Жены и дочери - Элизабет Гаскелл

– Да, – согласилась Молли, хотя у нее уже возникли некоторые сомнения на этот счет.

Она не хотела превращаться в сурового и беспристрастного судию, но ей очень не нравился мистер Престон. А Синтия тем временем продолжала:

– Словом, после того, как я купила сапожки и перчатки, шляпку, мантилью и платье белого муслина, которое сшили для меня еще до того, как я уехала во вторник, а новое атласное платье было отправлено уже к Дональдсонам, и после всех моих разъездов и прочего от двадцати фунтов почти ничего не осталось. И как же я расстроилась, когда узнала, что мне понадобится еще и бальное платье, поскольку мы были приглашены на бал. Миссис Дональдсон вручила мне пригласительный билет, но, похоже, идея о том, что я отправлюсь на бал в своем белом муслине, который уже надевала два вечера подряд в их доме, пришлась ей не по душе. О боже! Как, наверное, хорошо быть богатым! Знаешь, – со слабой улыбкой продолжала Синтия, – я ведь знаю, что красива и что люди мною восхищаются. Впервые я обнаружила это у Дональдсонов. Я начала думать, что и впрямь выгляжу хорошо в своем новом платье, и заметила, что и остальные думают точно так же. Несомненно, я превратилась в первую красавицу дома, и мне было очень приятно ощущать свою власть. В конце этой захватывающей недели к нам присоединился мистер Престон. В последний раз он видел меня в поношенном платье, ставшем слишком тесным и коротким для меня, чуть не плачущей от одиночества, всеми забытой и без гроша в кармане. А у Дональдсонов я вдруг превратилась в маленькую королеву. Как я уже говорила, одежда красит человека, и гости смотрели на меня с восхищением. На том балу, который состоялся в первый же вечер после его приезда, у меня было столько партнеров, что я не знала, что с ними делать. Полагаю, именно тогда он и влюбился в меня. Не думаю, что это случалось с ним раньше. После этого я начала понимать, как это неудобно и неловко – быть перед ним в долгу. Я не могла жеманничать с ним, как со всеми остальными. Ох! Как же неловко я себя чувствовала! Но он мне нравился, и все это время я полагала его своим другом. В последний день, гуляя с остальными гостями в саду, я вдруг решила сказать ему, что прекрасно провела время, что была очень счастлива и что все это – благодаря его двадцати фунтам (я уже начала ощущать себя Золушкой, когда часы били полночь). Я пообещала вернуть ему долг как можно скорее, хотя при одной только мысли о том, что придется рассказать обо всем матери, мне становилось дурно, поскольку я достаточно разбиралась в наших делах, чтобы понимать, как непросто будет наскрести эти деньги. Но наш разговор закончился очень быстро, потому что, к моему ужасу, он вдруг заговорил о том, как сильно меня любит, и начал умолять меня пообещать выйти за него замуж. Я настолько испугалась, что убежала к остальным гостям. Но в тот же вечер я получила от него письмо, в котором он извинился за то, что напугал меня, и вновь сделал мне предложение, умоляя дать ему слово, что я выйду за него замуж, причем тогда, когда сама сочту возможным. Собственно говоря, это было пылкое любовное послание, в коем он, впрочем, упомянул и мой злосчастный долг, который переставал быть таковым и мог считаться лишь авансом в счет тех денег, что должны были стать моими, если только… Ты можешь себе представить это, Молли, куда лучше, чем я могу вспомнить все подробности, дабы рассказать тебе о них.

– И что ты ему ответила? – затаив дыхание, спросила Молли.

– Я вообще ничего не ответила, пока не пришло второе письмо, в котором он умолял меня дать ему ответ. К этому времени мать вернулась домой, и на нас вновь обрушились каждодневные тяготы бедности. Мне часто писала Мэри Дональдсон, вознося хвалы мистеру Престону с таким энтузиазмом, словно ей платили за каждое слово. Я поняла, что в их кругу он пользуется большой популярностью, да и сам он нравился мне по-прежнему. Кроме того, я не могла не испытывать к нему благодарность. Поэтому я написала ему и пообещала, что выйду за него замуж, когда мне исполнится двадцать, но что до той поры это обещание следует хранить в тайне. При этом я постаралась забыть о своем долге, но как-то так получилось, что, едва почувствовав себя связанной обещанием, я возненавидела его. Мне были невыносимы его страстные приветствия, которыми он осыпал меня, если заставал одну. Да и мать, как мне представляется, начала что-то подозревать. Я не могу рассказать тебе всех подробностей, поскольку и сама тогда всего не понимала, а сейчас я уже и не припомню, как все получилось. Но я знаю, что леди Куксхэйвен послала матери некоторую сумму, которую следовало потратить на мое образование, как она выразилась, и мама чрезвычайно огорчилась и пала духом, после чего мы с нею заметно отдалились. Поэтому, разумеется, я даже не заикалась ей о тех злосчастных двадцати фунтах, но продолжала убеждать себя в том, что если выйду замуж за мистера Престона, то мне не придется возвращать их. Это было низко и дурно с моей стороны, признаю, но я была жестоко наказана за это, Молли, потому что теперь этот человек стал мне отвратителен.

– Но почему? Когда он перестал тебе нравиться? Ты ведь, похоже, все это время не придавала вашим отношениям большого значения.

– Не знаю. Но это чувство окрепло во мне еще до того, как я отправилась на учебу в школу в Булони. Он стал вести себя так, словно я полностью оказалась в его власти. И еще он слишком часто напоминал мне о том, что я обручилась с ним, так что я начала критически относиться к его словам и поступкам. А в его манерах по отношению к матери начало проскальзывать высокомерие и наглость. Ах! Ты полагаешь меня не слишком почтительной дочерью – и ты, наверное, права. Но мне стали невыносимы его скрытые насмешки, когда он втайне потешался над ее недостатками, а то, как он демонстрировал мне свою так называемую «любовь», приводило меня в бешенство. Затем, после того как я проучилась первый семестр у мадам Лефевр, к нам приехала еще одна девочка из Англии – его кузина, с которой мы были немного знакомы. А теперь, Молли, ты должна немедленно забыть то, что я собираюсь тебе сказать… Она часто и подолгу разглагольствовала о своем кузене Роберте, который, очевидно, был гордостью семьи. Она говорила о том, какой он красавец, и о том, что каждая леди в округе влюблена в него. И даже одна знатная дама…

– Должно быть, она имела в виду леди Гарриет! – с негодованием вскричала Молли.

– Не знаю, – устало призналась Синтия. – Мне не было никакого дела до этого и тогда, и сейчас. Меня это нисколько не интересует. А еще она упоминала одну симпатичную вдову, которая, дескать, без памяти влюбилась в него. Он часто позволял себе насмешничать в их присутствии над ее глупыми ужимками и намеками, которые, как ей казалось, он не понимает… Боже мой, это был тот самый мужчина, за которого я пообещала выйти замуж, перед которым оказалась в долгу и которому писала любовные письма. Итак, теперь ты знаешь все, Молли.

– Нет, кое-чего я не понимаю до сих пор. Что ты сделала, услышав, как он отзывается о твоей матери?

– Мне оставалось только одно. Я написала ему, что ненавижу его и что никогда, никогда не выйду за него замуж… И что выплачу ему долг с процентами так скоро, как только смогу.

– И что было дальше?

– А дальше мадам Лефевр вернула мне мое письмо – пожалуй, она не вскрывала его, как мне показалось сначала, – и заявила, что ученицам ее школы не дозволяется писать письма джентльменам, если только она не ознакомится заранее с их содержанием. Я сказала ей, что мистер Престон – друг семьи, агент, который занимается делами мамы. Сказать ей правду у меня не повернулся язык. Но мадам Лефевр мне не поверила и сожгла мое письмо в камине, после чего взяла с меня обещание, что я не стану писать ему вновь, – и только после этого она согласилась ничего не говорить матери. Итак, мне пришлось взять себя в руки, успокоиться и ждать до тех пор, пока я не вернусь домой.

– Но ведь ты не встретилась с ним, по крайней мере это случилось не сразу.

– Да, но я могла писать. И я начала откладывать деньги, чтобы вернуть ему долг.

– И что же он ответил на твое письмо?

– О, поначалу он сделал вид, будто не поверил в мою искренность. Он счел мои слова проявлением задетого самолюбия или простой обидой, за которую следовало принести извинения и страстными уверениями вымолить прощение.

– А потом?

– Он унизился до угроз. Но самое плохое заключалось в том, что я струсила. Я не могла допустить, чтобы вся эта история стала достоянием гласности, чтобы ее обсуждали на каждом углу, а мои глупые письма показывали всем и каждому – да еще какие письма! Я не могла заставить себя вспоминать о них, ведь они начинались со слов: «Мой любимый Роберт»…

– Но, Синтия, как же после всего этого ты могла обручиться с Роджером? – спросила Молли.

– А почему нет? – вопросом на вопрос ответила Синтия, резко поворачиваясь к подруге. – Я была свободна, да и сейчас чувствую себя свободной. Мне казалось, что таким способом я докажу себе, что вольна поступать так, как считаю нужным. К тому же мне нравился Роджер – общение с людьми, на которых можно положиться, стало для меня настоящим спасением. Кроме того, я ведь не каменная, меня тронула его нежная, бескорыстная любовь, так не похожая на чувство мистера Престона. Я знаю, ты считаешь меня недостойной Роджера, и, разумеется, если вся эта история всплывет, он тоже будет думать, что я недостаточно хороша для него… – Все это было сказано горестным тоном, который весьма тронул Молли. – Иногда я думаю, что откажусь от него и начну новую жизнь там, где никто меня не знает. Но раз или два я подумывала о том, чтобы выйти замуж за мистера Престона из чистой мести, дабы он навсегда оказался в моей власти. Вот только мне кажется, что хуже всех придется мне, потому что он жестокий человек, похожий на тигра с его роскошной полосатой шкурой и не знающим жалости сердцем. И потому я умоляла его отпустить меня, не выдавая никому.