Рижский редут - Далия Трускиновская

– Ты ведь поможешь, Трабл?

Он кивнул. И с некоторым трудом я уразумел длинную речь юного Менделя.

Парнишки отправили туда его супругу, чтобы она предложила новой хозяйке купить курицу. Дело житейское, она и пани Барбаре кур продавала. Но, пока шел этот деловой разговор на дичайшей смеси польского и испорченного немецкого (Берл и Мендель нарочно передразнили при мне этот диалект, привычный для женщин и доставлявший «взрослым мужчинам» несказанное удовольствие), на задний двор корчмы, где были грядки с петрушкой и укропом, чтобы не бегать за каждой веточкой на рынок, ворвалась стая перепуганных кур. Новая хозяйка, пани Малгожата, выскочила, чтобы прогнать их, а жена Менделя следом. Из-за плетня за их беготней следили мои лазутчики, продырявившие забор и устроившие это нашествие. Наученная ими юная супруга погнала одну из кур к сараю и едва не влетела туда. Пани Малгожата, забыв про грядки, побежала за соседкой и подняла крик. В сарае явно хранилось что-то сомнительное.

Сапожник, отец Менделя, тоже был вовлечен в эту аферу. Некоторое время спустя он пришел требовать у пани Малгожаты лопату, которую ссудил ее предшественнице, и утверждал, что сие орудие хранится в сарае – вот пусть его туда пустят, и он сразу укажет на свою собственность. Корчмарка с большим трудом его выпроводила. И тут мои парнишки обложили Сорочью корчму со всех сторон. Они перепугали бедную женщину и теперь ждали от нее опрометчивого поступка.

Как оказалось, вместе с пани Малгожатой в Сорочью корчму прибыл на жительство то ли ее сын, то ли племянник, ровесник моих парнишек, высокий белобрысый детина. Он был отправлен с запиской в Рижскую крепость. Разумеется, за ним пошли следом.

Я полагал, что записка будет доставлена в «Мюссе», ан нет! Оказалось, что у Лелуара и Жилинского есть еще одно пристанище – на Малой Замковой. Оттуда детина вышел не сразу, стало быть, ждал ответа на записку. Это моих лазутчиков обнадежило: значит, адресата удалось застать дома.

– Мы прогулялись по соседним улицам и встретили одного из наших, он известный меняла, его даже богатые купцы принимают! – рассказывал Берл. – Мы спросили его, не знает ли он, кто живет в том доме, и оказалось – знает, даже там бывал. Тогда мы назвали ему имя Жилинского, и он даже руками замахал сильнее обычного! Жилинского он знает, Жилинский только у него меняет талеры на рубли и рубли на талеры. Мы спросили у него приметы Жилинского – и вот я их записал.

Я взял сложенный вчетверо листок, прочитал и задумался. Если верить меняле, Жилинский отнюдь не был красавчиком. Лет ему меняла дал, со всей щедростью, не менее пятидесяти, весу тоже не пожалел – шесть пудов на глазок, отметил красноватое лицо, насупленные брови и отвисшие щеки. Отдельно указывлось, что этот пан держит мелочную торговлишку. Все это было написано с ошибками и такими буквами, какие выводит ребенок, уже научившийся письму, но еще не наживший навыка. И то – трудно, должно быть, переучить руку, привыкшую писать закорючки справа налево.

– Вы ничего не перепутали, Трабл? – спросил я.

– Разве это не тот Жилинский? – удивился он. – Ой, тогда плохо… Но он сам назвался Жилинским! И герр Морозов сам нам растолковал, что пани Барбара связана с Жилинским и с французом, которые устроили в Сорочьей корчме удобное место для свиданий. Ой, тут ошибки быть не может! Она послала записку тому Жилинскому, о котором герр Морозов говорил!

– Погоди, Трабл! – взмолился я. – Не говори так быстро! Мой Жилинский – Тадеуш!

– Так и тот Тадеуш!

Это было уж вовсе диковинно. И вне всякой логики.

– Ладно, с Жилинским мы разберемся сами… – решил я. – А что слышно о Якове Ларионове?

Берл и Мендель переглянулись и засмеялись.

– Это библейская история навыворот, – сказал, немного осмелев, Мендель. – Господин знает историю Иакова и Исава?

– Знаю, – несколько удивившись, отвечал я. – Исав продал первородство за чечевичную похлебку.

– Можно сказать и так, герр Морозов, – вместо Менделя продолжал Берл. – А можно сказать иначе: Иаков приобрел первородство за чечевичную похлебку. Ой, это, наверно, была самая выгодная сделка в Торе – сколько стоит похлебка и сколько стоит первородство?! Иаков был очень мудрый человек, и он сумел, когда понадобилось, так ловко обмануть своего отца, что об этом рассказывают детям и учат их быть такими, как Иаков!

Лукавство в глазах Берла было заразительным – я сам пришел в веселое расположение духа.

– Ты хочешь сказать, что у Якова Ларионова все наоборот?

– Ой! – хором воскликнули Берл и Мендель.

И заговорили разом, смеясь, всплескивая руками и вставляя словечки, смысла которых я не знаю по сей день.

Судьба моего предателя и враля оказалась трагикомична.

Когда на его крики прибежали люди и обнаружили, что он лежит в каморке под крышей склада Голубя раненый, а злоумышленник, ткнувший его ножом, пропал, то Яшку, разумеется, перевязали. Среди обитателей склада был в ту ночь приказчик Аввакум. Этот Аввакум взялся доставить Яшку в лоно его семейства. Поскольку никто ничего не понимал, а Яшка с перепугу не назвал моего имени, то вообразили, будто ему грозит нешуточная беда, и, не дожидаясь рассвета, переправили его туда, где, по мнению Аввакума, ему ничто не угрожало.

Яшка действительно поссорился с суровым своим батюшкой из-за тяги к знаниям. Но сдается мне, что это была скорее тяга к пиву, картам и прочим развлечениям молодых немецких купцов, Яшку же держали в чрезмерной строгости. Аввакум, желая услужить сразу обоим хозяевам, и о беглом сыночке заботился, и батюшке о нем исправно докладывал. Когда же стряслась беда, он сперва запутал следы, спровадив Яшку в другой каменный амбар, а потом и вовсе вывез его в предместье.

Библейская история о мудром сыне, который ловко добился отцовского благословения, оказалась к Яшке неприменима – отец встретил его весьма сурово. А далее разыгралась евангельская притча о блудном сыне и также наоборот. Никаких тельцов в честь Яшкиного возвращения не закололи, а попросту заперли его в подклети (семейство Игнатьевых, приютившее Ларионовых, построило свое жилище на старинный лад, и горницы стояла на подклетях с крошечными окошками). Разумеется, к нему допускали бабушку, умевшую врачевать раны, но выйти на волю он никак не мог, и, похоже, старик Ларионов собирался продержать непокорного сына в заточении не менее года.

Мои лазутчики, как оказалось, кое-что про эту историю знали. Они только не были уверены, что Игнатьевы пустили на жительство именно семейство Ларионовых, а что в подклети кто-то поселился и не выходит, зато иногда орет дурным голосом в окошко, им стало известно от женщин. Женщины, ведущие хозяйство, обычно знают о соседях куда больше, чем мужчины, и мои исполнители «Марсельезы» первым делом расспросили жен, так тайна и открылась.