Рижский редут - Далия Трускиновская

– Мне нужно с ним встретиться, Трабл, – сказал я. – Во что бы то ни стало.

– Так в чем же дело? – удивленно спросил Берл. – Днем собаки привязаны. Можно зайти во двор и открыть подклеть.

– Как это – зайти и открыть?..

– Ой… Ну, зайти… когда там будут одни женщины…

– Староверы ведь не пускают чужих!

– Ой, кто их спросит…

Насколько я понял, этот способ проникновения в чужой двор мои новые приятели не сами выдумали, а где-то позаимствовали. Они обещали мне, что на следующий день с утра произведут свою атаку, еще – что присмотрят за Сорочьей корчмой, и на том мы расстались.

Я попросил Берла и Менделя присмотреть за сараем покойной пани Барбары, полагая, что там может находиться тело бедной Луизы или же ее одежда, а сам отправился на Малую Замковую в надежде что-то разведать о Жилинском.

Мои шустрые осведомители довольно точно его описали: пожилой мужчина с красной рожей, изображает торговца вразнос галантерейным товаром. Я обнаружил это сокровище на Замковой площади, подходить к нему не стал, а понаблюдал издали.

Местожительство этого Тадеуша Жилинского было выбрано весьма удачно – он мог, выглянув из окошка, видеть все, что делается у ворот Рижского замка, а, выйдя на площадь, следить за событиями у обоих мостов, ведущих в Цитадель. Чем он и занимался исправно.

Трогать его я, разумеется, не стал. Я лишь убедился, что он занимается тем самым, о чем говорила Камилла де Буа-Доре, – подглядывает, подслушивает и собирает сведения для передачи нашим врагам.

Потом я пробрался в порт. Оказалось, наши лодки все еще в Икскюле. Из этого выходило, что ночевать мне придется в погребе доброго Ганса. Туда я и направил свои стопы.

Наутро я пошел уже не к самой Гертрудинской церкви, а к известному мне дому. Там меня встретил Мендель и повел к игнатьевскому двору. Беседа у нас не получилась – он не умел говорить медленно, а я плохо понимал его быстрый и порядком попорченный немецкий язык.

На подступах к нужному месту нас встретил Берл.

– Сейчас мы встанем у ворот, – после всех приветствий сказал он, – и пусть герр Морозов громко свистнет.

– Это еще для чего?

– Нужно подать знак. А нам свистеть нельзя.

– Ты разве не умеешь? – удивился я.

– Умею, – печально отвечал он. – Но взрослому женатому мужчине уже нельзя…

У меня была при себе боцманская дудка. Я достал ее (и видели бы вы живейший интерес на физиономиях «взрослых женатых мужчин»!) и дунул наобум. Подавать правильный сигнал я остерегся, мало ли кто находился поблизости и мог догадаться, что здесь безобразничают моряки?

Примерно минуту спустя из-за игнатьевского забора мы услышали собачий лай и женские крики.

– Что там за беспокойство, Трабл? – в тревоге спросил я.

– Ой, ничего особенного… Просто наши, Борух Лейба и Беньомин, поймали двух собак и перекинули их туда. Они хотя взрослые, но еще неженатые, им, наверно, можно… Герр Морозов, будьте внимательны. Мужчин, чтобы прибить собак, там сейчас нет. Женщины откроют ворота и попытаются их выгнать. Нужно вбежать во двор и снять с двери засов. Мы лазили на забор и смотрели – там нет замка, только засов толщиной с оглоблю. А молодой Ларионов уж выскочит сам.

Если бы мне месяц назад предложили вбежать в чужой двор и вломиться в чужой дом, я даже не нашелся бы, что ответить. И тогда, стоя перед бородатым парнишкой, я несколько растерялся. Но он смотрел на меня так, словно был уверен – я запросто вызволю из заточения несчастного Яшку.

Любопытно, что освобождение враля мне не требовалось, ему весьма пошло бы на пользу посидеть еще немного на хлебе и воде. Но мои помощники не видели другого способа побеседовать с Яшкой – статочно, его и в природе не было.

Большие ворота со скрипом распахнулись, я увидел двор и трех женщин в темных сарафанах и душегрейках: одна командовала, две, вооружившись метлой и граблями, штурмовали незримое для меня пространство, откуда никак не хотели выбегать два заброшенных во двор пса. Моля Бога, чтобы этим теткам не пришло в головы спустить с цепи сторожевых кобелей, заливавшихся басовитым лаем, я вбежал во двор. До двери подклета я добрался в три прыжка. Засов был и точно толщиной с оглоблю, новенький, свежеоструганный, но прилаженный, к счастью, так, что его можно не выдвинуть, а просто снять – видно, необходимость запереть блудного сына оказалась столь велика, что на правильно устроенные петли времени недостало. Я дернул засов, освободил дверь и распахнул ее.

Первое, что я увидел в мрачном подклете, был Яшкин зад. Мой любезный враль, встав на лавку и несколько согнувшись, подобрался к высоко прорубленному окошку, любопытствуя, что творится во дворе.

– Ларионов, за мной! – крикнул я ему.

Он быстро обернулся и соскочил с лавки. Разумеется, он не признал меня, но я явился ему вестником долгожданной свободы! Как был, не обуваясь, в одних портах и рубахе, он устремился за мной. Я бежал к воротам первым, он следом – ему и досталось несколько весомых ударов метлой. Мы выскочили на улицу и припустили во всю прыть.

Женщины не решились гнаться за нами, мои сообщники, видимо, пришли к выводу, что я теперь и без них обойдусь. И мы с Яшкой пробежали бок о бок полверсты, до самой эспланады, прежде чем он поверил в свою безопасность.

– Ну, век за тебя буду Бога молить! – воскликнул запыхавшийся Яшка, повернувшись ко мне. И уставился мне в глаза – и вдруг узнал…

– Ну, сукин сын, вот ты мне и попался! – сказал я очень спокойно. – Попробуй только удрать! Пристрелю ко всем чертям!

Пистолета при мне, увы, не было, но просторная одежда позволила бы его спрятать. И то, как я сунул руку за пазуху, Яшку смутило, если не напугало.

Великое дело – война! В мирное время я вряд ли назвал кого сукиным сыном, даже человека, причинившего мне зло. А теперь вот – запросто. Невзирая на то, что сочинитель Жуковский такого словосочетания в виршах никогда не допускал, а сочинитель Карамзин в прозе своей – тем более.

– Да я что?! – глядя огромными, совершенно детскими и беспредельно невинными глазами, спросил он. – Да разве я когда что плохое вам сотворил?! Да не я ли кошелек ваш в Гостином дворе от мазурика спас?! А в кошельке-то все жалованье лежало! И что бы вы, сударь, без меня-то делали?!

Я подумал: айв самом деле, ведь спас он мой кошелек! Если бы не война, Яшке бы, пожалуй, удалось убедить меня, что этот его подвиг совершенно затмевает донос в полицию. Но сейчас речь шла не обо мне. И понимание того, что я защищаю не только себя, но и Отечество, спасло меня – Яшкины купеческие затеи меня не коснулись.

– Сейчас мы пойдем в порт, и там ты расскажешь подробно мне и друзьям моим, кто научил тебя, подлеца, врать полицейским, будто я разведывал про убийство Катрины Бюлов, – сказал я. – А если вздумаешь бежать – пеняй на себя.