Наследники земли - Ильдефонсо Фальконес де Сьерра

остро, чувствовал соединяющие их узы.

– Батюшка! Расскажите что-нибудь еще!

Антонина, Дольса, Арсенда, Эулалия. В распоряжении Уго были только эти четыре женщины, чтобы создать образ матери, который понравится Мерсе. Эулалию с ее претензиями на виноградники лучше было даже и не вспоминать. Память о собственной матери, Антонине, была окрашена горечью: бондарь, побои, иссохшее тело. Дольса принадлежала ему и только ему, Уго не хотел ее ни с кем делить. Так что оставалась только Арсенда. Когда-то Уго специально приходил в церковь Святой Марии допытываться, куда она могла деться, и отец Пау (да упокоит Господь его душу) перед ним оправдывался: «Мне самому так сказали, сказали, что она в этом монастыре, Святой Исабель». Тем дело и кончилось. Итак, Арсенда. Да, его сестра будет хорошим примером.

– Знаешь, как мы познакомились? По ночам я крался к ее дому, забирался на плоскую крышу, и там она меня ждала…

– Вы забирались? Вы карабкались? – перебила Мерсе, и голос ее зазвучал громче.

До этого разговора девушка не могла представить, как ее отец берет приступом жилище возлюбленной, а после случая с погонщиками была готова поверить чему угодно.

– Да-да. И мы разговаривали в свете луны, прижавшись друг к другу под одеялом. – Уго почувствовал, как слова застревают в горле, как влажнеют глаза. Прошло столько лет… а ему до сих пор не хватает Арсенды. – Мы разговаривали обо всем, что с нами случалось.

– И вас не поймали?

– Нет, ни разу. Твоя мать была такая ловкая… И очень набожная.

Уго рассказывал об Арсенде. Ему было несложно переиначить свои воспоминания, как будто это происходило не с сестрой, а с супругой, а то, чего не было, он выдумывал. Может быть, это aqua vitae развязала ему язык и подстегнула воображение? «Нет», – ответил себе Уго. Это прикосновение к дочери, которая лежит рядом на соломе, прильнув к нему. Это оттого, что в минуту, когда наступает молчание, он подлаживается к ее дыханию, чтобы не нарушить ее мыслей. Оттого, что он ее чувствует, трогает, нюхает… и любит. Любит!

В Лонгаресе и Кариньене они ходили по тропинкам между виноградных лоз, еще без листьев, без гроздей: бесконечные ряды кустов, по большей части плохо выровненные, вцепились корнями в засушливые или каменистые земли и ждали весны.

– Когда лозы стоят вот так, когда они голые, такие сухие и искривленные, они… выглядят печальными, мрачными, – задумчиво произнес Уго. – И кто бы мог подумать, что они произведут божественный нектар?

– Здесь много винограда, – заметила Мерсе, оглядывая окрестности.

– Да. Здесь землю раздавали даром. – Мерсе удивилась. Уго рассказал то, что узнал в Сарагосе: – Землю дарили, чтобы вновь заселить территории, отвоеванные у мавров. Всякий человек, взявшийся возделывать бесхозный виноградник, становится его владельцем в тот день, «когда вырастает третий лист», то есть по истечении трех лет. На вассальных землях правила немного другие, но все равно договор очень выгоден для виноградаря. Вот почему здесь так много наделов.

– Но лозы здесь растут без всякого порядка. В Барселоне все по-другому.

– Да, конечно. Здесь повсюду разбросаны маленькие участки – до них и добраться-то нелегко. К тому же здесь лозы пригибают. В Барселоне мы тоже так делаем… так делают, – поправился Уго, кривя губы. – Это называется fer capficades[26]. Вместо подрезки можно позволить некоторым побегам расти. Вот, посмотри. – Он указал на ближайшую ветку. – Видишь, этот побег закопан в землю!

Мерсе проследила за отцовским взглядом: виноградари направили один из отростков, и теперь, вместо того чтобы подниматься к небу, он изогнулся вниз и зарылся под землю. Уго продолжил свои объяснения:

– Как только он дорос до земли, его не обрезают, а закапывают. Из этого отростка родится другой, пустит корни. Проблема в том, что при такой технике сложно выравнивать ряды.

– Не так уж это и важно.

– Это очень важно. Если кусты растут неровно, ухаживать за землей и собирать урожай гораздо сложнее. Животным по такому участку не пройти, и плугу тоже.

– Понятно. – Отец и дочь смотрели на ряды винограда. – Батюшка, вам ведь, я вижу, все это нравится?

– Ты даже не сможешь понять, доченька. Я отдал бы… отдал даже то, чего у меня нет, лишь бы снова получить виноградник.

– И я уверена, он у вас будет, – прошептала Мерсе.

Уго перевел взгляд на дочь. Солнце, хоть и зимнее, светило ярко и даже заставляло камни поблескивать. Но все-таки обоим было холодно: резкий ветер всю дорогу не давал покоя. Сейчас он хлестал Мерсе по лицу и прижимал к телу ее тяжелые одежды. Странница сбросила капюшон и помотала головой. Ветер играл с ее распущенными волосами, и ей это нравилось: так она чувствовала себя женщиной. Да, Мерсе – это все, что у него есть.

Неужели у него когда-нибудь появится виноградник? Больше всего в словах Мерсе его поразило, что девушка не связала получение виноградника с коронацией графа Уржельского.

Пока граф Кастельви-де-Росанес и де Наварклес находился во дворце на улице Маркет, Катерина пряталась в винном погребе. Туда редко кто заходил, на рабыню не обращали внимания. В отсутствие Матео, которого все считали погибшим, к русской вернулась ее былая красота, как будто женщина начинала жить заново. К тому же граф больше не призывал ее на ложе, и графиня тоже не требовала к себе. У Катерины не было определенной должности во дворце, так что, когда новый мажордом, пришедший на смену Эстеве (старик недавно скончался), попробовал дать Катерине какое-то поручение, та сумела выкрутиться. «Я нахожусь в распоряжении их светлостей» – вот как она ответила. «Так ли это?» – уточнил мажордом у графа на следующий день. Рожер, прежде чем ответить, полуприкрыл глаза – наверное, вспомнив о наслаждении, которое когда-то дарило ему это роскошное тело, белое как молоко, с шелковистой кожей, с округлыми грудями, полными бедрами и лоном, способным раз за разом принимать его атаки. Рожер купил ее еще девочкой, видел, как она взрослеет, – вот о чем думал граф, согласно кивая. От него Катерина родила двух ублюдков… или больше? Рожер скривил губы, а потом расхохотался. «Ну конечно да!» – заключил граф. Одно дело – уступить свою наложницу верному Матео, и совсем другое – допустить, чтобы мать его бастардов, та, что наслаждалась его естеством и даже кормила грудью кого-то из его законных детей, – чтобы ее, точно обычную шлюху, лапали и драли все дворцовые слуги. «Эта русская заслуживает почтения! – объявил он новому мажордому. – Она подчиняется лично мне».

Во время частых отлучек графа из города Катерина осмеливалась покидать свое убежище и с удовольствием гуляла по Барселоне. Новый