Мой взгляд на литературу - Станислав Лем

Неясным для меня остается, уже вне границ вашей статьи, почему именно вы явно отдаете предпочтение текстам типа «Конгресса», «Кибериады», «Звездных дневников» в ущерб текстам типа «Мнимой величины» (как их читатель, а не как возможный переводчик!). Мне кажется, что в «Мнимой величине» я продвинулся хотя бы на шаг, но дальше, чем, например, в «Фут[урологическом] конгрессе», учитывая то, что в «Конгрессе» показан некоторый предметный мир, и этому миру высказывание ассистирует (служит ему описательно или, разумеется, самим течением развивающейся интриги). А вот в «Величине» уже нет мира, представленного целиком, а есть лишь фрагменты сильно и умышленно опосредованных заявлений, из которых можно лишь представлять себе (домысливая, делая умозаключения), каким является внешний мир, существующий лишь в виде чистого подтекста. Этот очередной шаг я считаю логичным шагом в эволюции моего писательства, почти необходимым, и потому был бы рад услышать здесь ваши возражения, предупреждения, от которых вы меня пока избавляете. Вот не надо так, правда. Упрек, с которым я встретился на родине, правда, высказанный не так остро и ясно, гласит, что чем-то таким, как «Мнимая в[еличина]», я попросту УЖЕ выхожу за пределы беллетристики, что это какие-то упражнения, допустим, из философии, или публицистики, или фантастической историософии (или хотя бы полуфантастической), а не литературные произведения. У меня же на это есть такой ответ: то. что вчера считалось трансцендентностью границ беллетристики, сегодня может быть уже интегральной частью художественной литературы, поскольку граница эта носит изменчивый характер, зависит от принятых условностей, и когда они изменяются, фантастическая философия или теология может стать именно «нормальной художественной литературой». А вы что об этом думаете?

Очень сердечно приветствую вас,

Станислав Лем

Майклу Канделю

Краков, 9 февраля 1975 года

Дорогой пан,

я очень благодарен вам за письмо, в котором вы с такой добросовестностью представили свои likes and dislikes[348] и попытались обосновать их обобщениями (Mythos-Logos). Ваше письмо объяснило мне, на сколь хрупком основании покоится любое соглашение, возникающее между людьми ЧЕРЕЗ ЛИТЕРАТУРУ. Ведь если бы я был автором всех моих книг, за исключением «Кибериады» и «Звездных дневников», вы наверняка не занялись бы моим творчеством так благодатно и так замечательно, как это произошло. При этом я думаю, что различие базовых суждений о литературе, в частности, хотя бы в ее фантастическом ответвлении, между нами еще больше, чем это, казалось бы, следовало из предложенной вами раскладки моих произведений на четыре группы, и это потому, что я уверен: при продолжении аналитического разбора мы пришли бы к дальнейшим различиям. Так, например, поместив под микроскоп отдельные «путешествия» Ийона Тихого, мы установили бы (собственно, это уже произошло ранее в нашей ранней переписке), что вы отличаете и выделяете не те же путешествия, которые предпочитаю я. Так, например, путешествие о «теологическом» заряде вас явно не устраивало, и вы даже предлагали его исключить, в то время, как для меня оно является одним из самых метких, то есть наиболее точно отражающих мои исходные намерения. Ведь мое собственное негативное отношение к отдельным моим текстам, к таким, например, как «Расследование», «Эдем» или «Возвращение со звезд», вытекает из ощущения расхождения первоначального намерения и его выполнения, то есть дисквалифицирует эти произведения за их несовершенство, за то, что они свернули на неправильный путь. Там же, где до дисквалификации не доходит, я попросту считаю, что написал то и написал так, как «должно быть». Дискуссия по существу на тему, «кто из нас здесь прав», была бы лишена всякого смысла, поскольку литература – это всегда только и исключительно argumentum ad hominem[349], и это argumentum, все обоснования которого представляют собой лишь вторичную рационализацию (критическую). Существуют, как известно, книги, которые мы любим и уважаем, такие, которые любим, но не уважаем, такие, которые уважаем, но не любим, и наконец, те, которые мы не любим и не уважаем. (Для меня к первой категории принадлежат книги, НЕ ВСЕ, Бертрана Расселла; ко второй – Сименона, к третьей – Кафки, к четвертой, например, – книги типичной science fiction.) То же касается нашего отношения и к другим людям. Например, к женщинам! Ведь можно считать, что некоторая женщина ДОСТОЙНА любви за ее положительные качества души и тела, и одновременно осознавать, что сам ты ее не полюбишь. На вопрос, ПОЧЕМУ именно нет, можно ответить, но это всегда вторичная рационализация, первоначальным же является влечение – или отвращение. Добросовестный критик – это такой, который лишь то признает и хвалит от всего сердца, что одновременно как любит, так и уважает; конечно, нюансы между первым и вторым повсюду стараются стереть. Ключ моего критерия, собственной оценки моих книг, это попросту отношение к ним с позиции ЧИТАТЕЛЯ. К «Кибериаде», к «Звездным дневникам», но также и к «Мнимой величине», к «Абсолютной пустоте» я могу безболезненно возвращаться и обычно нахожу в этих текстах что-нибудь удовлетворяющее меня, а потому и ощущаю желание узнать иные – ЕСЛИ БЫ ОНИ БЫЛИ – книги такого типа. «Солярис» – это особая вещь, ее я больше уважаю, чем люблю, – я даже корректировать ее не хочу! Фантазия, которую я ценю, это крылья, выносящие за пределы уже Познанного и Испытанного, уже познавательно ассимилированного, и то обстоятельство, происходит ли эта трансценденция достигнутых границ в виде дискурса («фиктивной онтологии», «теологии», «философии», «лингвистики» etc. и т.п.), или же в виде беллетристики (гротеска или «визионерской атаки»), – имеет для меня чисто ТАКТИЧЕСКОЕ значение. Какова вершина, каковы препятствия при ее штурме, такова и применяемая тактика, и ничего сверх того. Это не значит, что я – предтеча, а вы – традиционалист, что я выдвинулся куда-то там, а вы сзади, это означает лишь, что я – эгоист и что делаю (и читаю тоже) то, что меня занимает, что мне доставляет удовлетворение, которое я не раскладываю на основные элементы (сколько эстетического удовлетворения, сколько познавательного, сколько развлечения, сколько разочарования). Я словно ищу, в моем чисто субъективном ощущении, естественно – ИСТИНЫ как их чистой возможности, и тут уж правота на стороне тех, кто считает, что я, наращивая эрудицию и знание, тем самым затрудняю себе чисто беллетристическую работу в рамках ранее использованных канонов («Кибериада», «Солярис»), поскольку жажда оригинального, хотя бы ПОХОЖЕГО на правду отличия, подгоняет меня успешнее всех других используемых критериев естественности, например, композиционного, стилистического etc.

Так, например, будучи духовно весьма подобным проф. Хогарту из «Гласа Господа», я не очень привязан к сентиментально-мемуарным достоинствам в «высоком Замке», и единственной частью этой книги, которая по-прежнему доставляет мне удовольствие как читателю, является отдельная главка, посвященная «удостоверенческому бытию» как метафоре-параболе, показывающей инициацию ребенка в общественный быт, а одновременно и вхождение того же ребенка в ту систему символических инструментов, благодаря которой он начинает участвовать в духовной жизни человечества... (Замечу в скобках: то, что вы предпочитаете, например, «Голема» такому фрагменту «Высокого Замка», остается для меня необъяснимым, и именно это, как я думаю, и является той differentia specifica[350] наших индивидуальностей, которую можно было бы по-разному интерпретировать, но наверняка нельзя разгрызть окончательно).

Я видел, с какой старательной и осторожной деликатностью вы, когда писали, подбирали слова, чтобы не задеть мою собственную авторскую любовь... этого не нужно, поскольку я – такой эготист в высшей мере, какого вы не можете себе вообразить! И хотя я ничего не имел бы против бестселлеровской карьеры моих книг, хотя признание Сорока Величайших Мудрецов современности, несомненно, доставило бы мне огромную приятность, не может быть, чтобы я, принимаясь писать что-то, принимал во внимание ТАКИЕ обстоятельства (то есть, чтобы я вообще хоть каким-то уголком сознания СТАРАЛСЯ написать или массовый бестселлер, или вещь, адресованную этой Элите). Во-первых, я так не умею, а во-вторых, не думаю, что даже если бы умел ТАК писать, то захотел бы удовлетворить принятым решением не себя, а кого-то ДРУГОГО. Считаю своей моральной писательской обязанностью признаваться в написании всех моих книг (но уже не считаю, что должен в обязательном порядке соглашаться на переиздания того, что по мнению издателя respective требует книжный рынок). А уж принятие во внимание голосов критики, читателей, врагов, друзей, далеких и близких мне людей – НЕ входит в мой кодекс писательского поведения, – уж не знаю, хорошо это или плохо, но это так. Я даже не киплинговская кошка, которая гуляет сама по себе, потому что я ХОЧУ ходить ТАМ, где еще никто не бывал, то есть меня изумляет то, что меня попросту изумляет, а не то, что является следом, до сих пор НЕПРОТОРЕННЫМ... И если даже я вдруг увижу непроторенный след, непроложенный путь, ни в виде дискурсивной мысли, ни в виде художественного образа, то и тогда не ступлю туда ни на шаг, если только эта эскапада не очарует меня заранее... и потому я такой эгоистичный, потому мне не хочется делать столь многие вещи... Аргументы вроде тех, которые вы как могли самым добросовестным образом изложили, я, конечно, принимаю к сведению, но речь идет о таком типе аргументации, который кто-либо мог бы использовать, чтобы убедить меня, что книги писателя X содержат ценности, которые я в качестве читателя не обнаружил, так как был слеп. Эта аргументация, таким образом, может убедить меня склониться к УВАЖЕНИЮ писателя X, но самым очевидным образом не заставит меня ПОЛЮБИТЬ его книги, ибо, как я сказал, это две разные вещи... Ибо отношения с литературой отличаются духовной интимностью, своей неповторимостью подобной отношениям, как уже было сказано, в эротике – любовь, которую мы питаем к женщине, ВОВСЕ НЕ пропорциональна нашему знанию о достоинствах, которые должны вызывать любовь к этой женщине из высших соображений... Царство тривиальной литературы связано тем фактором, что люди читают эти книги, потому что это доставляет им удовольствие, и БАСТА – а вот Высокие произведения люди отмечают, люди значительно чаще и поспешней признают их выдающимися, нежели читают с радостью... и в этом смысле лицемерия, особенно снобистского, в верхнем царстве беллетристики больше, чем в нижнем... Как писатель я делал много вещей УМЕРЕННЫХ, например, весь «Пиркс» для меня – это литература добрая, молодежная, гладкая, умелая, складная, но одновременно отошедшая от подлинности, той бездонной, которая создает возможность драмы существования, – Пиркс в лучшем случае персонаж Лондона, а не Конрада, поскольку такие, довольно скромные цели я ставил себе в то давнее время... а потом к этому моему «харцерскому», Баден-Пауэлловскому герою я немножко, ну, привязался, – и люблю, хоть и не уважаю... Конечно же, отмеченное различие наших оценок моего труда, в полном диапазоне, в общем – вещь хорошая, ибо чего бы это стоило, если бы вы эхом повторяли то же самое, что и я... Поэтому моя благодарность – не лживая; это был ценный опыт, за который еще раз вас благодарю. Ну, а о том, что с издательством «Seabury» все более-менее в порядке, вы уже знаете, наверное, из моего предыдущего письма...