Охота на мух. Вновь распятый - Лев Златкин

— А пепел их развеять по ветру! — поддержал Арсен.

— Ребята! — взмолился Сарвар. — Пошли на воздух, я больше не могу!

Кошка перестала дергаться и затихла. Игорь без напоминаний достал из кармана проигранные Никите три рубля и расплатился.

Сарвар был уже у выхода из подвала, но троица его новоиспеченных друзей как по команде развернулись к тлеющему тряпью и помочились на огонь, заливая и гася его. Сарвар не только не присоединился к этому ритуалу, но, не дожидаясь конца «ритуала», побрел по лестнице на свежий воздух, чувствуя, что еще немного, и он потеряет сознание.

Но теперь он был «свой».

24

Валя с Илюшей, тесно прижавшись друг к дружке, сидели на холодной скамейке приморского бульвара и смотрели в сине-черную даль, где к горизонту поспешал крохотный пароходик.

А солнце весело рябило в воде.

— Илюша, война будет? — спросила неожиданно Валя, прерывая райское спокойствие.

— Она уже идет несколько месяцев! — ответил Илюша с некоторым чувством превосходства над женской непонятливостью.

— Я газеты, представь себе, тоже читаю! И радио слушаю! — улыбнулась Валя мужской непонятливости. — Меня интересует другое: втянут ли нас в мировую войну?

— Мы заключили мирный договор с Германией! — солидно пояснил Илюша. — Ну, а там: «Если завтра война, если завтра в поход, мы сегодня к походу готовы…»

— А провожать на войну нам! — тихо сказала Валя и еще теснее прижалась к нему.

— А воевать нам! — жестко отрубил Илья.

Но, спустя пару секунд, он нежно поцеловал Валю, ясно осознав, что она почувствовала: есть силы, которые могут разрушить их хрупкое счастье, оторвать друг от друга.

Валя, в ответ на его нежный поцелуй, вдруг страстно и больно поцеловала Илюшу и тихо, хрипло сказала:

— Пойдем к тебе! Все равно через три месяца я стану твоей женой!

И холод неожиданного майского похолодания исчез, растворившись в огненной метели, захватившей и закружившей двух юных влюбленных. Окружающий их мир стал каким-то нереальным, эфемерным, расплывчатым, весь сосредоточился в нем и в ней.

Валя, переступив невидимый, но очень важный для себя барьер, стала женщиной в духовном плане раньше, чем в физическом, и, хотя все ее внимание было сосредоточено на Илюше, в ней все же не исчезли ни женская зоркость, ни женское любопытство. Случайно оглянувшись, она заметила на соседней аллее двух одноклассников.

— Смотри! — шепнула она Илюше. — Никита с Делей Атабековой.

Но Илюшу это сообщение не заинтересовало. Он шел как в тумане, и для него в данную минуту не существовало ни Никиты, ни Дели Атабековой, ни черта лысого, ни ангела с крылышками. Он видел и чувствовал одну только Валю, дышал только ею и наполнен был нежностью к ней настолько, что, казалось, еще одна капля, и нежность освежающим потоком незримо прольется на окружающий мир и растворит в себе Зло и Ненависть, Зависть и Несовместимость..

Валя не обозналась. На соседней аллее действительно были Никита с Делей.

На большой перемене, улучив удобную минуту, когда Деля Атабекова осталась одна, Никита задержался возле нее всего на короткое время, которого ему хватило, чтобы шепнуть ей: «После школы подожди меня на „кругу“»!

Он имел в виду трамвайный круг, где часто назначали свидания. Очень удобно: можно всегда выждать тот момент, когда вокруг никого из знакомых не окажется, а затем быстро перебраться на бульвар. На «кругу» останавливалось несколько номеров трамвая, давая возможность ожидать бесконечно прихода нужного тебе «трамвая», который приходил либо в юбке, либо в брюках, смотря кто кого ожидал в данный момент.

Деля многого ожидала от разговора с Никитой. Она, сама не зная почему, чувствовала себя перед ним виноватой. Сумасшествие Акифа она приписывала тому случаю, что случился в ее подъезде, ей казалось, что Никита знает истинную причину и невесть что себе воображает. И она еще вспоминала разговаривающих о чем-то Акифа с Никитой, увиденных ею в тот самый злополучный день, и какое-то неясное беспокойство тревожило ее душу, еще не оправившуюся от раны, нанесенной влюбленным сумасбродом, так жестоко поплатившимся за свое сумасбродство.

Но Никита молчал, что-то обдумывая, свое, личное. Так, молча, они и гуляли по весенним аллеям приморского бульвара. Но одеты они были легко, никто не ожидал неожиданного похолодания, и, когда достаточно продрогли, Никита предложил Деле:

— Зайдем ко мне домой! Все соседи на работе, и нам никто не помешает!

— Чему не помешают? — спросила Деля дрогнувшим голосом, вся обмирая от сладостного предчувствия.

— Целовать тебя! — прямо и откровенно ответил Никита.

Эта откровенность не была Деле неприятна и хотя и смутила ее, но негодования не вызвала.

— Зайдем! — согласилась она. — Только ты на многое не рассчитывай! Откровенность на откровенность… — а сама с ужасом подумала: «Какую чушь я несу? Ведь стоит ему начать меня целовать, и сил не станет сказать ему: „Нет!“»

Ирины Федоровны, бабки Никиты, действительно не было, на крошечную пенсию не проживешь вдвоем с внуком, правда, бабушка иногда замечала, что у внука водятся какие-то странные деньги, но не рисковала нарываться на грубость, а кроме этого, она за последнее время и не видела от внука, поэтому и спрашивать об источнике появления денег не стала.

«Может, померещилось, лучше перекреститься, что напрасно мальчика обижать?» — думала испорченная старым дореволюционным воспитанием бабка про современного внука.

И устроилась она на поденную работу в гастроном. На подсобной работе много не платит, но где она еще могла устроиться с гимназическим образованием, имея к тому же многочисленных близких родственников, «врагов народа»? Некоторым из близких родственников удалось избежать «справедливого гнева восставшего народа» и скрыться за рубежом от новой власти, но это, по мнению отделов кадров, еще более отягощало ее положение. И сын — есаул! Совсем плохо!.. А в гастрономе хоть зарплата и маленькая, но за молчание об увиденной «усушке-утруске» неплохо подкармливали, с голоду умереть не давали…

Почти полное отсутствие мебели в квартире поразило поначалу Делю, но потом она вспомнила об источнике сей нищеты и смутилась, ее отец как-никак был не последней фигурой в той системе, которая и сотворила эту нищету.

Но смущение и чувство вины быстро у нее улетучилось, потому что Никита, не говоря ни слова, грубо схватил Делю и, ни разу даже не поцеловав, стал срывать с нее платье, мгновенно расстегнув пару пуговиц.

Деля так растерялась, что безо всякого сопротивления позволила снять с себя платье. Но, увидев себя полуголой, пришла в такую неописуемую ярость, что стала отчаянно сопротивляться.

«Насильник! Негодяй! Какие вы все мерзавцы! ненавижу!» — беззвучно кричала она всем своим исстрадавшимся сердцем и лупила Никиту кулаками куда ни попадя.

Но Никиту, со сверкающими и возбужденными глазами, уже трудно было остановить. Он так же отчаянно ломал сопротивление Дели. Одним рывком он сорвал с нее лифчик, обнажив юную упругую нетронутую еще в своей свежести грудь, другим рывком разорвал на ней комбинацию.

Деля не ощущала его прикосновений, которые, будь они ласковые и нежные, не встретили бы никакого сопротивления. Она защищалась яростно и молча, ей стыдно было кричать и звать на помощь, хотя она ни капельки не сомневалась, что стоило бы ей закричать, завопить, позвать на помощь, как это сразу бы отрезвило Никиту и остановило бы его, он-то знал прекрасно, что не все соседи ушли на работу и крик прекрасно услышат и, если и не прибегут на помощь из-за трусости, то в свидетели пойдут очень охотно, каждый из них не упустит случая покрасоваться в суде, тем более что это для них будет совершенно безопасно.

Никита потом и сам себе не смог объяснить, что это вдруг на него нашло.

Деле попалась под руку лежащая на столе массивная чугунная пепельница, из-за своей небольшой стоимости счастливо избежавшая конфискации, а может, из-за своего вида, она была сделана головой черта с рогами и бородкой, и она, скорее машинально, чем сознательно, схватила пепельницу и что было силы стукнула ею по голове Никите.

Эффект был просто потрясающим, ошеломительным. Никита рухнул на пол как подкошенный, с таким жутким грохотом, а Деля, как завороженная, смотрела, не отрывая глаз, как из его головы медленно, с трудом пробивая себе дорогу в густых волосах шевелюры Никиты, сочится алая, почти черная кровь, и капли, стекая по его лбу, падают на пол, постепенно образуя небольшую лужицу.

Ненависти к Никите Деля не испытывала совсем. Даже обиды, от которой ручьем по лицу льются слезы. Просто что-то сгорело в сердце, но пепел не бился об сердце подобно «пеплу Клааса», а, видно, незаметно и невидимо разлетелся по свету, оставив в сердце огромную «черную дыру», которая в космосе способна уничтожить, всосав в себя, и яркую звезду, и планету.