Великая война Сталина. Триумф Верховного Главнокомандующего - Константин Романенко

План послевоенного раздела Германии, предложенный Рузвельтом, удовлетворил Сталина, но он высказался за присоединение дополнительно к Советскому Союзу северной части Восточной Пруссии. «Русские, – сказал Сталин, – не имеют незамерзающих портов на Балтийском море. Поэтому русским нужны были бы незамерзающие порты Кенигсберг и Мемель и соответствующая часть Восточной Пруссии. Тем более что исторически это исконные славянские земли. Если англичане согласны на передачу нам указанных территорий, то мы согласны с формулой, предложенной Черчиллем».

Он знал, как быстро забываются позитивные намерения, и для него было важно сразу заручиться согласием на послевоенное устройство мира. На Тегеранской конференции Сталин, по существу, стал негласным лидером «Большой коалиции», и успех его политики был неоспорим.

Уже значительно позже, совсем в иной обстановке, Черчилль сделал своеобразное признание этого факта. Выступая в палате общин в декабре 1959 года, Черчилль заявил: «Это был человек, который своего врага уничтожал руками своих врагов, заставляя даже нас, которых открыто называл империалистами, воевать против империалистов». Это не единственное, со стороны Черчилля, признание таланта и заслуг Сталина.

Хотя главной целью Сталина было вовлечение союзников в реальные боевые действия на европейском фронте, он оказал приоритетное влияние на решение других проблем коалиции. Его авторитет основывался на глубоком знании и понимании обсуждаемых вопросов: он разрушил иллюзию Черчилля о возможности вступления в войну Турции, убедительно доказав – и это впоследствии подтвердилось, – что Турция не станет воевать против Германии. Аргументы по отсрочке операции «Оверлорд» он «парировал ссылками на имевшуюся у него информацию о количестве немецких сил в Северной Франции и состоянии погоды в Ла-Манше».

Он не оставлял Черчиллю лазеек для затягивания решения основной проблемы. Присутствовавшие на совещании чувствовали, что Сталин информирован обо всем. Он знал даже точное состояние вооруженных сил участников коалиции и в соответствующий момент справедливо указал, что «20 эскадрилий в Каире сейчас ничего не делают».

Штеменко пишет, что «цифры, характеризующие соотношение сил, били Черчилля не в бровь, а в глаз, изобличая его попытки подменить второй фронт второстепенными операциями… Сталину пришлось провести краткий, но исчерпывающий критический разбор возможностей наступления союзников против Германии на других направлениях. Наиболее подробно был рассмотрен вариант в Средиземном море и на Апеннинском полуострове, где союзные войска подходили к Риму».

Его аргументация спорных вопросов была неопровержима, поскольку за ней стояла трезвость позиции, лишенная иллюзий и поверхностных оценок. Когда союзники предложили в качестве меры для предотвращения в будущем новой агрессии со стороны немцев запретить в послевоенной Германии военную промышленность – по существу те же «версальские» условия, – Сталин отверг эту абсурдную и дискриминационную идею.

«Если мы запретим строительство самолетов, – популярно пояснял он, – то мы не можем закрыть мебельные фабрики, а известно, что мебельные фабрики можно быстро перестроить на производство самолетов. Если мы запретим Германии производить снаряды и торпеды, то мы не сможем закрыть ее часовых заводов, а каждый часовой завод может быть быстро перестроен на производство самых важных частей для снарядов и торпед».

Он не упустил возможности упрочить сближение с Рузвельтом. Заключительная беседа Сталина с американским президентом состоялась накануне завершения конференции, 1 декабря 1943 года, в 15 часов 30 минут. Рузвельт, обеспокоенный «внутренним положением в Соединенных Штатах», в ее ходе посвятил Сталина в нюансы своих политических намерений. «В будущем году, – пояснил он, – в Соединенных Штатах предстоят выборы… В Америке имеется шесть-семь миллионов граждан польского происхождения, и поэтому я, будучи практичным человеком, не хотел бы потерять их голоса».

Рузвельт отметил, что «я лично не имею возражений, чтобы границы Польши были передвинуты с востока на запад – вплоть до Одера, но по политическим соображениям я не могу участвовать в настоящее время в решении этого вопроса». Сталин ответил лаконично: «После разъяснения Рузвельта я это понимаю».

Демократия по-американски заставляла Рузвельта предусматривать критику его политики. И, указав на то, что в Америке «имеется некоторое количество литовцев, латышей и эстонцев», президент предположил, что, «когда советские армии вновь войдут в эти республики… общественное мнение может потребовать проведения там плебисцита». Сталин понял проблемы президента и уверенно заверил, что «у нас будет немало случаев дать народам этих республик возможность выразить свою волю». Но он оговорил условия: «Это, конечно, не означает, что плебисцит в этих республиках должен проходить под какой-либо формой международного контроля».

– Конечно, нет, – согласился Рузвельт. – Было бы полезно заявить в соответствующий момент о том, что в свое время в этих республиках состоятся выборы».

Желая подчеркнуть свою благодарность Советской стране, несущей основную тяжесть в войне с гитлеризмом, Черчилль сделал благородный жест. «Перед нашим вторым пленарным заседанием, начавшимся в 4 часа, – пишет он в своих мемуарах, – я по поручению короля вручил Почетный меч, который был изготовлен по специальному заказу его величества в честь славной обороны Сталинграда. Большой зал был заполнен русскими офицерами и солдатами. Когда после нескольких пояснительных слов я вручил это великолепное оружие Маршалу Сталину, он весьма внушительным жестом поднес его к губам и поцеловал. Затем он передал меч Ворошилову… Меч был вынесен из зала с большой торжественностью в сопровождении русского почетного караула».

В период конференции британский премьер-министр отметил и свое 69-летие. «До сих пор, – вспоминает он, – мы собирались для наших заседаний и обедов в советском посольстве. Но теперь я заявил, что третий обед даю я, и он должен состояться в английской миссии… По алфавиту и Великобритания, и я сам стояли первыми, а по возрасту я был на пять лет старше Рузвельта и Сталина. Я сказал, что 30 ноября мой день рождения… Это был памятный день в моей жизни. Справа от меня сидел президент Соединенных Штатов, слева – хозяин России. Вместе мы фактически контролировали все флоты и три четверти всей авиации в мире и управляли армиями примерно в 20 миллионов человек, участвовавших в самой ужасной из всех войн в истории человечества».

Но даже в этой неформальной обстановке, свидетельствует Черчилль, Сталин повторил вопрос, который задал на совещании: «Кто будет командовать операцией «Оверлорд?», и добился ответа – генерал Эйзенхауэр.

В отличие от своих коллег по коалиции Сталин не зависел от необходимости изощрений предвыборных маневров; руководя страной, которая несла основную тяжесть войны, он мог сказать Черчиллю прямо в глаза резкие и неприятные вещи, но Сталин был чужд демагогии и политиканства. Отстаивая государственные интересы своей страны, он основывался на логике объективной правды, и этого не могли не понимать его оппоненты – его дипломатия была товарищески открытой и лишенной подоплеки корыстных целей.

Вместе с тем он был реалистом, не подверженным случайным всплескам расслабленности и наивности сентиментальных иллюзий. Вернувшись в Москву, Сталин не вдавался в подробности своего пребывания в Тегеране. И на заседании Ставки он лаконично сказал: «Рузвельт на Тегеранской конференции дал твердое слово открыть широкие действия во Франции в 1944 году. Думаю, что он слово сдержит. Ну а если не сдержит, у нас хватит сил добить гитлеровскую Германию».

Испытания истребителя Як-3 с новым мотором Климова ВК-107 прошли еще в октябре. Он стал самым быстроходным истребителем в мире, показав скорость свыше 700 километров в час. После возвращения Сталина с конференции Шахурин и Яковлев были приглашены в Ставку. Там они застали командующего Волховским фронтом Мерецкова и члена Военного совета Штыкова. Яковлев пишет, что он впервые увидел Сталина в маршальской форме.

Закончив разговор с командованием фронта, он подробно расспросил руководителей Наркомата авиации о характеристиках нового самолета. «Хорошо! – заключил он. Затем подошел к конструктору и, дотронувшись до погона, сказал: – А вы еще в генерал-майорах ходите». Спустя 15 минут после выхода из кабинета Сталина А.С. Яковлев услышал по радио постановление Совнаркома о присвоении ему звания генерал-лейтенанта. Через день начался разгром немцев под Ленинградом.

В конце 1943 года промышленность уже в полных объемах обеспечивала армию танками, самолетами, вооружением. Теперь Сталин уже не считал скрупулезно сам ежесуточный выпуск изделий на заводах. Так, начальник ГАУ Н.Д. Яковлев лично докладывал Верховному главнокомандующему лишь планы месячного распределения, согласованные с Генштабом. Однако прежде всего Сталин был великолепный организатор. Избегая ненужной опеки, он счел возможным дать свободу действий ответственным наркомам и специалистам.