Темные изумрудные волны - Федор Московцев

– Зряплаты, приплаты, – живо откликнулся Гетманов. – Балуете вы их, товарищ гендиректор, – в то время, как правление мобилизует гнев масс, ярость, нацеливает на трудовые победы. Ваша интеллигентская дряблость, левацкий гуманизм в нашем деле не годится. Наш реформаторский, рыночный гуманизм суровый. Церемоний мы не знаем.

– Хотя бы немножко, Афанасий Иванович, – беспомощно проговорил Заводовский.

– И решения ваши – как были, так и остались – половинчатые, мягкие, – сурово отрезал Гетманов. – Не можете управляться с народом, – объявляйте лох-аут.

– Локаут, – поправил Шмерко.

Гетманов наморщил лоб.

– Лох…еби его… нокаут. Ну, ты, понял.

Вопросы были исчерпаны, поступило предложение совещание закрыть.

На улице, прощаясь со всеми, Капранов попросил задержаться Закревского и Мордвинцева, сказав многозначительно, что «есть тема для разговора». Второв попробовал было примкнуть к задержавшейся троице, но Капранов сухо сказал, что «разговор пойдёт приватный».

И Второву пришлось уйти.

Глава 94

Гордеев, не торгуясь, взял первое попавшееся такси, стоявшее возле гостиницы «Украина». Андрей, чертыхнувшись, молча сел на заднее сиденье. Эти замашки внезапно разбогатевшего крестьянина раздражали его. ГАИшникам Гордеев, помимо штрафа, оставлял чаевые – мол, пускай заработают ребята, работа вредная. Ещё он им давал свои визитки – обращайтесь, мы работаем с КВД, мало ли, пригодится, знаем, есть у вас профессиональные вредности… Идиот, по себе судит.

Беря на Тверской проституток, Гордеев не ограничивался одними чаевыми. Он вёл их в ресторан, разыгрывая происходящее как случайное знакомство, а посещение гостиницы, интимное общение – как неизбежное развитие отношений. Проститутки у Гордеева обретали человеческое достоинство, и были с ним запанибрата. Он им рассказывал, как смело и легко вступил уже с первых шагов своего гения на путь человека-кремня, выслушивал рассказы девчат об их суровых трудовых буднях, пытался разобраться в их сложных судьбах, обучал усовершенствованиям в их профессии. И вместе с тем допытывался, как они попали в сферу услуг, почему всё так, нет ли желания начать «нормальную» жизнь. Девочки подыгрывали – платят ведь. Приятно ежели, клиенты вежливы. Они охотно признавали наличие в анамнезе сексуальных домогательств по детству, не уточняя, правда, кто до кого домогался… Гордеев, сам жертва по жизни, всюду искал родственную душу, даже среди тех, кто сам кого хочешь сделает жертвой.

А деньги он тратил общие, говоря: потом рассчитаемся.

По-барски развалившись на переднем сиденье, Гордеев пил из горла купленный в палатке дагестанский французский коньяк, и таксисту, хозяину «Вольво», рассказывал, что, имея два ведровера – служебную «шестёрку» и собственный раздолбанный «ВАЗ-21099» – ощущает себя реальным барином. Юаневый миллионер пытался выглядеть миллионером долларовым.

Андрей опустил стекло – в салоне пахло, как в раздевалке футбольной команды. Гордеев уже был пьян, а его физиологические особенности были таковы, что к обычному запаху пота примешивались ядреные бактерицидные нотки, убивающие все известные науке микро– и макроорганизмы.

Где-то на окраине Москвы Гордеев попросил остановиться возле палаток, торгующих одеждой. Там он купил первые попавшиеся туфли, надел их, а старые выбросил в урну. Вернувшись в машину, объяснил: только утром заметил, что те протёрлись до дыр, поэтому нужно купить новые. А, поскольку он занятый человек, то и покупки совершает на ходу. Эти слова были адресованы Андрею. От Гордеева не укрылось, с какой тщательностью его компаньон подбирал себе одежду, и постоянно подначивал, мол, ты такой стильный, утонченный, а я вот, «мужык», от плуга, от сохи, выбираю «Орехово-Борисово Style».

«Мели, Емеля, твоя неделя», – подумал Андрей. И улыбнулся, подумав, как бы Ольга назвала Гордеевский наряд: Лох-дизайн, сделано в Лохляндии. Особенно пикантно выглядело по зиме сочетание шапки-ушанки, черного осеннего пальто, делового костюма, черных летних туфель и белых шерстяных носок.

В эту поездку Андрею удалось побывать сразу на двух sales-meetings – в «Дэве» и «Эльсиноре». От «Дэвы» осталось тягостное впечатление. Руководство радостно сообщило народу, что план продаж перевыполнен, компания заработала много денег. Но народу эти деньги не достались. Наградили только избранных. А люди, влюбившиеся в начальство, как дураки набитые, радовались. Старожилы вспомнили, что в трудную минуту, когда падали продажи, или падали котировки на бирже, когда компанию лихорадило, руководство сокращало зарплаты всем, включая водителей и уборщиц, а чтобы работники не слишком возмущались таким произволом, сокращали заодно рабочие места. Не потерявшие работу люди ощущали себя счастливыми и избранными на том только основании, что работы у них прибавилось, а денег стали платить меньше. Логично было бы предположить, что когда кризис пройдёт и наступит подъём, руководство компании так же поделит на всех прибыли, как делило в трудные дни убытки. Но турки, издревле поддерживавшие с Россией торговые и культурные взаимоотношения, отвечали чисто по-русски, словом из трёх букв: «Х**!». Карали всех, а награждали только избранных, и эту дрянную модель справедливости называли корпоративной политикой.

И корпоративная вечеринка, демонстрация весёлого товарищества, оказалась противнее заказного протеста напротив Белого дома.

Местом для этой извращенной радости выбрали турецкий ресторан с невыговариваемым названием, расположенный на Ленинградке. Было бы сносно, если бы корпоративный праздник просто стал поводом прийти в нанятый компанией ресторан и напиться задаром алкогольного напитка, приправленного дурной закуской. Однако ж решили напыжиться, чтобы создать блестящий бал. На котором никто не умел танцевать. И устроили презентацию того, что приличным людям следовало бы скрывать. А все подумали, что это очень свежо и остроумно.

Главным развлечением дам являлось высматривание и обсуждение того, какими коровами выглядели сослуживицы, начальницы, и особенно жёны начальников, напялившие вечерние платья на свой целлюлит и фальшивые бриллианты на вскормленный фаст фудом зоб. При этом каждая считала себя в вечернем платье красавицей и не думала о том, что говорили о ней сослуживицы и подчинённые.

Мужчины же надели нарядные костюмы, болтавшиеся, как на корове седло, и напились, как следовало бы напиться в пивной за просмотром футбольного матча. А что обсуждали? Обсуждали дам, но не тех, что были в этом помещении. А тех, что поджидали клиентов на главной панели страны – на Тверской, на той же Ленинградке, в некоторых местах Садового кольца… да ещё бог знает где, – везде, где подберут желающие отдохнуть.

В общем, народ по-свински праздновал то, что его обманули; при этом готовность быть обманутым оказалась таким же свинством, как эта корпоративная вечеринка.

А в «Эльсиноре» всё было иначе. Оговоренную зарплату никто не отменял и не задерживал. Отличившихся премировали, отстающих похвалили за усердие. Отчёт о продажах напоминал посиделки во дворе на лавочке. Жуя конфету и смоля вонючий Merit, великий и ужасный Паоло Альбертинелли с предельным вниманием выслушал каждого, произносившего свои предложения по увеличению продаж. И эти предложения, какими бы абсурдными не были, были обсуждены в комфортной, дружелюбной обстановке. Не слушая Анжелу, красневшую, сбивавшуюся с английского на русский, он, посмотрев на неё взглядом, достойным девушки с Тверской, произнёс: «Listen me, Anjela… I love you».

После этого Альбертинелли подошёл к Евгении Тимашевской, и целых полтора часа обсуждал с ней концепцию продаж искусственных хрусталиков. Обсуждал бы ещё сутки, если бы время растягивалось, как тянучка у него во рту, и если б не закончился любимый Merit. А другие сигареты он не курил.

Вечеринку устроили во французском ресторане «Brasserie du Solei». Всё прошло уютно, по-домашнему. Вино лилось рекой, крепкие напитки никто не отменял, но почему-то никому не захотелось напиться. Народ рассказывал друг другу смешные истории, и – о ужас! – обсуждал рабочие дела. Альбертинелли, распушив перья, кокетничал с Анжелой. Влад Дёмин, которого за мрачный габитус прозвали «папой», бросал понятные без слов взгляды на Онорину. Та стреляла глазками в сторону Тимашевской, щебетавшей без умолку о прочитанных французских романах. Краснов, называвший себя старым Гумбертом, хвастался приобретенным в Италии альбомом фотографий девочек-подростков, после просмотра которого возжелал совершить педофил-тур по Таиланду, или по Вьетнаму, на худой конец.

В конце вечера Паоло, прозванный доном Альбертинелли, схватил загребущими итальянскими лапами Андрея за пиджак – фирменный пиджак из «пик-а-пик», ткани, называемой «акульей кожей» – и закричал:

– Listen me, Andrew…

«Listen» он произносил на итальянский манер, тщательно выговаривая букву «t».