Том 10. Мертвое озеро - Николай Некрасов

— А сколько тысяч? в ломбарде или в частных руках?

— Несколько миллионов! — протяжно произнес цыган, и презрительная улыбка мелькнула на его губах, когда Наталья Кирилловна встрепенулась, приживалки ахнули, повторяя: «Миллионщица, миллионщица!», а Зина, побледнев, с ужасом поглядела на него и как бы невольно произнесла:

— Это неправда!

Цыган вынул из кармана какие-то бумаги и показал Наталье Кирилловне. Зина, вся дрожа, глядела на них через плечо Натальи Кирилловны, и пот крупными каплями выступал на ее крутом лбу.

— И в твоих руках такие суммы! даже Любовь Алексеевна не знает! — воскликнула почти с ужасом Наталья Кирилловна.

— Она знает, что у ней есть деньги, но мало обращает на них внимания. Отец ее, умирая, сделал меня своим душеприказчиком и опекуном всего имения его дочери.

— Какое безрассудство! мальчишке! — воскликнула Наталья Кирилловна, но остановилась, брови ее сдвинулись, и она окинула глазами толпу приживалок, потому что кто-то из них, увлекшись ее примером, подхватил:

— Цыгану!

— Это что? молчать! вы, кажется, одурели! вмешиваетесь в барские дела! — крикнула Наталья Кирилловна.

Все приживалки повесили носы.

Наталья Кирилловна обратилась к цыгану и более мягким голосом, чем прежде, спросила его:

— Ты очень привязан к Любови Алексеевне?

— Да.

— Грех, великий грех во зло употреблять доверенность умирающего человека, который оставляет сироту. О, это черное, низкое дело! — наставительно сказала Наталья Кирилловна.

Цыган молчал.

— Ну а сколько миллионов? три, четыре? — спросила Наталья Кирилловна, наскучив выжидать вопроса своей догадливой Зины, которая словно пораженная громом стояла за ее креслом.

— Отец Любови Алексеевны еще давно имел большой капитал, потом он продал всё имение свое, исключая одной деревни, и даже не трогал процентов. А этому лет пятнадцать.

— Сколько же, сколько же? — потеряв всякое достоинство, нетерпеливо говорила Наталья Кирилловна.

— Одиннадцать миллионов! — громко произнес цыган.

Зина вздрогнула. Наталья Кирилловна свободно вздохнула, а приживалки радостно начали креститься и шептались между собой:

— Вот поди узнай, что такая богачка, — выглядит просто стотысячной невестой!

— Не всё то золото, что блестит!

И так далее; шепот продолжался, пока Наталья Кирилловна была погружена в какое-то раздумье. У ней в голове быстро всё уладилось: как она вновь поднимет этими деньгами свой дом, выкупит имения, заложенные или запроданные. Улыбка озарила ее строгое лицо, и она очень ласково сказала цыгану:

— Хорошо ли тебе, любезный, у меня в доме? ты спроси, что тебе будет нужно…

Цыган поклонился и вышел.

Приживалка с мутными глазами выступила из толпы вприпляску, подперев руки в бока и сиплым голосом напевая:

— Миллиончики, голубчики! тра-ла-ла!

— Чему ты радуешься? а? — спросила, смеясь, Наталья Кирилловна.

— А как же не радоваться! надо веселиться: свадьба в доме!

И приживалка опять завертелась, напевая.

Все смеялись, исключая Зины, которая бессмысленно глядела на всех.

Наталья Кирилловна в этот день встретила Павла Сергеича очень любезно и, поцеловав его, погрозила ему пальцем, сказав:

— У-у-у, какой хитрец! ишь как скрывал, я не ожидала от тебя таких расчетов!

— Что такое? — не без удивления спросил Тавровский, который решительно не знал о миллионах своей невесты.

— Тс! идет твоя невеста! — отвечала Наталья Кирилловна и, к удивлению всех приживалок, сама пошла к ней навстречу и, поцеловав ее, сказала:- Что ты всё сидишь одна?.. Павел Сергеич, я надеюсь, что могу ее назвать так, как свою дочь?

— Она верно будет очень счастлива! — заметил Тавровский.

— Не хочешь ли ты посмотреть Петербург? тебе надо быть веселой, а ты всё такая печальная! Впрочем, недавняя потеря!.. это даже ей делает честь, что у ней такое чувствительное сердце.

— Можно сказать, что кто взглянет на Любовь Алексеевну, то уж не скажет, что она злая; и взаправду говорят, что глаза есть зеркало души! — протараторила приживалка с мутными глазами.

— Да, уж у кого злые глаза, то и душа дурная! — подхватила Ольга Петровна.

И глаза ее встретили презрительный взгляд Зины, стоявшей позади Натальи Кирилловны, которая, потрепав по щеке Любу, сказала:

— Да, у ней глазки хорошенькие! — и прибавила: — Я знаю, отчего ты скучаешь: хочется скорее свадьбы!

Люба покраснела, сконфузилась и выронила из рук носовой платок. Она хотела его поднять, но Наталья Кирилловна удержала ее и, обратясь к Зине и указывая на платок палкой, повелительно сказала:

— Подыми!

Зина сделала вид, что не слышит, и повернулась назад; но Наталья Кирилловна коснулась ее плеча палкой и сердито сказала:

— Ты слышишь, я тебе говорю: подыми!

Зина закусила губы и не двигалась с места. Люба и Тавровский желали прекратить сцену; но Наталья Кирилловна не позволила им и, стукнув палкой об пол, грозно сказала Зине:

— Я тебе говорю: подыми платок Любови Алексеевны!!

Тишина воцарилась в зале; все смотрели на бледную Зину и гордо стоявшую перед ней Наталью Кирилловну. Члены Зины, казалось, лишились способности гнуться, и она с трудом наклонилась, чтоб поднять платок. Наталья Кирилловна, следившая за ней, толкнула ее палкой в спину, сказав:

— Согнись пониже, пониже!!

Зина очутилась на коленях перед Любой и, подавая ей платок, так взглянула на нее, что та попятилась назад.

— Что это значит?! Вам, кажется, показалось низким поднять платок Любови Алексеевны? а? — с горячностью спросила Зину Наталья Кирилловна.

— Я… я потому не могла этого скоро сделать, что, побежав к вам с лестницы, ушибла колено, — невнятно произнесла Зина и, морщась и прихрамывая, вышла из комнаты под радостно-насмешливые взгляды приживалок.

— То-то! я бы посмотрела, кто осмелился бы оказать невнимание моей племяннице в моем доме…

И Наталья Кирилловна грозно обвела глазами своих приживалок, которые старались умильно-почтительными улыбками выразить готовность для угождений идти в огонь и воду…

Зина, прибежав в свою комнату, предалась бешеному отчаянию. Она била себя в грудь, рвала на себе волосы; но через полчаса, как ни в чем не бывало, она вертелась уже перед зеркалом, примеривая новое платье. Вечером в тот же день она в девичьей разыграла роль Натальи Кирилловны с одной из молоденьких горничных, и еще с большим эффектом, хотя и без помощи палки. Потом Зина обошла и обнюхала весь дом. И в ее комнате беспрестанно стояли на коленях, прося прощенья, то лакей, то кучер, то прачка.

Приживалки более ни о чем не могли толковать несколько дней сряду, как о несметном богатстве Любы.

— Говорят, что у ней бабушка была, знаете, колдунья: ну, известное дело — цыганка. Она свою душу в совершенстве, можно сказать, отдала нечистому за то, чтоб вот всё превратилось в золото. Она и насыпала два мешка круп и отдала своей дочке, велела беречь и умерла; а дочь отдала мешки своей дочери, то есть нашей невесте, и та как развяжет мешки, думая: с крупой, а там всё золото! Она…

Зина тихонько подкралась, прослушала повествование приживалки с мутными глазами и, ударив ее по плечу, крикнула:

— Ну что вы чушь-то говорите!

Приживалки все вскрикнули, а рассказчица обидчиво сказала:

— Я говорю, что мне сказали! Я не умею сочинять турусы на колесах.

— Оттого что вы глупы! ну просто деньги эти накрадены табором, а ее отец обокрал цыган, — вот и всё. Вот тебе и важная фамилия: роднится с цыганками!.. ха-ха-ха!.. А небось на бедной, вишь, ее племяннику никак нельзя жениться!

Зина в минуты гнева выбалтывала самые сокровенные свои тайны. Ольга Петровна, как опытный охотник, всегда зорко сторожила добычу и часто в такие минуты подстрекала Зину.

— И была бы хороша собой, умна! а то просто пень: всё молчит! — заметила Ольга Петровна.

— Да просто проигрался в пух и представился, что влюбился, а сам для денег! — отвечала Зина.

— Да она могла его и приколдовать: ведь цыганки все знают, что подсыпать! — заметила приживалка с мутными глазами.

— А вот Зинушка и не цыганка, а, помните, Павлу Сергеичу что-то сыпала в кофей, — смеясь, сказала Ольга Петровна.

— Я сыпала? я?

— Да, я всё видела, да молчала.

Зина видела, что отпираться нельзя, и презрительно сказала:

— Я его потчевала, чтоб он меня оставил в покое. Я знала, что ему деньги нужны. Да я его еще угощу!! — грозно прибавила она.

— Ну что вы ему можете сделать? — стараясь как можно более придать своему вопросу простодушия, спросила Ольга Петровна.

— Да я, если захочу, то свадьбу расстрою: я…