Друд, или Человек в черном - Дэн Симмонс

Но после подслушанного в Пекхэме разговора Неподражаемого с актрисой (бывшей актрисой) я понял, что более тонкий, окольный подход вернее послужит моей цели. (Инспектор Филд со своими агентами ни разу не сумел проследить за Диккенсом до Подземного города, хотя они часто видели, как писатель заходит в различные подвалы и склепы в центре Лондона. Настоящие секретные входы и тоннели, ведущие к логову египтянина, оставались тайной, известной лишь Диккенсу и Друду.)

Мы обсудили меню с метрдотелем Генри, пересыпая фразы столь любимыми мной иностранными выражениями, обозначающими соусы, приправы и кулинарные приемы. Потом мы вдумчиво выбрали и заказали несколько сортов вина, а также крепкие напитки для начала. Затем у нас завязалась беседа.

Мы расположились не в отдельном кабинете — теперь в ресторации Верея таковые предназначались только для более многочисленных компаний, — но в части уединения не заметили особой разницы: наш стол с сиденьями размещался в кабинке с оклеенными красными тиснеными обоями перегородками и тяжелыми портьерами, расположенной на возвышении в углу главной залы. Даже голоса других посетителей не достигали нашего слуха.

— Ну-с, — промолвил я наконец, когда Генри, прочие официанты и сомелье удалились, — поздравляю вас с успешной премьерой «L'Abime»!

Мы выпили за это. Диккенс, очнувшись от мрачных раздумий, сказал:

— Да, успех был огромный. В переработанном виде пьеса вызвала у парижских театралов восторг, какого не испытала лондонская публика.

«Можно подумать, ты был в Лондоне в январе и видел, как зрители принимали спектакль», — подумал я. Вслух же я сказал: Лондонская постановка по-прежнему не сходит со сцены — но все же следует воздать хвалы и новой, парижской версии.

— Она гораздо лучше, — заметил Диккенс.

Подобное высокомерие не особо уязвило меня, поскольку из конфиденциальных писем Фехтера я знал: хотя Диккенс и обольщался иллюзией, что парижская премьера стала подлинным триумфом, французские театральные критики и просвещенная публика отзывались о ней, как о succes d'estime[16]. Один парижский рецензент написал: «Только врожденная благожелательность французов спасла авторов "L'Abime" от позорного низвержения в сию пропасть».

Иными словами, любимая «Пропасть» Диккенса и Фехтера ровно таковой для них и стала.

Но я не мог показать Диккенсу свою осведомленность в данном вопросе. Если он узнает о моей тайной переписке с Фехтером, он поймет также, что я прекрасно знал: он покинул Париж в вечер премьеры и всю прошлую неделю скрывался у своей любовницы. А тогда станет ясно, что я лгал, изображая удивление при «случайной» встрече с ним в поезде.

— За последующие успехи, — провозгласил я, и мы чокнулись и выпили.

Спустя пару-другую секунд я сказал:

— «Лунный камень» закончен. Сегодня я вычитал последний выпуск.

— Да, — откликнулся Диккенс без тени интереса. — Уиллс прислал мне гранки.

— Вы видели столпотворение на Веллингтон-стрит? — Я говорил о толпах, каждую пятницу собиравшихся у дверей редакции, чтобы купить новый выпуск «Лунного камня».

— Действительно, — сухо промолвил Диккенс. — В конце мая, перед отъездом во Францию, мне приходилось орудовать тростью на манер мачете, чтобы в давке прорубать путь к своей конторе. Очень неудобно.

— Еще бы, — сказал я. — Когда я привозил Уиллсу корректуру или деловые бумаги, я видел мальчишек-рассыльных и привратников, которые стояли на углах, по-прежнему держа на плечах свою ношу, и запоем читали последние выпуски романа.

— Хм… — протянул Диккенс.

— Насколько я понял, на улицах — и в нескольких лучших лондонских клубах, даже у меня в «Атенеуме», — заключаются пари, когда будет найден алмаз и кто окажется вором.

— Англичане готовы заключать пари по любому поводу, — сказал Диккенс. — Однажды я видел, как джентльмены на охоте делают ставку в тысячу фунтов на то, в каком направлении пролетит следующая стая гусей.

В голове у меня постоянно звучала фраза «Наша Печальная История похоронена во Франции», произнесенная голосом Эллен Тернан. Интересно, подумал я, какого пола был новорожденный младенец? Устав от бесконечной снисходительности Диккенса, я улыбнулся и сказал:

— Уиллс говорит, по продажам «Лунный камень» далеко обошел и «Нашего общего друга», и «Большие надежды».

Диккенс поднял голову и впервые посмотрел на меня. Его губы под редеющими, седеющими усами медленно, очень медленно раздвинулись в улыбке.

— Неужели? — тихо произнес он.

— Да. — Я несколько мгновений пристально рассматривал свой стакан с янтарно-желтым горячительным напитком, а потом спросил: — Вы сейчас работаете над чем-нибудь, Чарльз?

— Нет. У меня все не получается сесть за новый роман или хотя бы рассказ, даром что идеи и образы, по обыкновению, так и роятся в моей голове.

— Ну разумеется.

— Мне… никак не сосредоточиться.

— Оно и понятно. Одного американского турне хватило бы, чтобы надолго отвлечь любого писателя от работы.

Я упомянул об американском турне нарочно, чтобы дать Диккенсу возможность переменить тему разговора, ибо после своего возвращения и до отъезда во Францию он с великим удовольствием обсуждал со всеми друзьями, включая меня, свои триумфальные выступления там. Но он не пожелал заглотить мою наживку.

— Я прочитал гранки ваших последних выпусков, — сказал он.

— Вот как? Вам понравилось?

Впервые за все время нашего знакомства я задал такой вопрос без особого интереса. Диккенс не был моим редактором — в течение нескольких месяцев его отсутствия эту ненужную роль исполнял Уиллс, — и хотя формально, через свой журнал, он являлся моим издателем, я уже нашел настоящего издателя, Уильяма Тинсли, готового выпустить роман отдельной книгой первым тиражом в полторы тысячи экземпляров и пообещавшего мне гонорар в семь с половиной тысяч фунтов.

— В законченном виде роман показался мне крайне скучным, — тихо промолвил Диккенс.

С минуту я только и мог, что сжимать свой стакан обеими руками да ошарашенно таращиться на собеседника.

— Прощу прощения? — наконец промямлил я.

— Вы меня слышали, сэр. Я считаю «Лунный камень» крайне скучным. Конструкция романа чудовищно неуклюжа и тяжеловесна, и все повествование пронизано духом самодовольного высокомерия, вызывающего у читателя неприязнь.

Я просто не верил, что мой старый друг говорит мне такое. Я страшно смутился, почувствовав, как запылали мои щеки и уши. После долгой паузы я с усилием проговорил:

— Мне искренне жаль, Чарльз, если роман разочаровал вас. Но он всяко не разочаровал многие тысячи увлеченных читателей.

— Да, вы уже сказали.

— А что именно в конструкции моего романа показалось вам утомительным? Ведь она повторяет конструкцию вашего собственного «Холодного дома»… только усовершенствована по сравнению с ней.

Как я уже упоминал вам, дорогой читатель, композиционное строение «Лунного камня» поистине превосходно — роман состоит из ряда письменных свидетельств, составленных по просьбе одного из закулисных персонажей несколькими главными персонажами, которые рассказывают каждый свою историю, опираясь на дневниковые записи, различные заметки и письма.

Диккенс имел наглость рассмеяться мне в лицо.

— В «Холодном доме», — негромко произнес он, — число точек зрения на происходящие события ограниченно, и все они излагаются автором в третьем лице и неизменно подвергаются авторской оценке, а единственное повествование от первого лица ведется мисс Эмили Саммерсон. Роман построен по образу симфонии. «Лунный камень» производит на любого читателя впечатление натужной какофонии. Бесконечная последовательность свидетельств, написанных от первого лица, как я уже указал, оставляет ощущение чудовищной надуманности и невыразимо утомляет.

Я несколько раз моргнул и поставил бокал на стол. В кабинку торопливо вошли Генри и два официанта с первым блюдом. Следом появился сомелье с первой бутылкой — Диккенс попробовал вино и кивнул, — а потом суетливо мельтешащие черные фалды и туго накрахмаленные белые воротнички скрылись прочь. Когда мы остались одни, я сказал:

— Должен вам заметить, что весь город обсуждает мою мисс Клак и главы, где она выступает в качестве рассказчицы. Один человек в моем клубе недавно сказал, что не смеялся так со времени выхода в свет «Пиквикских записок».

Диккенс прищурился.

— Сравнивать мисс Клак с Сэмом Уэллером или любым другим персонажем «Пиквикских записок» — все равно что сравнивать дряхлого хромого мула с породистой лошадью. Все персонажи «Пиквика» — как вам скажут несколько поколений читателей, коли вы потрудитесь спросить, — выписаны с любовью и твердой рукой. А мисс Клак — просто злая карикатура, вырезанная из дрянного дешевого картона. Подобных «мисс клак» не существует ни на Земле, ни на любой другой планете, сотворенной душевно здоровым Творцом.