерев, прислушиваясь, одновременно понимая, что этого не может быть, и что он, большой уже пацан, ничего такого и думать не должен, а с другой стороны — цепенея от реальности этого звука, который и на шаги-то уже перестал быть похож. А стал похож на стук.

Тут ему резко полегчало. Ну конечно же. Стук собственной крови в виске, прижатом к спинке кресла.

Все сразу стало на свои места, сумерки сделались просто сумерками, шумы — привычными звуками, зыбкие образы на стенах — крупными рисунками родных обоев, теми самыми цветами, которые всегда напоминали ему почему-то о киевском торте.

Ничего страшного. Это же моя квартира, подумал Женька. Мой дом — моя крепость.

Он посидел еще какое-то время, наблюдая, как мир погружается в сумрак. Что-то гипнотическое было в непередаваемой плавности, с которой огромная планета поворачивалась вокруг оси. Географичка в школе была дурой, и всякие астрономические сведения Женька раздобывал сам. Он понимал, что темнота — всего лишь отсутствие света. Умом понимал. Но вот спинной мозг — или что там такое — с ним не соглашался: нет-нет, да спину и покалывало беспокойно.

Минуты шли, и было что-то притягательное в этом бессилии и бездействии: смотреть, как темнота набирает силу, обретает плотность, усиливает свою черноту, и ничего не делать, откладывая на потом. В какой-то момент Женька сам перестал понимать: он не идет искать свечу и спички потому, что боится темноты, или потому, что дремлет, и все эти странные, неторопливые мысли приходят к нему сквозь сон?

Перспектива заснуть в темной квартире, в кресле, под взглядом отвешенных окон, без света, без ужина, словно он маленький и беспомощный, разом разбудила его.

Пока он сидел в оцепенении, совсем стемнело.

Тишина стала звенящей, темнота — давящей. Еще оставалось достаточно света, чтобы он, играя с чернотой в углах, вдоль плинтуса, на дверцах и полках полированной стенки, порождал какое-то тайное движение, такого рода, что иногда и правда становилось жутковато от невозможности понять: на самом деле это или просто глаза так воспринимают. Во дворе было подозрительно тихо — никаких теток, ни детей, ни лая собак. Женька вдруг понял, что давно не слышит ни звука, кроме почтового дизеля и часов. Надежда на то, что свет вскоре дадут, как-то угасала вместе с последними отсветами дня. Наступала ночь, и темнота сочилась отовсюду. Квадраты окон, минуту назад бывшие чуть светлее стен, погасли, сравнявшись с темнотой комнаты.

Женька встал. Сонная уютность момента исчезла, темнота влилась в окна, казавшиеся раньше последним пристанищем света, а теперь…Окна нужно было завесить. Тишина, наполненная редким тиканьем часов, оттеняемая привычным звуком дизеля, сделалась таинственной и жуткой. Нужно было раньше встать, подумал Женька. Зажечь газ, найти свечку в спальне на полке, зажечь огонек. Теперь все это предстояло делать в темноте, глаза к которой еще не привыкли.

Это было даже интересно. Задернув плотные коричневые шторы, которые ему всегда напоминали о поздней осени — через них любой свет казался ноябрьским, — Женька почувствовал себя спокойнее. Подумал даже, что сейчас соберется с духом и позвонит в РЭС, чтобы узнать, когда дадут электричество. Он терпеть не мог звонить по телефону и ходить в магазин. Но приходилось, куда деваться. Номер РЭСа он помнил.

Представляя, как замученный дядька возьмет трубку на том конце, мысленно готовый выслушивать очередную порцию ругани от очередной нервной тетки, и как он сам вежливо, стараясь сделать голос чуть ниже, извинится и спросит его, когда же в пятиэтажках по Ленина дадут свет, Женька шел через зыбкие тени к дверям спальни. А дядька ответит, мол, подождите минут пятнадцать-двадцать, работаем.

Почему они никак не купят фонарик, подумал Женька, выставив руку вперед, чтоб не налететь на дверной косяк. У старого, с вилкой на торце, сел аккумулятор, батареечный развалился на куски неделю назад… Без папы все приходило в легкий упадок. Они с мамой все собирались забрать с дачи керосиновую лампу, но лампа так и оставалась на даче, в семи километрах от Женьки.

Он не хотел останавливаться на пороге спальни, но на полсекунды все же замер, вспомнив свою мысленную игру в другую комнату. Теперь она не казалась ему привлекательной. А что я буду делать, подумал он, если свет дадут тогда, когда я зайду в спальню, и я увижу, что это на самом деле другая комната? Грязная, голая комната с черными лужами по углам, полная запаха сырого бетона, рваной ржавой жести и мокнущих газет? А дверь за спиной будет вести не обратно в зал, а в темную, чужую, замусоренную темноту.

— Тихо, Женька, — сказал он сам себе, чтобы приободриться. В конце концов, свет в спальне-то выключен и внезапно не вспыхнет в любом случае. — Как дурак, честное слово.

Голос прозвучал глухо и вовсе не приободрил, но шаг вперед Женька все же сделал.

Тут стоило действовать осторожно, Женькина кровать располагалась поперек, и, чтобы добраться до полки над столом, где стояла свечка, нужно было лавировать между кроватью, стеной и тумбочкой с трельяжем. Женька даже чуть обрадовался, что совсем темно — так он не видел зеркала, и никаких отражений в нем тоже.

Комната, и правда, казалась немного другой. Стена была неприятно холодной на ощупь, тянул сквозняк в щель неплотно прикрытой форточки. Почему-то здесь уже не слышно было ни