Гея: Альманах научной фантастики - Владимир Губарев

— Надеюсь, вы меня простите, мистер Гаррис, так как мои чувства проистекают из глубочайшего уважения к благородному прошлому вашего народа… Но на меня данное произведение искусства действует угнетающе.

— Каким образом, мистер Ито?

Флайер завершил облет статуи Свободы и начал следующий круг. Ито опустил глаза и, отвечая, не отрываясь смотрел на маслянистые воды залива.

— Символизм этого разбитого памятника печалит меня. Статуя олицетворяет собой упадок некогда великой нации. Поместить ее в Киото было бы с моей стороны поступком низменным и постыдным. Я бы осквернил память вашего народа и проявил безграничное чванство.

Ну, что вы на это скажете?! Он, видите ли, оскорблен, потому что считает, что выставить памятник в Японии — значит нанести обиду Соединенным Штатам. Выходит, делая такое предложение, я задеваю его достоинство и намекаю на азиатское бескультурье, тогда как для всякого нормального американца эта распроклятая ломачина — не более чем старая рухлядь, годная лишь на то, чтобы всучить ее иностранцам, которые рады-радешеньки утащить ее к себе. Нет, от этих японцев просто сойдешь с ума! Кого еще можно оскорбить, предлагая сделать то, что они считают унизительным для вас, хотя вы ничего дурного для себя в этом не видите?!

— Надеюсь, я не обидел вас, мистер Ито, — не подумав, выпалил я и чуть не откусил себе язык. Как раз этого и нельзя было говорить! Я действительно обидел его и теперь подлил масла в огонь, поставив его в положение, когда вежливость требовала отрицать это.

— Уверен, что ничего не могло быть дальше от ваших намерений, мистер Гаррис, — искренне проговорил Ито. — Всего лишь волна грусти при мысли о хрупкости величия… Само по себе это ощущение, можно сказать, даже полезно для души. Но видеть памятник постоянно — выше моих сил.

Льстивая японская учтивость или истинные чувства? Кто знает, что эти люди чувствуют на самом деле? Порой мне кажется, что они сами этого не ведают. Но, так или иначе, надо повысить его настроение. Причем быстро. Гмм…

— Скажите, мистер Ито, вы любите бейсбол?

Глаза Ито зажглись, словно маяки. Мрачность исчезла, замененная теплым сиянием неожиданной улыбки.

— Да! — воскликнул он. — Я снимаю ложу на осакском стадионе, но должен признаться, что до сих пор питаю тайное пристрастие к «Гигантам». Как странно, что великая игра заброшена у себя на родине!

— Однако лишь благодаря этому факту я имею возможность предложить то, что несомненно вызовет у вас самую горячую заинтересованность. Летим?

— Безусловно, — ответил мистер Ито. — Здешние окрестности угнетающе действуют на мою нервную систему.

Мы поднялись на высоту пятьсот футов и вскоре оставили покосившуюся груду грязной меди далеко позади. Просто диву даешься, сколько значения ухитряются придать японцы любому старому хламу! Причем нашему хламу, будто у них мало своего собственного. Но уж кому жаловаться, только не мне — я недурно живу благодаря этому.

Мы пересекли Гарлем и на скорости триста миль в час промчались над Бронксом. Не было никакого смысла очищать мили выжженных равнин, и теперь весь район зарос высокой травой, ядовитым сумахом и густым кустарником. Никто там не живет, если не считать патетических группок старых смирных хиппи, не заслуживающих нашего внимания. Эта местность производила удручающее впечатление, и я хотел, чтобы мистер Ито пролетел над ней высоко и быстро.

К счастью, нам было недалеко, и через несколько минут мы уже парили над объектом назначения — единственным сооружением, оставшимся сравнительно невредимым в этом бедламе. Каменное лицо мистера Ито преобразилось. Его осветила счастливая мальчишеская улыбка, и мне стало ясно, что я попал в цель.

— Ух ты! — восторженно воскликнул Ито. — Стадион «Янки»! Древнее ристалище легко отделалось во время мятежа — так, малость обуглилось, ну и кое-где поосыпались внешние бетонные стены. Лежащие вокруг развалины — гигантские груды раздробленного кирпича, проржавевшие стальные конструкции, целые горы рухляди — все поросло кустарником и деревьями, естественно переходящими в дикий природный ландшафт. Более или менее сохранился лишь проходивший по поверхности участок подземки — огненно-рыжий скелет, покрытый мхом.

Бюро Национальных Ценностей обнесло стадион электрифицированной колючей изгородью, которую патрулировал охранник в одноместном скиммере. Я опустился до пятидесяти футов и сделал пять кругов над игровым полем, давая зачарованному мистеру Ито хорошенько насмотреться. Пусть представит себе, как восхитительно будет выглядеть этот шедевр в окружении его садов. Всякий раз, когда наши пути сближались, охранник махал рукой — он, должно быть, изнывал здесь от однообразия и скуки, среди руин и чокнутых хиппи.

— Можем ли мы опуститься? — спросил мистер Ито прямо-таки с благоговейным трепетом. Готово, он попался! Его глаза сияли, как у сладкоежки, которому подарили кондитерскую.

— Разумеется, мистер Ито.

Я медленно подвел флайер к центру стадиона и потихоньку направил его к сплетению высокой травы. Мы словно ныряли в огромный, не имеющий крыши собор, и вокруг нас кольцом смыкались покореженные трибуны — прогнившие деревянные скамьи, укрывавшие в своих темных глубинах сотни птиц. Царила атмосфера какого-то затаенного величия.

Мистер Ито разве что не прыгал от восторга.

— Ах как прекрасно! — вздыхал он. — Какая грациозность! Какое благородство! Какие славные дела свершались здесь в былые дни!.. Дозволено ли нам ступить на это историческое поле?

— Ну конечно, мистер Ито.

Все шло превосходно. От меня не требовалось ни слова. Он продавал себе этот замшелый пустырь куда успешнее, чем это делал бы я.

Мы пошли через бурьяны, вспугивая диких голубей. Необъятность пустого стадиона наводила священный трепет, словно это были греческие руины или Стоунхендж, а не заброшенная бейсбольная площадка. Казалось, трибуны заполнены тенями болельщиков; в воздухе звучало эхо великих деяний, и в каждой темной щели клубились призраки исторических событий.

Мистер Ито, как выяснилось, знал о стадионе «Янки» больше, чем я (и больше, чем я когда-либо хотел знать). Он торжественно вышагивал по полю, таская меня за собой, и демонстрировал свою эрудицию.

— Мемориальные плиты с именами незабвенных героев «Нью-йоркских янки», — провозгласил мистер Ито, замерев возле отметки с полустершимися цифрами «405». Здесь из поля торчали, словно надгробия, три камня, а за ними на стене — пять позеленевших медных табличек. — Легендарные Рут, Гейриг, Димаджио, Мэнтл… Вот тут Микки Мэнтл загнал мяч на трибуны — подвиг, в течение почти полувека считавшийся невозможным. А там Эл Джинфридо остановил прорыв великого Димаджио на знаменитом первенстве мира…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});