Дневник 1905-1907 - Михаил Кузмин

5_____

Сегодня уже не августовский, а прямо сентябрьский день. Т. к. у Солюс Рябушинск<ий> и Карпов, все как-то стеснены, к тому же у Пр<окопия> Ст<епановича> нарыв на руке, он не может писать, ходит к доктору и трусит. Писал за него письма, переписывал какие-то отчеты. Письмо от верного Renouveau; оказывается, Marcel Thellier, вступившийся за меня, — франц<узский> вице-консул в Петербурге{804}. Наши пошли за ягодами, я же сидел, переписывая «Алексея». Идут приготовления к 8-му, сегодня резали теленка и свежевали, я в первый раз видел, как вытаскивают внутренности и голова с еще не мутными глазами. Собирались ехать с Сережей к Гершановичу, как вдруг известие, что его увольняют, будто бы за пропаганду на фабрике. Поехали его приглашать на завтра Сережа и Лидия Степановна, мне же, узнавшему, зачем и почему его зовут, не захотелось ехать. Пошли к Бене, были все немцы. Играли в колдуны, в карты, в 4 р<уки>. Катерина Ив<ановна> была без голоса, с распухшим носом, но любезна. Дала нам Фета. Возвращались совсем в холоде, дома еще ели, рассуждая о Гершановиче. Днем зять с сестрой ссорились; опять какая-то тревога овладевает мною. Яков весело и жестоко заколол теленка, отрезал почки и потом хотел их пришить, Султан лизал кровь, коровы тыкались на запах, и Бобка в красной рубашке что-то лопотал все время.

6_____

Сегодня целый день почти был дома, пиша письма под диктовку зятя, читая с давно не бывшим удовольствием «1001 ночь». Приезжали уволенные таксаторы, объяснялись, что всегда неприятно и тяжело. Кончил «Мартиньяна». После обеда слонялись на плоту, в подвале. Ужинали в комнатах, у Солюс был фейерверк жалкий, но самый факт его меня восторг и поднял необыкновенно. Любовь к радугам и фейерверкам, к мелочам техники милых вещей, причесок, мод, камней, «сомовщина» мною овладела{805}. Я заиграл «Орла» Grétry и Dalayrac’a, какой ресурс музыка для любви, для дружбы, для всего. Что-то сулит мне осень и зима?

7_____

Утром дети играли в 4 руки арии из «Figaro», «Oberon» и «Гугенот<ов>», и милые, с детства знакомые мелодии настроили меня на жизнь в городе, театры, на умирающую культуру{806}. Весь день стряпают и готовятся к завтрему. Писал письма к зятю. Ездили на станцию с Сережей за покупками. От Грифа вторичное приглашение в «Перевал». Согласился. К вечеру погода разгулялась. Были в бане, вечером играли в карты. Что еще? Так незаметно, без новостей, но без страданий подходит осень. Буду видаться с друзьями, заниматься, писать, ходить в театр. Завтра м<ожет> б<ыть> несносно, но скоро пройдет и необыкновенно.

8_____

День имянин прошел, как эти дни проходят. С утра приехали гости, ели, гуляли, бездействовали дома, опять ели, опять сидели, гости спали, вечером пришли местные обитатели, опять ели, бегали в горелки, дети танцовали, мужчины играли в карты, ужинали, пили, долго ели, опять пили чай. Вилли все ухаживал за Сашей, старый Бене и мне и ему говорил, чтоб он больше не пил. Было лучше, чем предполагалось, но все-таки слава Богу, что день прошел. Мих<аил> Як<овлевич> хотел взять татарина в слуги, староста привел молодого и [очень] красивого, и все мы его осматривали. Смешные вопросы: «Он грамотный?» — «Нет, это долго разве сделать, а теперь он ничего еще не знает».

9_____

После имянин все кислы, кто с головой, кто с животом, кто с чем. Писал стихи, писем нет, день серый, то дождь, то бледное солнце, то тучи с просветами. Ходили гулять под вечер, Ваня и Володя Ревицер охотились в мокром лесу, переговариваясь, зовя собаку, стреляя. Я думаю, это <приятно?>, охота: и прогулка, и спорт, и общество, и закуска, и жестокость, и робинзонство. Сережа ходил на станцию, потом ездил верхом и, не сняв больших сапог, бегал на гигантских; как высокая обувь делает стройнее человека. Вечером опять проливной дождь. Не знаю, начинать ли «Красавца Сержа» здесь?

10_____

Прислали «Весы»; бранят Чулкова, но и Иванова и Блока, объявляют мои книги{807}. Антон мои вещи перевез к Званцевой — me voilà rétabli[267]{808}. Франке ездят на 5<-ти> экипажах веселыми бандами, много молодых людей, смеющихся в собственной купальне. Под боком м<ожет> б<ыть> привольное, хотя и немецкое житье. Наши ходили на фабрику осматривать, но я не пошел. Вечером гуляли с сестрой и Сережей втроем по деревне; загоняли стадо, у домов мирно беседовали, дети бегали по улицам, из окна звали ужинать, большая, еще прозрачная луна всходила на светлом после туч небе. Писем не было. Вот я утвержден несколько у Званцевой. Письма завтра?

11_____

Чем дольше нет писем, тем больше их будет вскоре. День имянин: у Шотц, у Бене, у Ревицер. Кто куда. Я с сестрой и Сережей пошли к Бене, дети к Шотц. У Бене никого не было, Вилли пришел забрызганный бумагой{809}, сел за детский стол; играли в крокет, мальчики боролись. Погода разгулялась и была приятна. Обедали очень поздно, ожидая зятя и детей, вечером играли в карты. В «Руси» я помечен в числе предполагаемых участников «Вечера нового искусства» Мейерхольда{810}. Читал сестре «Мартиньяна» и стихи. Стихи в «Мартиньяне» менее острые, чем в «Алексее», но, м<ожет> б<ыть>, лучше, чем в «Евдокии».

12_____

День, как все дни, ничего особенного; письмо только от Лемана; писал какие-то стихи; целый день то дождь, то солнце; гуляли, ели, играли. Скорее бы уже осень, на этой квартире я меньше пишу и значительно меньше читаю. Разучивал романсы Debussy, совершенно очаровываясь ими. Завтра Сережа пойдет встречать Филиппова из «В мире искусства» и, м<ожет> б<ыть>, привезет его домой. Сегодня теплее, кто-то купался. Татары с детьми пускали по реке зажженную солому. Болтались у воды. Теперь лунные ночи, я рад, что приедет Леман. Я потерял крест и сегодня во сне видел, что на сердце у меня мышь, я дышу и она шевелится. Я делаюсь ленивее и беспокойнее; это от спокойной жизни.

13_____

Утром приехал Филиппов, 26 лет, помесь Рафаловича, Кены Помадкина, Штейнберга и, увы! Судейкина. Он нам значительно надоел, будучи целый день, говоря о журнале etc. Мы водили его и гулять, под дождем и без дождя, и по лесу, и по деревне, и по фабрике. Сестра с зятем уезжали до позднего вечера. Приехал Гершанович, прибавляя собою еще предмет для занимания. Купили поросенка. Письма от Наумова, не получившего самого главного письма, от Нувеля, Чичерина. Я, кажется, слишком много наобещал Филиппову. Мы вздохнули облегченно, когда господин уехал. Завтра за обычные занятия. Могут быть еще письма. Самое важное было то, что Фил<иппов> вынес впечатление от Брюсова как благоволящего ко мне{811}.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});