Том 2. Советская литература - Анатолий Луначарский

Можно ли сделать отсюда вывод, что нужно провозгласить лозунг «одемьянивания» литературы без оговорок? Я думаю, нет. Это очень большая задача. Партийность обязательна для всех. Партийность в литературе обязательна. Когда я выступал с докладом в Академии, я сказал: довольно скоро придет время, когда все будут коммунистами и с величайшим сожалением будут относиться к человеку, который не коммунист, приблизительно так, как сейчас к человеку, который не может подписать своего имени. Вот не может, неграмотный. Так же будут относиться к отсталым людям, которые не понимают, что основной директивной истиной всего человеческого самосознания является коммунизм. Мы чрезвычайно быстро к этому приближаемся и даже за границей поднимаем колоссальную перестановку, молекулярную перестановку, когда люди говорят: «Наши идеи никуда не годятся». И не только в рядах социал-демократии, но и в рядах мелкобуржуазной интеллигенции и т. д. Партийность для писателя обязательна, непартийный писатель для нас недоучка. Может быть, он вообще недоучился или недоучился настолько, чтобы в художественной форме передавать партийную точку зрения в такой широте и творческом аспекте, о котором я говорил.

Но массовость — это несколько другой вопрос. Бывают случаи, когда приходится трактовать сложные проблемы, которые чрезвычайно трудно уложить в массовые формы, и мы не должны относиться к этому так, что если писатель подошел к очень сложной проблеме и он не совсем понятен для широких масс, для миллионов, то мы скажем: нет, ты этим не занимайся. Ведь мы рядом с «Правдой» издаем «Рабочую газету», даже рядом с «Беднотой» издаем «Крестьянскую газету». Мы знаем, что есть разные уровни понимания. Мы должны всех обслуживать. Но правы ли те, которые скажут: так как я никак не могу понять первый том Маркса, то Маркс напрасно его написал? Он все-таки не напрасно написал, это знает всякий, кто над первым томом работал. Мы не ставим ему это в вину. Огромное количество сочинений [доступно] всем, но не все доступно, скажем, малограмотному крестьянину или батраку. Есть известные градации в этом отношении. Наша общественность еще не может идти пока по линии уравниловки. Если мы по экономической линии говорим — не надо уравниловки, это вовсе не пролетарский принцип, а мелкобуржуазный, то то же самое нужно сказать относительно науки: кому придет в голову писать все произведения Комакадемии так, чтобы все было понятно простым рабоче-крестьянским массам. Это не капиталистическая пирамида, это пирамида уровней. Когда Ленин говорил по отношению коммунистической партии, что массы без вождя, без авангарда — это неорганизованные массы, а организованные массы — это те, которые выдвинули авангард и вождей17 то этим самым он полагал, что должны быть соответственные уровни. Если бы мы перестали на массы воздействовать, это значило бы, что мы потеряли голову. Конечно, превращение авангарда пролетариата в самодовольную аристократию есть величайшее безумие, которое только можно представить. Но забыть, что мы являемся руководящим авангардом, что Коммунистическая партия построена так, что есть свой ленинский ЦК, свои съезды, своя партийная масса, свой профессионально организованный класс и затем крестьянство, это также значило бы забыть совершенно всю конструктивную сторону нашей социальной организации, нашей силы. Это, естественно, диктует и некоторую дифференциацию литературы. Могут случиться также отдельные эпизоды, когда мы не сможем сложные вопросы истолковать так, чтобы понимал каждый. Не знаю, читали ли вы пьесу «Страх» Афиногенова,18 она трактует очень тонкий вопрос о том, как интеллигенция старается на основе физиологического материализма истолковать факты нашей жизни и изобразить как социально-психологический пароксизм, в высшей степени отрицательный. Совершенно в живых образах пьеса изображает путь, по которому лучшие из интеллигенции часто идут в направлении онаучивания антибольшевистских тенденций. Она показывает, как на них наседают масса паразитов и все просто контрреволюционные хищнические элементы и как потом, когда самая основная их мысль разбивается аргументами диалектического материализма, они сами видят: кто меня окружал, кто поддерживал мои иллюзии. Они с ужасом видят, что вся теория была построена на сочувствии хищнических элементов, и с восторгом сознают, что мы не отвергаем их, а протягиваем руку и говорим: ты колебнулся, но мы тебя прощаем, иди к нам, потому что твое настоящее место в наших рядах. Демьян Бедный мог бы все это очень прегнантно выразить. Но требовать, чтобы это только так выражалось, а не такой тонкой комедией, как комедия Афиногенова, конечно, нельзя. А я убежден, что афиногеновская комедия, поставленная перед крестьянской аудиторией, оказалась бы, вероятно, непонятной. Если мы не хотим превратиться в антиленинцев, сторонников той массовой организации, которую Ленин бил в своей «Детской болезни „левизны“…»,19 мы не должны забывать, что в рамках партийности имеются разные градации и в научном и в художественном отношении и нельзя их стирать и запрещать такие формы, которые пока для масс недоступны, но удовлетворяют и являются руководящими для их авангарда.

И относительно художественности можно сказать тоже, что, конечно, предельная массовость допускает такие художественные формы, которые понятны всем, которые одновременно разительны и наивны. Но всегда ли, при всех ли обстоятельствах? Возьмите, например, последний роман или повесть Горького «Жизнь Клима Самгина». В ней пролетарский писатель выступает во всеоружии современной культуры, знает всю литературу, всю науку, все настроения буржуазии. Он показывает, как разлагается передовая буржуазная интеллигенция, что она переживает, противопоставляет отдельные ее группы. Скажите, можно ли дать «Клима Самгина» начинающему читателю, можно ли издать его для начинающего читателя? Я скажу — это безумная трата бумаги. Они прочтут несколько страниц и скажут: «Мы не понимаем», как к стыду нашему имеется много высококвалифицированных читателей, которые, читая III том, говорят: «Скучно». Им, видите ли, нужно щекотать под мышками и в пятки, чтобы им было смешно. А мы считаем, что это громадная художественная вещь, потому что вещь партийная.

Так что если понимать под лозунгом «одемьяниваиия» проведение партийного начала, то мы должны признать его высокое значение, и высокую честь мы должны отдать тому писателю, который сумеет соединить высокую партийность с массовыми прегнантными формами, который сумеет говорить с самыми простыми гражданами нашего Союза, который по массовости своей играет колоссальную роль в нашем строительстве, и который сумеет с этим соединить художественную форму. Но это не значит, что мы за такое «одемьянивание», при котором были бы исключены такие формы партийной художественности, которые имеют более верховой культурно-утонченный характер. Если бы кто-нибудь сказал: не нужно «одемьянивать» нашу литературу, нужно «огорьчить» ее (от слова Горький), то я был бы также против. Но у нас есть два великих писателя: Горький и Демьян Бедный, из которых один другому не уступает, из которых Горький идет в публицистике по линии величайшей популяризации, а по линии художественности поднимается до очень высоких обобщений, которые требуют почти той же степени изощрения ума и т. д., как произведения наших классиков Маркса и Энгельса, которые имеют величайшее значение. Поэтому не будем понимать лозунга «одемьянивания», как такого, который заставляет всех быть массовыми в смысле крайности. Наша партия сложна, она многоэтажное здание. Она была бы осуждена, если бы забыла, что первый этаж есть основной, но она была бы также подвергнута всякому ущербу, если бы забыла, что есть более высокие этажи. И наше искусство в этом отношении должно быть также дифференцировано. Однако с важным уклоном — настойчивым желанием центр тяжести постоянно переносить вниз, тем более что пока еще, несмотря на вступление ударников в литературу, мы имеем преимущественно тип писателя-интеллигента, который всегда склонен подниматься на аэропланах или на монгольфьерах вверх, который всегда предполагает, что он, человек утонченный, не может писать для всех. Вот таких людей научить тому, что когда они устремляются по пути высокого парения, то в конце концов оказываются в безвоздушном пространстве, где погибают, что нужно держаться ближе к земле, — это наша задача. И нам нужно все время этого лозунга «одемьянивания» в этом смысле придерживаться без того, чтобы делать из него обобщение, чтобы не снижать той формы художественности, которая необходима для нашего пролетарского партийного авангарда.

На этом я кончаю и даю слово тов. Головенченко, который широко развернет картину творчества Демьяна Бедного.

(бурные аплодисменты).