Цмцерон - Пьер Грималь

Летом 46 года или одним из дополнительных его месяцев принято датировать маленькое сочинение, которое по традиции называется «О наилучшем виде ораторов», его можно рассматривать как практическую иллюстрацию к наставлениям, что содержатся в диалоге «Оратор». Сочинение первоначально было задумано как предисловие к переводу знаменитой речи Демосфена «О венке» и ответной речи Эсхина «Против Ктесифонта». Перевод не сохранился, имеется лишь предисловие, представляющее на суд читателя две речи, которые Цицерон считал образцом политической полемики. Противники обсуждали проблему — как оценивать заслуги гражданина перед родиной. Вполне очевидно, что Цицерон намекаем на сходство своего положения с положением Демосфена. Если бы вновь он обрел свободу слова, именно так, как Демосфен стал бы он говорить, в том же тоне и с такой же силой! И пусть не думают, будто манера эта устарела и теперь следует подражать Лисию и тем, кого принято называть «аттикистами». Нет, утверждает Цицерон, подлинный аттикизм, то есть лучший вид красноречия, — это как раз красноречие Демосфена, который являет пример человека, имеющего подлинные заслуги перед родиной.

От последних лет жизни Цицерона до пас дошли еще два малых сочинения по риторике. «Разделения ораторского искусства» — своего рода краткое наставление, написанное для сына Цицерона Марка в ту пору, когда юноша готовился к поездке в Афины, по всему судя, в 46 году. Жанр наставления, написанного отцом и обращенного к сыну, существовал в римской литературе со времен Катона Цензория, который написал для своего сына целую энциклопедию; жанр давно уже стал вполне традиционным. Посвящая свое наставление Марку, Цицерон снова думает о будущем, он исходит из того, что сыну доведется жить в свободном государстве; исходя из того же предположения, посвятил он ему вскоре и трактат «Об обязанностях».

Другое малое риторическое сочинение, «Топика», написано после гибели Цезаря, в июле 44 года, в те дни, когда после мартовских ид Антоний стал полновластным хозяином Италии, и Цицерон в очередной раз искал возможности бежать из страны. Остановившись по дороге в Болии, Цицерон вспомнил (или сделал вид, будто вспомнил), что некогда обещал своему другу Требацию, правоведу, сопровождавшему Цезаря в Галлию, написать для него толкование «Топики» Аристотеля. Теперь, на борту корабля, несущего его к берегам Сицилии и Греции, он выполняет обещание и по памяти, без текста, пишет комментированное изложение Аристотеля. О политике здесь речь пе идет, Цицерон дает вполне практические советы, предназначенные для юриста, помогающие ему находить доводы и располагать их в нужном порядке. Примеры почти все заимствованы из судебной практики; в этом последнем своем сочинении Цицерон предстает как истинный опытный судебный оратор.

После возвращения Цезаря в Рим, в течение лета или в один из двух дополнительных месяцев года Цицерону представилась возможность снова выступить с публичными речами. Первая была посвящена защите помпеянца Марка Клавдия Марцелла — консула 51 года, того самого, который внес в сенате предложение об отзыве Цезаря из Галлии и о прекращении его наместнических полномочий. Именно это предложение и стало одной из причин гражданской войны. По разным другим поводам Марцелл тоже выступал против Цезаря. Когда началась война, он последовал за Помпеем, но лишь ради спасения собственной жизни. Подобно Цицерону, он не одобрял действий Помпея и не принадлежал к числу тех его сторонников, которые только и мечтали о проскрипциях и конфискациях. После Фарсальского разгрома Марцелл поселился на острове Митилене и, также подобно Цицерону, отказался участвовать в африканской кампании. В изгнании он занимался философией и теорией красноречия. В «Бруте» Цицерон восхваляет Марцелла как философа и как одного из граждан, которые делают честь своей родине, с достоинством перенося несчастья, на них обрушившиеся. На взгляд Цицерона, Марцелл — республиканец, сумевший остаться в живых, один из тех, на кого можно рассчитывать в деле восстановления res publica. В рассуждении, приведенном нами выше, говорится о близости Цицерона с Марцеллом. Цицерон особо подчеркивает преданность Марцелла занятиям философией, а мы знаем, сколь важным считал их оратор для возрождения гражданской общины. Так что добиться возвращения Марцелла Цицерон считал необходимым, к тому же это дело помогало угадать подлинные планы Цезаря. И Цицерон пишет изгнаннику несколько писем подряд, он доказывает Марцеллу, как необходимо и для него самого, и для Рима возвращение, уговаривает вернуться в столицу, если Цезарь дарует ему прощение. Марцелл согласился лишь после третьего письма. В Риме в том же направлении действовал двоюродный брат Марцелла Гай, в свое время также получивший прощение Цезаря. Так что для возвращения бывшего консула все было подготовлено; но, конечно, от него требовали обещания отказаться от былой непримиримости и не таить обиду. По всей вероятности, Марцелл в какой-то мере поддался на уговоры; в начале сентября в сенате была разыграна настоящая комедия: от Цезаря добивались согласия на возвращение старого помпеянца, а согласие было получено заранее. Развернувшуюся сцену Цицерон описал в письме Сервию Сулышцию Руфу, также консулу 51 года, коллеге Марцелла, который проявил несравненно большую гибкость и получил наместничество в провинции Ахайе на 47 год. Цицерон мог не ходить на заседания сената, ибо был уже senex, «старцем», однако нередко посещал их, хотя чаще всего хранил молчание. В этот день тесть Цезаря Пизон первым произнес имя Марцелла, Гай Марцелл тут же бросился к ногам Цезаря, умоляя вернуть старого консулярия. Сенаторы поднялись со своих мест и присоединились к просьбам Гая Марцелла. Глубоко взволнованный, Цицерон пишет: «День этот показался мне прекрасным; мне как бы привиделся образ возрождающейся республики». Довольно странное признание — речь ведь шла о том, чтобы склонить в нужную сторону волю властителя, а в условиях подлинной республики такая ситуация немыслима. Чувства, владевшие нашим героем, можно, однако, объяснить. Начать с того, что впервые за много месяцев сенат в целом получил возможность выразить свое мнение — обычно Цезарь сообщал о решениях, которые должен принять сенат, лишь нескольким видным его членам. Кроме того, после установления диктатуры Цезаря постановления, которые по-прежнему носили пышное название сенатусконсультов, не обсуждались на заседаниях; их составляли друзья Цезаря, а, чтобы придать им законный вид, Цезарь вписывал в них имена известных сенаторов, не спрашивая их согласия. Благодаря такому обыкновению Цицерон не раз получал благодарственные письма от царьков далеких племен, выражавших признательность за принятие декретов, о существовании которых он даже не подозревал. Вот почему Цицерона радовало, что Цезарь на этот раз решил хоть посоветоваться с отцами-сенаторами. И, наверное, на Цицерона еще большее впечатление произвело единодушие, с которым сенаторы настаивали на прощении своего коллеги. На миг показалось, будто сенат вернулся к былой деятельности, вновь обрел понимание своей роли, показалось, будто возродился один из главных органов республиканской власти.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});