Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света. - Иван Шевцов

Ловким и непринужденным движением включил приемник, поймал приятную, под наше настроение, нежную лирическую музыку и выключил настольную лампу. Люстра была потушена давно, и теперь комната освещалась лишь маленькой тусклой лампочкой радиоприемника. Мягкий свет падал на строгое лицо Дубавина, густые тени подчеркивали острый точеный подбородок, высокий лоб, вздернутый, волнистый вихрь волос. Несколько минут мы молча смотрели друг на друга. Потом он осторожно взял мою руку, поднес ее к своим губам и заговорил приглушенным вздрагивающим полушепотом:

- Милая, прелестная Ирен. Мы с вами люди, и ничто человеческое нам не чуждо, а посему через год-полтора уедем мы с вами в Одессу и будем жить большой, широкой жизнью. Вы согласны? Ну отвечайте! Согласны? А то хотите в Ленинград, в Москву, в Киев. Мы ни в чем не будем нуждаться, у вас все будет, все, что необходимо человеку для нормальной жизни. Купим "Волгу" или "Победу", дачу на берегу Днепра или под Москвой.

- Для широкой жизни нужны большие деньги. По крайней мере миллион нужен, - так, ни к чему, просто шутки ради, сказала я, но он, должно быть, всерьез принял мои слова и решил похвастать:

- Нам с вами на первый случай и половины хватит. А там видно будет.

В характере Аркадия Остаповича не было хвастовства, я это знала и была уверена, что его разговоры о полмиллионном состоянии совсем не фантазия подвыпившего молодца, а не очень тонкая - потому что все-таки он подвыпил, - но точная информация. Меня это несколько забавляло. Я ни о чем сегодня не хотела думать - мне просто было весело и хорошо. "Победы", "Волги", дачи и квартиры - все это меня уже не прельщало. Только один вопрос как-то не очень заметно промелькнул в сознании: откуда у Дубавина такое состояние?

- Вы что, наследство получили от богатого дядюшки? Быстрая легкая улыбка, как тень, скользнула по его тонким, с ироническим изгибом губам и вмиг исчезла, а в глазах встревоженно забегали холодные искорки.

- Мои родители - состоятельные люди. А потом, и я сам давно работаю. Заполярный оклад, сбережения. Много ли одному надо, - заговорил он уже совершенно трезвым голосом, до того трезвым, будто он вообще ничего не пил. А пили мы в этот вечер немало: наверно, по бутылке вина на душу.

- Кто ваши родители? - продолжала я допрашивать с настойчивостью разборчивой невесты.

- Оба - и отец и мать - крупные ученые-изобретатели, - как-то между прочим и не очень охотно ответил Дубавин.

Я подумала: мой отец адмирал, но такое состояние ему, наверно, никогда не снилось. А он вдруг предложил:

- Давайте, Ирен, отходить ко сну. Утро вечера мудренее. Вы, надо полагать, изрядно устали, - и, поймав мой совсем не двусмысленный взгляд на стол с обычным после гостей беспорядком, небрежно проронил: - Завтра уберем. Где вам стелить - здесь, на диване, или там, в спальне?

Вопрос простой, даже слишком простой. А вот как на него ответить, хотя он и не был для меня неожиданным: на всякий случай я предугадывала его уже тогда, когда вшестером мы сели за стол и подняли первые бокалы. Где мне стелить? В полкилометре отсюда у меня есть своя постель. Я так и ответила Аркадию Остаповичу.

- Да полно вам, небось устали, соседей будете беспокоить. Какая вам разница? Ложитесь и спите спокойно, приятные сны смотрите.

Спокойно ли? Конечно, мне не хотелось тревожить Плуговых, они, наверно, только-только улеглись спать после гулянки. Именно эта, а не какая-нибудь другая причина заставила меня остаться здесь.

- Хорошо, - сказала я. - Оккупирую ваш диван - как-никак здесь поближе к выходу, если сон окажется беспокойным.

Так оно и случилось. Я даже не успела задремать, как почувствовала рядом с собой Дубавина.

- Не спится мне, Ирен, - сказал он невозмутимо, будто жалуясь на бессонницу.

- Мне тоже, - сухо ответила я и встала с дивана, включив настольную лампу. - Пойду-ка я домой. Ночевать все-таки лучше дома.

Провожать себя я не разрешила, сказала, что, если он выйдет на улицу, я закричу. Он испугался скандала и не вышел. На улице слегка морозило и было приятно дышать. Темнота стояла не очень густая, в небе кое-где неярко поблескивали звезды. Пройдя полсотни шагов, я как-то почувствовала, что за мной кто-то идет. До первых домов поселка оставалось метров двести пустынной дороги. Что-то неприятное кольнуло под ложечкой. Я оглянулась. Сзади за мной торопливо шел человек. Я была убеждена, что это не Дубавин. Может, я порядочная трусиха, но мне стало как-то жутко. Что делать, если это окажется злой человек? Кричать? Кто услышит? И вдруг голос:

- Ирина Дмитриевна, не спешите так.

- Боже мой, товарищ Кузовкин! Как вы меня напугали. У меня даже имя ваше из головы выскочило.

- Зовите просто Толя, - сказал он с какой-то неловкостью. - Что ж вы одна в такой поздний час? Без провожатого?

- Так случилось.

- Тогда разрешите мне вас проводить?

- Буду просить вас об этом.

Лейтенант пошел рядом со мной, изредка и несмело касаясь моего локтя, когда я оступалась на скользкой и неровной дороге. Помолчали. Чтоб не говорить о погоде - я чувствовала, что он сейчас именно о ней заговорит, - я спросила, как он встретил праздник.

- Не плохо, - ответил лейтенант неопределенно.

- Вид у вас не совсем праздничный.

- Служба, Ирина Дмитриевна.

- Трудная у вас служба, - посочувствовала я вполне искренне.

- А у вас разве легкая? Трудно, когда неинтересно, когда не своим делом занимаешься или совсем бездельничаешь.

Опять помолчали. Без слов я протянула ему руку. Он взял ее, нежно пожал и, не выпуская, произнес:

- Мне сегодня в голову пришла любопытная мысль: интересно, как будут отмечать жители земли сотую годовщину Октября? Жители, скажем, Южно-Африканского Союза, которые сегодня томятся за колючей проволокой колонизаторов?! Вы только подумайте - сотая годовщина! 2017 год! На всей земле не будет ни одного униженного и оскорбленного. Полный коммунизм. И знаете, что интересно? Не дети наши, не внуки, а мы с вами, да, мы с вами можем дожить до 2017 года. А что, давайте договоримся встречать вместе сотую годовщину Октября? Идет?

В потемках я видела, а может представила себе, его чистые и ясные глаза. Он искренне верил, что доживет до 2017 года. Он так хотел. И я сказала прощаясь:

- Хороший вы человек, Анатолий Иванович.

Кузовкин ушел, тихий, робкий и восторженный. А я долго не могла заснуть. "Зовите просто Толя". Служба у пеги трудная. А у меня разве легкая?! А может, бросить все к черту и уехать в Ленинград, чтоб не видеть ни Дубавина, ни холодных скал. "Трудно, когда неинтересно". А я не знаю, интересно мне или нет. Вот так и не знаю. Дубавин не интересен - это я определенно знаю. Даже Новоселищев интересней его. А Кузовкин - славный ребенок. Он еще "просто Толя". А служба у него трудная, интересная и, наверно, ответственная. И ему ее доверяют, потому что он, наверно, хороший человек.

***

С Кузовкиным я познакомилась немногим раньше. Впервые я увидела его в кино. Он запомнился сразу: слишком похож на Валерку Панкова, каким тот был лет семь тому назад - в военно-морском училище. Такой же щупленький блондин с мальчишеским лицом, всегда готовым зардеться румянцем смущения, с тихим пытливым взглядом. Я посмотрела на него так пристально, что он смутился и отвел глаза. Потом он пришел в больницу как раз перед самым закрытием, попросил чего-нибудь от гриппа. Я хотела поставить термометр, но он испуганно запротестовал:

- Что вы, доктор, у меня температуры вообще не бывает ни при гриппе, ни при ангине. Организм такой.

- Оригинальный у вас организм.

- Не верите? Вот некоторые тоже не верят. А это факт.

Потом он спросил, беседовал ли со мной начальник погранзаставы. Я сказала: с какой стати? Он пояснил, что такой порядок - здесь пограничная зона, свой режим. Что ж, я не против беседы, особенно если это нужно для дела, с начальником заставы или с его помощником, мне все равно. Помощник был здесь, предо мной, сам лейтенант Кузовкин, Анатолий Иванович. Я говорила о себе, он рассказывал о своей жизни. Получилось не так официально, все как-то "по-домашнему". Правда, общих знакомых или мест, с которыми были бы связаны хотя бы воспоминаниями, не оказалось. В Ленинграде он никогда не был, в Крыму тоже. Родился в деревне учился на Волге. Окончил недавно погранучилище - и вот теперь служит здесь уже больше года. Ему нравится и море и тундра, он любит до поклонения Джека Лондона. Он, конечно, холост и даже невесты не имеет, потому что избранница его должна быть женщина сильной натуры, самоотверженная и мужественная патриотка, которая бы неизменно сопровождала его по всем дорогам трудной, но увлекательной жизни пограничника. А такие встречаются не часто. Такие, как я. Он это подчеркнул и тут же смутился. Забавно было слушать его наивную откровенность, срывающийся голос, наблюдать смущенный взгляд. Ему было двадцать два года. А мне двадцать шесть! Но мне почему-то казалось, что я старше его, по крайней мере, в два раза. Ведь он только начинал свою жизнь с азов, а я… да ведь, в сущности, и я вот отсюда, с Оленцов, заново начала свою жизнь. Но у меня была прелюдия, пусть неудачная, но ее не сбросишь со счетов, она оставила свой след и чему-то научила. Она дала мне то, что называют опытом или уроком. Горьким уроком.