Холмы России - Виктор Ревунов

А сам гляди, нет ли там старичка? Нет, так сюда назад С оглядкой.

- А что за старик?- спросил Павел.

- Он про бриллианты знает.

Родиона Петровича не было дома: стланил с солдатами дорогу в лесу.

Юленька для них обед уже приготовила: сварила кашу из концентрата и гороховый суп. Вышла за водой к расписной, крашенной резьбой колодезной будочке в вишенках.

Лейтенант показался во дворе.

Хозяйка сверкучим потоком выливала воду в кадку.

Нежным и прекрасным светом словно почудилось Павлу лицо ее в сумерках будочки: напомнило тоской о жизни, забытой им в грязи болотной. Желтый дурман ромашек качнул в сон.

Он подошел к хозяйке, сказал:

- Я из особой разведки. Нет ли в доме посторонних?

- Старичок тут один, больной совсем, не встает.

- Где он?

- А в чулане.

Павел зашел в чулан и закрыл дверь. Отдернул занавеску на маленьком окошке.

На койке лежал старик с забинтованной головой, лицо его в грязных бинтах. Глаз едва-едва приоткрылся.

- Где я?

- Прогуляться не хочешь?- сказал Павел.

- Слаб, слаб я,-пошептывал старик и приглядывался к лейтенанту.Пашенька?

Павел оглянулся. Дверь закрыта.

- Кто ты?- спросил старика.

- Дядюшка твой Викентий.

Глаз радостно заморгал, блестел от слез.

- Дядя Викентий,- прошептал Павел.- Спаслись, спаслись. А теперь бежать.

- Нет, Пашенька, не так просто.

Павел вышел во двор.

Хозяйка наполняла водой кадушку, лила из ведра - по листве прозрачно волнился свет, лила и смотрела на Павла.

- Муж ваш далеко?- спросил Павел.

Юленька показала в лесную чащу.

- Позвать?

Он обнял ее и поцеловал. Проговорил, раздувая ноздри:

- Вот так, для знакомства.

Юленька вспыхнула.

- Совсем стыда нет.

- Мужа зови. Да поскорей.

Хозяйка скрылась за калиткой. Павел и Викентий Романович перебежали через двор. Завернули оврагом к краю леса и там уползли в таволги. Притихли, залегли,

Викентий Романович приподнял бинты с лица. Глаза повеселели.

- Я тебя по нашей породе узнал. Да и Желании рассказывал. Он ко мне прислал?

- Да, он.

- Захворал в болотной норе. Желавин меня сюда подтащил. А хозяева подобрали.

- У меня свои люди. Они помогут. Уйдем.

Викентий Романович обнял Павла, свалил на землю его.

- Да как же я рад, Пашенька. Что с отцом?

- У границы садовником служит.

- Неужели увидимся? Двадцать лет прошло. А момент, как тогда. Уйдем или конец? Я больше не выдержу.

И тебе погони этой не желаю.

- Кто же?- с угрозой сказал Павел.- Назови.

- Я сам не знаю, Пашенька. Главный есть. Гордей Малахов, старый знакомый, с мешком и ножом служит ему. Меня ищет. За бриллианты.

- Где же они, бриллианты?- спросил Павел.

- Ты не найдешь. Надо сбить, запутать сперва охотников. Тогда пойдем. Или убьют на армяке. Ты же знаешь, Пашенька, как сбить. Хорошо, что этому научился.

Злее будь. Никто так не предаст нас, как наша жалость.

Иди к Желавину. Вон у лесочка лазарет. Раненых туда привозят. Там за банькой завалюсь как-нибудь. Ты придешь с ним. Увижу. Все трое уйдем. Тогда не удалось, теперь-то с тобой, с новой силой.

- Кто же схватил тогда армяк с бриллиантами?

Сбил нам всю жизнь.

Не время рассказывать.

Где же они?

Не горячись. Дай уж я доведу это дело.

ГЛАВА II

Серафима разделась в метелистом явере и, оглядевшись, накинула лямки узелка на плечи, в платке и в суровой рубашке, сползла в болото. Знала наддонную тропку. Оступись - и пропадешь: свяжут водоросли, утянут и венком из белых живых цветов накроют. Наступала на коряги, и они колыхались под ней, ворочались в кромешном. На поверхности пыхтела, бурлила жижа. Бардой забродившей дурило голову: тошнотный дух, отравный, в каких-то слоях настоянный. Брось камень-прорвет пелену, и пузырьки закипят. Поднеси спичку - пламя глубокое пыхнет с жарким шелестом. Дышала через толстый мокрый платок: в повязке лишь глаза виднелись. Все знала, и про одно местечко свободное.

Желавнн вздрогнул, выхватил из-за ватника наган, скатился за яверь.

Из-под берега всплыла тина, шлепнула, и на островок поползло грязное, живое. Из водорослей высунулась словно бы головка змеиная. Мраком, настороженно поводили глаза - нашли тревожную точку: в явере, как из щели, зрачок поблескивал жальцем.

- Ты! - Желавин ползком выгребся из яверя, показал лицо.- Одна?

Серафима на коленях стояла. Сбросила платок, мокрую, присосавшуюся к телу рубашку стянула и, обессилев, как-то сломилась, упала.

- Измыл, ирод.

Серафима полежала на клюквенной травке, отдышалась. Долго отмывалась в бочаге. Потом прополоскала рубашку, отжала и раскинула посушить. Постелила стеганку и легла, укрывшись платком.

- И дочке на слезки оставил. Пожри вон. Смотреть страшно.

В узелке колбаса, кусок сала с любовинкой, хлеб, сухари и желанная махорка в старом, оторванном, связанном рукаве.

- А дочка где?

Серафима вытерла слезы.

- На Волге. Взяли сиротку люди хорошие.

Желавин поел. Закурил и спросил:

- Зачем сюда? На Волге-то спокойнее.

- За твою рожу да в рогожу. С окопов сюда.

Желавин поворочался в грязном ватнике. Тмил глухое свое дно и воображением туда не проникал- не светило оно даже тусклым огарком. Боялся: Серафима немигучимн глазами, как тьмой, и искорку с чужой души отразит. Желавин вспышками ослеплял: верой и жизнью бросался. А чего стоит жизнь без чудес: разное давала - не брал. И последним соблазном, в бочаге искупала и показала божеством языческим, заревым анисом тело жен.

ское. Желавин мутными от угара глазами как бы страхом закрылся. Повел взором по яверю, спряденному дымом, а в уголке дальнем - огнище с небес раной рассекло прорву.

- Елагина можешь на меня навести?- одно, казалось, желание вдруг встрепенуло его.

- Где я найду его?

- А на бережку, не поджидает, нет? Да не божись! - схватил и отвел ее руку: из-под тени грудь в белой слепоте тронулась.- Мутишь? По болоту след долго не затягивает: трава тяжелая, мертвая.- Показал на ручьистую борозду среди водорослей.- Глянь!

Там что-то шевелилось.

- Здесь он где-то. Слышал я. Ты куда целила-то - на Волгу? С чего сюда?

- Озябла я.

- На чем обожглась?

- Да нечаянно я, господи.

- Опоминаться потом будем. Как было, говори.

- Говорить-то не хочется. Тошно. Устала я. Николай Ильич с толку сбил. Тросточка эта его. Как в квартирку войти, стук да стук тросточкой в половицу перед дверью.

Прежде не замечала, а тут вдруг и запало, какой-то знак показался. Чего это он?

- И давно?

- Недели с две как заметила. Словно что-то есть под половицей. Захворала. Как дурная хожу. Проверить решила. Из интереса я. Ну, любопытно. Вот топор принесла. Спрятала в подъезде за батарейкой. А как открыть половичку-то? Заскрипит - слышно в квартирке-то, Боюсь. Ночью сами дома, и днем кто-то да есть. Всего-то минутка какая. Подсматривать стала из окошка напротив Мое уж местечко давнее. А тут и он на грех.

- Кто?

- Стройкой! Форточку открывала, гляжу, напротив у поливного крана умывается. Полотенце ему в окно показала.

- Зачем?

- Дорожку разведать. К дочке на Волгу хотела.

А чего-то к адвокату его принесло.- Серафима помолчала, дала время подумать.

- Значит, дело.

- Будто бы за Митю хлопотать. Сам мне сказал, Митя-то признался, мол, тебя топором.

- Ему сейчас не до Митьки. Дело у пего другое...

Что же с половицей? - спросил Желавин.

- Мешало все. Но минутку выбрала. Да как бешеная... к двери. Сперва позвонила. Никого. Ведь страх такой, что и не удержусь. Открыла дверь-то. Ключик у меня был. Ведь как своя у них: и убиралась, и на посылках у Николая Ильича по его делам. В квартиру вошла. Покликала. Все гудит. Половицу оторвала - глазам не поверила, ощупала. Слышу, шаги в подъезде. Я - в квартиру и дверь-то держу. Кто-то перед половицей и остановился. Затолкнуть-то ее не успела. Чую, на колени встал поглядеть. Я - дверь настежь и узлом с консервами... по лицу... Не то бежала после, не то шла, не то на карусели меня вертело.

- Кого же ты?

- Стройкова.

- А под половицей что?

- Пусто.

Желавин ниже плеч опустил голову, скреб грудь.

- Для смеха дерьма бы хоть положил. Куриные твои мозги. Николая Ильича провести хотела, этого бурлака.

Он же с ночлежки. Была такая под Даниловкой в барже.

С жульем и крысами спал, а теперь трость. Адвокат! Ишь ты, стук-стук. Чего-то глубоко проверял, по дну крючочком водил. Рыбке и показалось: на пустом цевье вроде как блеснуло. Что? С кровью хватила! Стук-стук. И отворяется. Прямо отсюда, напротив, на границе Антон Романович, барии при бардаке дворником стоит, а тут Пашенька, сынок, бандитом по ягодки жигает. А злато?

Злато? Адью!

Есть вода прозрачная, леденит в звоночке родника, а бывает - просочится из пластов неподвижная, и неведом исток ее: где-то в плывунах, от которых, случается, вдруг треск пройдет по избе - что-то силой в земле стронулось.