"Фантастика 2023-96". Компиляция. Книги 1-24 (СИ) - Хафф Таня

Сашка буквально взлетел на крыльцо, на бегу потопав сапогами, стряхивая снег, и стрелой метнулся к кабинету Максимова. На несколько секунд задержавшись перед дверью чтобы отдышаться, постучался и шагнул внутрь:

— Вызывали, товарищ майор государственной безопасности?

— Вызывал, — Максимов оторвался от писанины, которой у Начальника училища было огромное количество. — Звонил товарищ Мехлис. В двенадцать тридцать ты должен быть при полном параде на КПП, он за тобой заедет.

— По какому поводу не сказал?

— Нет. Ты же знаешь Мехлиса. Поставил в известность и бросил трубку. Сашка кивнул а Максимов бросив взгляд на наручные часы махнул парню рукой. — Все, иди. Мне работать надо, а у тебя двадцать пять минут осталось. Успеешь?

— Успею, — крикнул Сашка, выбегая из кабинета.

Парень едва успел. Только-только вышел за ворота училища, как на дороге показалась знакомая эмка Льва Захаровича. Едва машина остановилась, открылась задняя дверь, и оттуда Сашке махнул Мехлис, приглашая садиться. Парень протиснулся в салон, примостившись рядом с Львом Захаровичем. Все-таки тесновата машинка!

— Здравствуйте, товарищ армейский комиссар первого ранга.

— Здравствуй, Саша. Виду у Мехлиса был неважный. Осунувшееся бледное лицо, черные мешки под ввалившимися глазами. Но взгляд живой и упрямый. — Как успехи, как курсанты?

— Хорошо, товарищ армейский комиссар первого ранга. Никифоров с Весельской совершили первые полеты. Еще несколько дней погоняю их и выпущу самостоятельно. Надо бы подольше, но я так понимаю, времени у меня нет.

Лев Захарович кивнул.

— Товарищ Сталин о тебе спрашивал. Сашка напрягся и вопросительно взглянул на Мехлиса. — Шапошников с ним разговаривал на счет участия твоей группы в боевых действиях. Убедил. Иосиф Виссарионович интересуется, подготовиться успеете?

— Успеем! — Сашка кивнул. В груди екнуло. С одной стороны ему хотелось на фронт, тянуло туда, с непреодолимой силой. Опять окунуться в ту атмосферу боевого братства, где там враги, тут свои. Где черное это черное, а белое это белое. Где люди открыты и честны перед собой и друг другом. А с другой стороны ему было страшно. Что-то изменилось в нем после ранения. Пропали бесшабашность и уверенность в своей неуязвимости. Он понял, что в любой момент может погибнуть и это понимание неприятным холодком пробегало по спине. А еще страшнее было не погибнуть самому, это как раз не особо-то и пугало, просто неприятно и все. А вот потерять тех немногих близких людей, которые у него появились в этом мире — сама мысль об этом вызывала у парня иррациональный ужас. А ведь как раз и получается, что самые родные, самые близкие друзья и подруги, которые стали в этом мире для парня всем как раз и пойдут с ним в бой, в самое пекло. Сашка ощутимо вздрогнул. Мехлис внимательно взглянул на парня, но промолчал. — А куда мы едем, Лев Захарович? — спросил Стаин, чтобы отвлечься от невеселых мыслей.

— Там увидишь, — Лев Захарович загадочно улыбнулся, а потом, достав из своего планшета какие-то бумаги, протянул их Сашке. — На пока, почитай. Остановимся, распишешься.

Бумаги оказались свидетельствами Всесоюзного управления по охране авторских прав на песни спетые им на радио и еще несколько песен, которые он пел Льву Захаровичу у себя дома. Там же было и свидетельство на «Прекрасное-далеко», спетое на базе после Присяги. А еще было заявление, отпечатанное на машинке от его имени, что он не против того, чтобы денежные средства за песни уходили в «Фонд обороны». Сашка тут же спросил:

— Лев Захарович, а в детский дом нельзя?

— Можно. Потом решим этот вопрос. Централизованного фонда помощи детским домам еще нет, мы только работаем над этим. С твоей подачи, кстати[418]. Сашка кивнул. Машина как раз остановилась возле неприметной двери черного входа серого мрачного трехэтажного здания с зарешеченными окнами, проехав мимо центрального крыльца. Мехлис протянул Сашке химический карандаш: — Расписывайся, и пойдем. Сашка послюнявил карандаш и, не задумываясь, расписался под заявлением, вернув бумаги Мехлису. Тот взял бумаги, положив их обратно в планшет. — Мне только заявление, свидетельства потом заберешь. Они твои. А сейчас пойдем, у меня времени не так и много.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Сашка кивнул и, открыв дверцу, покинул машину, следом за ним вылез Мехлис. Глубоко вздохнув, он потянулся и кивнул на деревянную дверь входа: — Пойдем.

Тихий темный коридор с рядами глухих дверей. Откуда-то тянуло запахом пищи и чем-то затхлым. Лев Захарович, дойдя до одной из дверей, бросил Сашке: — Жди здесь, — а сам без стука зашел внутрь. Минут через пять вышел вместе с сухой, длинной, как жердь женщиной с недобрым взглядом, зябко кутающейся в пуховую белую шаль. Женщина, бросая опасливые взгляды на Мехлиса, произнесла:

— Пойдемте за мной. Они прошли еще дальше по коридору и поднялись по скрипучей деревянной лестнице на третий этаж. Запах пищи стал сильнее. — Вот. Это здесь. Она собралась было открыть дверь и зайти в помещение, но была остановлена властным жестом Мехлиса.

— Саша, иди. Там Валя. А мы с Евдокией Степановной тебя внизу подождем. У нее в кабинете. Закончишь, подходи туда. Только постарайся недолго, у меня действительно мало времени.

Сердце парня пропустило удар и забилось как сумасшедшее. Он как в тумане кивнул Льву Захаровичу и, ничего не видя перед собой, шагнул за дверь. После мрака коридора глаза резанул свет, льющийся из окон. Большой зал с тремя рядами узких панцирных коек и тумбочками между ними. На двух койках сидит маленькая стайка девочек, которые услышав, что кто-то зашел испуганно посмотрели на Сашку. Худенькие, с бледной кожей и осунувшимися лицами, одетые в серые скромные платьишка и бритыми наголо головами. Они были совершенно похожими друг на друга, как сестренки-близняшки. Если бы не глаза. У всех разные. И в то же время одинаковые. Не детские глаза людей познавших горе и боль. Но один взгляд, будто кувалдой ударил в грудь парня, выбив из него воздух и заставив, как вкопанному встать на пороге. Такой родной и забытый взгляд мамы и Альки. Сашка, с трудом взяв в себя в руки, буквально выталкивая из горла слова, сипло произнес:

— Здравствуй, Валя. Ты меня помнишь?

VII

Валя смотрела сквозь кружащиеся за окном снежинки на опустевшую дорогу, на которой только-только улеглась поземка, поднятая скрывшейся за поворотом эмкой. На бледных, обветренных губах девочки впервые за несколько недель или месяцев, она и сама не помнила, когда последний раз улыбалась, появилась улыбка. А по щекам катились слезинки. Ей было хорошо и страшно. Хорошо от того, что она снова не одна, что у нее появился братик. Да еще какой! Самый настоящий Герой Советского Союза! А страшно, потому что он уезжает на фронт и она опять может остаться одна.

Валя вспомнила его сразу, как только он появился в дверях их комнаты. Да и как было забыть, того странного летчика, который принял ее за кого-то другого, а потом чуть было не погиб, вывозя их из голодного Ленинграда. Валя зябко повела плечами. Ей было так страшно, когда их непонятный летательный аппарат начало кидать из стороны в сторону. Некоторые дети заплакали, и она сама тоже плакала. А бойцы и девушка, летевшие с ними, метались по салону, стараясь их успокоить. Правда, болтанка быстро закончилась, а потом был довольно жесткий удар о землю, и спустя несколько минут их стали быстро выводить на улицу. Они стояли неподалеку от люка, ожидая, когда загрузят в подъехавшие грузовички не способных передвигаться ребятишек. Валя хорошо видела, как бойцы на руках вынесли сначала Сашу, а потом одну из девушек и, быстро погрузив их в машину, куда-то увезли. Лицо парня было бледным, а по гимнастерке расплылось кровавое пятно, а девушка так и вовсе была вся в крови. Вале тогда стало так жалко этих незнакомых ей летчиков. Почти так же как маму. И тетю Капу.

При воспоминании о родных улыбка пропала, а лицо девочки исказила гримаса боли. Перед глазами мелькнула мама, уходящая на службу. Худая, бледная, с впавшими глазами. Она подошла к лежащей на кровати и укутанной в старый отцовский полушубок дочери и, погладив ее по голове, чмокнула в нос. А потом вышла из дома и больше не вернулась. А через два дня умерла тетя Капа. Просто утром не встала с кровати и все. Вале тогда стало очень страшно оставаться в одной комнате с тетей — неподвижной, холодной, с застывшими, уставившимися в потолок мертвыми глазами. Она стала стучаться к соседям по коммуналке, но ей никто не открыл. Странно. Дядя Иосиф должен был быть дома. Наверное, ушел получать паек. Да и Левины почему-то не открыли. Валя села в коридоре и стала ждать, когда вернется кто-нибудь из соседей. Но никто не пришел. А потом стемнело. Очень хотелось кушать, было жутко одной и холодно. Пришлось вернуться к себе в комнату. Тетя Капа все так же лежала, ее белое лицо с блестевшими в наступившей темноте мертвыми глазами вызывали пробирающий до самого нутра ужас. Валя подбежала к телу и быстрым, судорожным движением натянула на это пугающее лицо одеяло. Стало немного легче, но все равно было очень страшно. Еще и печка почти потухла. Дура! Чего сидела, ждала?! Теперь чтобы разжечь дров больше уйдет, а их и так совсем мало. А сейчас, когда она осталась совсем одна, где их брать? Да и еду тоже. Надо поискать карточки, где-то должны быть, но это завтра. Валя привычно настрогала щепочек и раздула буржуйку, кинув туда несколько дощечек от разломанного ящика. Весело и уютно затрещал огонь. На мгновение показалось, что вот-вот вернется со службы мама. Валя оглянулась на дверь. Вот же кулема! Дверь не прикрыла! Пришлось вставать от теплой печки и идти закрывать, чтоб тепло не уходило. На обратном пути подошла к столу, налила в металлическую кружку воды и отломила себе кусочек сухаря. На столе осталась вторая половинка, точно такая же, как и была у нее в руках, величиной чуть меньше половины ее детской ладошки. Дошла до буржуйки и поставила на нее кружку, пусть греется кипяток. А сама маленькими кусочками стала откусывать грубый черствый хлеб, подолгу рассасывая кусочки. Это было ее изобретение. Она не жевала хлеб, а сосала его, гоняя во рту. Так казалось сытнее. Голод не унялся, живот все так же сводило, но стало немного получше. Обжигаясь, выпила кипяток. От тепла и еды сразу осоловела. Кое-как доползла до кровати и, закутавшись в тулуп, уснула.