Иллюстрированные сочинения - Ги де Мопасан

Впрочем, вы увидите сами.

Доходы со святой девы казались ему далеко не достаточными, – он прибавил к главной своей заступнице еще и святых. Они у него имеются все или почти все. Ввиду того, что в часовне тесно, он поместил их в сарайчике, откуда выносит их, как только потребует верующий. Он сам вырезал эти невероятно смешные деревянные фигурки и выкрасил их ярко-зеленой краской в тот год, когда красили его дом. Вы знаете, что святые вообще исцеляют от болезней, но у каждого из них есть своя особая специальность; здесь никак нельзя ошибиться или смешать их друг с другом. Они завистливы и ревнивы, как плохие актеры.

Чтобы не оплошать, старушки советуются с дядюшкой Матье:

– От ушных болезней какой святой получше?

– Тут хорош святой Озим; недурен также и святой Памфил.

Но это еще не все.

У дядюшки Матье много свободного времени, поэтому он пьет, но пьет художественно, убежденно и так обстоятельно, что пьян каждый вечер. Он пьян, но сознает это, и сознает настолько ясно, что ежедневно точно отмечает степень опьянения. В этом и состоит его главное занятие; часовня занимает второстепенное место.

Он изобрел – слушайте хорошенько и обратите на это внимание, – он изобрел пьяномер.

Самого измерительного прибора не существует, но наблюдения дядюшки Матье так же точны, как наблюдения математика.

От него то и дело слышишь:

– С понедельника я ни разу не перешел за сорок пять градусов.

Или:

– Я был между пятьюдесятью двумя и пятьюдесятью восемью.

Или:

– Я, несомненно, дошел до шестьдесят шестого или даже до семидесятого.

Или:

– По глупости я считал себя в пятидесяти, как вдруг замечаю, что я в семидесяти пяти!

И он никогда не ошибается.

Он утверждает, что никогда не достигал полных ста градусов, но так как он сам признает, что наблюдения утрачивают точность при переходе за девяносто, его утверждениям и нельзя верить безусловно.

Когда дядюшка Матье говорит, что перешел за девяносто, будьте уверены, что он был вдребезги пьян.

В этих случаях жена его, Мели, – тоже своего рода редкость – приходит в безумную ярость. Она ожидает его возвращения у двери и встречает ревом:

– Наконец-то явился, негодяй, свинья, пьяница!

Тогда дядюшка Матье, уже не смеясь, вооружается против нее и говорит строго:

– Помолчи, Мели, теперь не время разговаривать. Подожди до завтра.

Если же она продолжает кричать, он подходит к ней, и голос его дрожит:

– Не ори, я в девяностом и уж больше не меряю; берегись, вздую!

Тогда Мели бьет отбой.

Если на следующий день ей вздумается вернуться к этому вопросу, он смеется ей в лицо и отвечает:

– Ну, ну, будет! Довольно поговорила, дело прошлое. Пока я не дохожу до ста градусов, не беда. Вот если перевалю за сто, бей меня, позволяю, честное слово!

Мы достигли вершины холма. Дорога углублялась в дивный Румарский лес.

Осень, чудная осень смешала свой пурпур и золото с последней зеленью, хранившей еще свою свежесть; словно капли расплавленного солнца излились с неба на лесную чащу.

Мы проехали Дюклер, и тут, вместо того чтобы продолжать путь на Жюмьеж, мой приятель свернул влево, на поперечную дорогу; мы въехали в лесок.

Вскоре с вершины высокого холма перед нами снова открылась великолепная долина Сены и извилистая река, вытянувшаяся внизу у наших ног.

Направо, прислонясь к хорошенькому домику с зелеными ставнями, увитому розами и жимолостью, стояло крохотное здание под шиферной крышей, увенчанное колоколенкой вышиной с зонтик.

Чей-то низкий голос воскликнул: «Вот и дорогие гости!» – и дядюшка Матье появился на пороге. То был человек лет шестидесяти, худой, с седой бородкой и длинными седыми усами.

Мой товарищ пожал ему руку, представил меня, и Матье ввел нас в прохладную кухню, служившую ему также столовой.

– У меня, сударь, нет богатых хором, – говорил он. – Я не люблю сидеть далеко от кушанья. Кастрюли, знаете ли, отличная компания.

И он обратился к моему другу:

– Почему вы приехали в четверг? Вы ведь знаете, что в этот день приходят за советом к моей заступнице. В этот день я не могу выходить после обеда.

И, подбежав к двери, он испустил такой ужасающий рев: «Мели-и, Ме-ли-и-и!» – что, вероятно, обернулись даже матросы на судах, плывших вверх и вниз по далекой реке, там, внизу, в глубине долины.

Мели не отвечала.

Тогда Матье лукаво подмигнул:

– Она недовольна мною, видите ли, потому что вчера я был в девяноста градусах.

Мой спутник расхохотался:

– В девяноста, Матье? Как это вы ухитрились?

Матье отвечал:

– Сейчас расскажу. В прошлом году я собрал всего двадцать мер абрикосов. Это немного, но для сидра вполне достаточно. Так вот я и сделал из них сидр и вчера слил его в бочку. Это нектар, прямо-таки нектар: сами убедитесь. У меня был в гостях Полит. Мы прошлись с ним по стаканчику, затем по другому, но жажда не унималась (ведь его и пить-то можно до следующего дня), да так, что чем дальше, тем я все больше чувствую холод в желудке. Говорю Политу: «А не выпить ли нам по стаканчику водки, чтобы согреться?» Он соглашается. Но от водки вас бросает в жар, так что пришлось вернуться к сидру. И вот, переходя от холода к жару, от жара к холоду, я вдруг замечаю, что достиг девяноста. Полит добрался уже почти до сотни.

Дверь отворилась. Показалась Мели и тотчас же, еще не поздоровавшись с нами, закричала:

– Ах вы, свиньи, вы оба были в ста градусах!

Тут Матье рассердился:

– Не говори вздора, Мели, не говори вздора, я никогда не бывал в ста градусах!

Нам подали вкусный завтрак у крыльца, в тени двух лип, близ самой часовни «богоматери брюхатых». Перед нами расстилался необъятный простор. Дядюшка Матье с неожиданной верой, сквозившей в его шутках, рассказывал нам про невероятные чудеса.

Мы выпили огромное количество восхитительного сидра, острого и сладкого, свежего и пьянящего, который дядюшка Матье предпочитал всем напиткам; сидя верхом на стульях, мы закурили трубки, как вдруг к нам подошли две женщины.

Они были старые, высохшие, сгорбленные. Поклонившись, они попросили дать им святого Бланка. Матье подмигнул нам и ответил:

– Сейчас вам его принесу.

И исчез в сарайчике.

Он пробыл там добрых пять минут, затем вернулся с перекосившимся лицом. Разводя руками, он проговорил:

– Не знаю, куда он девался, не могу его найти, а между тем уверен, что он у меня есть.

И, сложив руки в виде рупора, он заревел снова:

– Мели-и-и!

Из глубины двора жена отвечала:

– Чего тебе?

– Где святой Бланк? Я не нахожу его в сарае!

Тогда Мели дала следующее объяснение:

– Не им ли ты на прошлой неделе заткнул дыру в крольчатнике?

Матье вздрогнул:

– Провалиться мне! Так оно, вероятно, и есть!

И обратился к старушкам:

– Идите за мной.

Они двинулись в путь. Мы последовали за ними, давясь от еле сдерживаемого смеха.

В самом деле, святой Бланк, воткнутый в землю в виде колышка, замаранный грязью и нечистотами, подпирал собою кроличий домик.

Едва завидя его, старушки упали на колени, перекрестились и начали бормотать Oremus[76]. Но Матье бросился к ним:

– Погодите, вы стоите в навозе, я принесу вам охапку соломы.

Он принес солому и расстелил ее так, чтобы они могли стоять на коленях. Затем, взглянув на своего грязного святого и обеспокоившись, как бы это не подорвало его коммерцию, прибавил:

– Я вам его немножко помою.

Он принес ведро воды, щетку и с ожесточением начал мыть и тереть деревянного человечка, а тем временем старушки продолжали молиться.

Закончив мытье, он прибавил:

– Теперь чисто.

И увел нас выпить еще по стаканчику.

Поднося ко рту стакан, он остановился и в некотором смущении проговорил:

– Что поделаешь! Я снес святого Бланка к кроликам, думая, что от него уж не будет дохода. Два года не было на него спроса. Но на святых, как видите, мода никогда не проходит!

Он выпил и сказал:

– Ну, пройдемтесь еще по одному. С приятелями надо подходить, по крайней мере, до пятидесяти градусов, а мы еще только в тридцати восьми.

Нормандская шутка

А. де Жуэнвилю

Процессия двигалась по выбитой дороге, под сенью высоких деревьев, росших по откосам, на которых были разбросаны фермы. Впереди шли новобрачные, за ними родственники, далее гости, наконец местные бедняки; мальчишки носились вокруг процессии, как мухи, протискивались в ее ряды, влезали на деревья, чтобы лучше видеть.

Новобрачный, Жан Патю, красивый малый и самый богатый фермер в округе, был прежде всего завзятым охотником, он забывал всякое благоразумие ради удовлетворения этой страсти и тратил кучу денег на собак, сторожей, хорьков и ружья.

За новобрачной, Розали Руссель, настойчиво ухаживали все окрестные женихи, так как находили ее привлекательной и знали, что за нею хорошее приданое; она выбрала Патю, быть может потому, что он нравился ей больше других, а скорее всего – как и подобало рассудительной нормандке – потому, что у него было больше денег.