Сто полей - Юлия Латaынина

Город был совершенно пуст, и каменная стела, более грозная, чем предупреждение о радиационной опасности, заботясь о людях, запрещала селиться ближе, чем на милю. Ванвейлен осведомился у Даттама, почему город брошен.

– Шемавер – последняя ставка бунтовщика Бажара, – спокойно ответил тот.

Ванвейлен осклабился.

– Это у которого не было ни бедных, ни богатых?

– Да, богатых и бедных не было, – кивнул Даттам. – Были только избранные и неизбранные.

Они быстро ехали через руины: дома вокруг главной площади были снесены, а сама площадь была засеяна ячменем. Трудно сказать, весь ли ячмень в империи созревал по приказу государя, но этот, несомненно, колосился по его личному распоряжению.

– Имейте в виду, господин Ванвейлен, – сказал Даттам, попридержав лошадь (он ехал сноровистей Ванвейлена), – господин экзарх был так милостив, что даже Бажару он обещал прощение. Сдавшись, Бажар выехал из города и сел у ног Арфарры. Тот стал ему ласково пенять на грех: измену государю. Тут Бажар вскочил и закричал: «При чем тут грех? Просто мне не повезло, а иначе бы ты сидел у моих ног. Сила и деньги – вот что решило вашу победу!» Тут Арфарра опечалился и сказал: «Наследник приказал оставить тебе жизнь, но я, на свой страх и риск, ослушаюсь его. Ибо таких как ты, приходится убивать за невежество в назидание другим». И кликнул палача.

Ванвейлен холодно осведомился:

– Это правда, Даттам, что вы тоже сражались вместе с Бажаром?

– К этому времени я сражался не вместе с Бажаром, а против него.

Ванвейлен ехал по улицам и вертел головой. Это был четвертый город империи, через который он проезжал. Первый – на Западном Берегу – был покинут по приказу государя Аттаха, Исправителя письмен. Второй, – Золотой Улей – превратится в лес. Третий – королевский город Ламасса. Ламассу брали варварские войска триста лет назад, Шемавер брали правительственные отряды, и разница между буйством варваров и государственной предусмотрительностью была, действительно, весьма наглядна.

Князь Ятун, бравший Ламассу, принес городских парламентеров в жертву храмовому знамени и поклялся не оставить в городе ни одной живой мангусты. Взял город и, потрясенный его красотой, приказал исполнить клятву буквально: мангуст – истребить, а больше ничего не трогать. В ойкумене мангуст не истребляли и здания не громили: все камни были аккуратно сняты и увезены в неизвестном направлении. Город лежал в траве, как гигантский хрящ вымершей небесной рыбы Суюнь, из разросшейся зелени выпирали позвонки фундаментов и ребра упавших колонн.

За рощей, выросшей на месте управы, вдруг обнаружилось нетронутое строение: двухэтажный каменный храм императора. Арфарра, скакавший впереди отряда, бросил поводья и спешился. Даттам дал знак остановиться.

Господин Даттам сел на солнце у входа в храм, вытащил из переметной сумы сафьяновую книжечку и стал считать. Слуга подал Арфарре корзинку с благовониями и жареным зерном, и советник Арфарра вошел в храм.

Ванвейлен пошел за ним.

На стенах храма шла городская жизнь: дома цеплялись друг за друга стрельчатыми арками и крытыми галереями, гигантская толщина стен терялась за лесом колонн, на которых зрели золотые яблоки и серебряные свитки, резные лестницы вели к управам и небесам, башенки снисходительно грозили правонарушителю пальцем, в цеховых садах бродили олени с золочеными рогами, ребра стен едва проступали сквозь эмаль, резьбу и чеканку, пестрые пелены статуй развивались по ветру.

Дома были разряжены, как женщины, скоморохи и бабочки, буквы выглядывали из акантовых завитков, слагаясь в нравоучения, и чиновники, в соответствии с требованиями самого строгого реализма, были вдвое выше простолюдинов.

Город был создан как образ мира, и поэтому обозрим чиновнику с башни, как богу. Плоские крыши расписаны – сверху по уставу, а снизу – по обычаю. И в городской управе, образе времени, было девять сторон по числу сторон света и десять дверей по числу месяцев.

Что-то осыпало Ванвейлена: это Арфарра бросил жареные зерна на каменный пол. Как всегда, было нельзя понять, молится он или исполняет обряд.

Ванвейлен вспомнил скрюченную, всю в камне Ламассу, ее окна, превратившиеся в бойницы, поглядел на стены и разозлился. «Не было этого города никогда», – подумал он. А было наверняка: буквы, выпавшие из нравоучений, ткани, украденные со статуй, были стражники, глядевшие, чтобы никто помимо них не крал бронзовых решеток и решеточек, и все, изображенное здесь, было не росписью, а припиской, отчетом богу и государству, составленным в прошедшем сослагательном.

Подошел Арфарра, тронул его за рукав. Глаза его лихорадочно блестели, и на лбу выступили крохотные капли крови.

– Нам пора, – сказал Арфарра, и прибавил пресным голосом: – Когда варварский полководец Зох вошел в Шемавер, он сказал: «Если в ойкумене таков земной город, то какой же должен быть Город Небесный?»

Ванвейлен несколько мгновений смотрел на расписных чиновников, улыбающихся в нишах, прежде чем вспомнил, что Небесным Городом в империи называют столицу.

– Это у вас вошло в привычку, – сказал Ванвейлен, в упор разглядывая чиновника, – разорить город и каяться потом?

* * *

Через милю поля оживились и зазеленели; дорога опять вышла к реке, делавшей в этом месте большой крюк; справа босоногие женщины цапали кукурузу, слева потянулись рисовые чеки, затопленные водой.

Отряд очень спешил; сорок вооруженных всадников во главе с Даттамом летели вдоль широкого тракта, по которому удобно перемещаться гонцам и войскам, четверо вооруженных молчаливых монаха ехали вокруг Бредшо, и столько же – вокруг Ванвейлена. У Ванвейлена оружия не было. За последние месяцы он привык, что на человека, не имеющего оружия, глядят, как на человека без штанов, и чувствовал себя без штанов.

Вскоре они нагнали небольшую процессию: на пыльной дороге отплясывал и вертелся человек в желтой рясе, за ним спешила сотня оборванцев, женщины, цапавшие кукурузу, при виде процессии сбегались к ней и бросали монаху лепешки; Даттам бросил дервишу золотой. Тот застыл на секунду, и на Ванвейлена глянули синие, совершенно сумасшедшие глаза.

Один из сопровождавших Ванвейлена монахов наклонился к нему и сказал, что в дервиша вселился бог по имени Ир, и что это древний праздник.

Ванвейлен пришпорил коня и поравнялся с Даттамом. Храмовый торговец скакал впереди отряда, в белом боевом кафтане, расшитом языками пламени и змеями, и над рыжими его волосами, оплетенными золотой сеткой, торчала рукоять тяжелого двуручного меча в виде пасти дракона, держащего в зубах кровавый рубин.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});