Гений. История человека, открывшего миру Хемингуэя и Фицджеральда - Эндрю Скотт Берг

– Прощай, Элеанор.

– Прощайте, мистер Перкинс. Вы выглядите замечательно! – заверила его она.

На самом деле его лицо было бледно и искажено мукой. Он выглядел как умирающий. Его доставили в Стэмфордский госпиталь и обнаружили обширную пневмонию и плеврит. Его грудь разрывалась от боли при каждом приступе кашля. Макс беспомощно молотил руками, пытаясь сорвать окружавшую его кислородную палатку.

– Если бы я только мог выпить! – снова и снова повторял он, хотя и знал, что это еще больше его ослабит. Правила больницы запрещали коктейли.

Луиза просидела рядом всю ночь. По прогнозам врачей, он должен был вскоре выздороветь, но пенициллин был бессилен против его усталости от самой жизни. Ранним утром его хрипы уже не были такими напряженными. Чувствуя, что это конец, Луиза придвинулась к нему и прошептала его любимые строки из Шекспира, из плача Цимбелина:

Не страшись впредь солнца в зной,Ни жестоких зимних вьюг:Завершил ты труд земной,На покой ушел ты, друг.Светлый отрок ли в кудрях,Трубочист ли, – завтра – прах.[314]

Перкинс часто говорил, что не прочь быть мертвым, но сам процесс умирания его страшит. Он то и дело проваливался в сон и был таким же беспокойным, как и умирающий князь Андрей в романе Толстого, который был так напуган некой ужасной «вещью», которая пыталась пробраться в его комнату, выбрался из кровати и прижался к двери.

«Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть».

В пять часов утра во вторник 17 июня Макс вскочил с постели, как если бы его поразило нечто, что тихо вошло в комнату и теперь стояло в ожидании в первых лучах утреннего света. Кроме него в комнате была лишь Луиза, но он позвал двух дочерей:

– Пэгги! Нэнси!

Кивнув в сторону угла, он спросил:

– Кто это?

А после упал на кровать и умер.

Несмотря на то что в Scribners все знали, что Перкинс медленно умирает, весть потрясла всех.

«У меня никогда не было друга лучше, чем он», – написал Чарльз Скрайбнер Хемингуэю. В среду 18 июня он собрал редакторский штат компании и разделил между ними обязанности, которые так долго держал на своих плечах Перкинс. Скрайбнер знал, что его главной задачей было «сделать все возможное, чтобы заполнить пустоту, которую он оставил в нашей организации». Большая часть работы взял на себя Джон Холл Уилок. К счастью, Уоллес Мейер и Берроуз Митчелл тоже были там, чтобы продолжить дела. Скрайбнер немедленно вызвал всех молодых людей с нижних этажей на пятый. Редакторы писали своим новым авторам и делали все, что было в их силах, дабы успокоить тех.

«К счастью, самые лучшие решили, что теперь все зависит от них самих – им нужно продолжать писать и постараться сделать это как можно лучше, потому что этого бы хотел Макс», – сказал Хемингуэю Скрайбнер. Хемингуэй, который в том году потерял нескольких друзей, ответил Чарльзу, что все выглядит так, будто «наш Небесный Отец проигрывает в покер нижней палубе». Он отдал Перкинсу дань несколько лет спустя, посвятив редактору повесть «Старик и море».

Элизабет Леммон много лет назад забросила свое увлечение астрологией, так как предвидела множество катастроф в жизни ее друзей и родных. На следующее утро после смерти Перкинса ее сестра прочитала некролог в «The New York Times» и поспешила в ее домик-церковь. Она замерла у двери сестринской спальни и смогла вымолвить только:

– Ох, Бетт…

Элизабет поднялась:

– Макс мертв.

Через несколько дней она написала Луизе: «Я знала людей, которых все считали опорой и которые любили, когда на них опирались. Но Макс наполнял своей силой людей и помогал им встать на ноги».

Она хранила все письма, которые Макс когда-либо ей посылал, в обувной коробке в своей спальне, рассортировав их в хронологическом порядке.

В четверг 19 июня в двенадцать часов дня в церкви Святого Марка в Нью-Кейнане состоялись похороны Максвелла Эвартса Перкинса. Кому-то из двухсот пятидесяти провожающих пришлось стоять снаружи. Маленькая епископальная церковь была переполнена. Там были Эвартсы и Перкинсы, сотрудники Scribners и друзья из Нью-Кейнана, а также многие и многие другие, в том числе Старк Янг, Аллен и Кэролайн Гордон Тейт, Гамильтон Бассо. Чард Пауэрс Смит сказал, что «никогда еще не был на похоронах, где бы собралось так много светских людей, которые бы так много плакали и так плохо это скрывали». Хемингуэй не смог приехать по семейным причинам.

Зельда написала Луизе письмо, полное утешительных религиозных высказываний. Марсия Девенпорт была в Праге и заканчивала работу над «Ист-Сайдом и Вест-Сайдом», который после посвятила Перкинсу. Тэйлор Колдуэлл не выдержала новостей о смерти Макса и угодила в больницу. Ван Вик Брукс, который был другом Макса больше пятидесяти пяти лет и сам тяжело болел, написал Луизе, что его врач запретил ему принимать участие в похоронах, но, как он сам сказал, «я не мог думать ни о чем другом и не смогу еще очень долго». Перкинс был похоронен вечером на соседском кладбище Лейквью – таким было его желание. Позже Луиза заказала для него мессу.

Письмо Джеймса Джонса прибыло в кабинет Перкинса почти через неделю после похорон. Когда авторов Макса делили между сотрудниками, о Джонсе забыли. Но уже через несколько дней Уилок написал Джонсу и спросил, знает ли писатель, что Макс умер. Джонс написал в ответ:

«Меня долгое время преследовало чувство, что я должен приехать в Нью-Йорк, что он может умереть и что я – не ради эгоистичных целей, но ради творчества – должен быть рядом с ним, потому что мне еще стольким вещам нужно у него научиться. Но, как я уже говорил, жизнь не повторяет такое дважды: все это он уже пережил с Томасом Вулфом, но не со мной».

Несколько дней Джонс снова и снова думал о той фразе, которая подтолкнула его к писательству: «О утраченный и ветром оплаканный призрак, вернись, вернись!»

«Отныне и вовеки» не была издана вплоть до 1951 года. Ее огромный успех стал окончательным подтверждением великого дара Макса. Похороненное под завалами бумаг, на его столе лежало вступление к сборнику Томаса Вулфа, которое он написал для Гарвардской библиотеки и просматривал в последний раз. Так же, как предсмертное письмо Тома Перкинсу стало последним из того, что он написал, слова памяти Томаса Вулфа стали последними, которые редактировал Макс.

Несколько месяцев после смерти Макса Луиза чувствовала себя потерянной. Без его поддержки она была одинокой и уязвимой. У нее начались проблемы со сном в той спальне наверху, которую она делила с Максом, поэтому она установила замки на всех дверях. Она отремонтировала дом, добавив к нему помещение. В этот период церковь стала главной ее поддержкой. Она поговаривала об уходе в монастырь. Старые друзья получали письма, в которых она говорила, что молится, чтобы душа ее мужа заслужила милость и любовь Господа. Тем летом Молли Колумс написала Вану Вику Бруксу:

«Она пишет, как старая монашка… Луиза и правда верит, что знает о Боге столько же, сколько знал Макс?» Пять лет спустя, после всех карибских круизов, религиозных паломничеств и путешествий в Европу, Луиза все еще жила беспокойной жизнью в Нью-Кейнане. В июле 1952 года ее старшая дочь Берта и зять согласились перебраться в семейный дом, а сама Луиза переехала в пристроенную смежную комнату. Теперь ей было уже шестьдесят, и у нее начались проблемы с алкоголем.

«Я чувствую себя такой лицемеркой, когда хожу на мессу каждое утро и напиваюсь каждый вечер», – писала она Элизабет Леммон.

В воскресенье 21 февраля 1965 года в Нью-Кейнан были вызваны пожарные по адресу Парк-стрит, 56. Они обнаружили, что из пристроенного помещения, где жила Луиза Перкинс, идет дым. Кресло, в котором она спала, загорелось от сигареты. Ее срочно доставили в госпиталь Норволк с ожогами третей степени и признаками удушья дымом. Она умерла той же ночью.

Заупокойная месса была в одиннадцать часов утра в среду, в церкви Святого Алоизия. Под легким снегом Луизу Сандерс Перкинс похоронили рядом с мужем. Их надгробия были отмечены именами, датами и простыми крестами. Они смотрели на тихий пруд, который до сих пор зеркально мерцал в Раю и куда Макс часто водил своих дочерей, когда у него не было времени на настоящую прогулку.

Благодарность

«Еще слишком рано в полной степени оценивать достижения такого редактора, как Максвелл Перкинс. Эти достижения являются частью литературной истории наших дней здесь, в Америке», – написал Джон Холл Уилок в 1950 году во вступлении к книге «Редактор для автора».[315]

Когда я начал исследования в 1971 году, обнаружил, к своему изумлению, что до сих пор карьеру Перкинса никто не оценивал и все аспекты его жизни оставались в тени даже для тех людей, с которыми он был близко знаком. Чтобы не использовать вторичные факты, я в основном полагался на первоисточники: интервью с теми, кто знал редактора лично. Десятки людей помогали мне в сборе и трактовке информации о Максвелле Перкинсе и помогали перенести эту информацию на бумагу. Я выражаю глубочайшую благодарность тем, чьи имена перечислены ниже. Их слишком много, чтобы составить список. Также выражаю самую искреннюю надежду, что моя работа компенсирует время и силы, которые они в нее вложили. Я глубоко признателен пятерым дочерям Луизы и Макса Перкинсов: миссис Джон Фротингхем, Элизабет Горслайн, миссис Роберт Кинг, миссис Джордж Оуен и миссис Рид Йоргенсен. Каждая из них пустила меня в свой дом, проявив щедрость и гостеприимство. Они ничего не требовали взамен и ничего не запрещали. За шесть лет они стали для меня больше, чем просто источниками информации: они стали моими друзьями и поддерживали меня в работе. Также еще трое родственников Макса Перкинса щедро предоставили информацию. Его сестра, миссис Арчибальд Кокс, и брат Эдвард Н. Перкинс, а также его племянница Джоанна Терролле предложили мне множество прекрасных идей и забавных историй. Более того, миссис Терролле удерживала меня на верном пути в первые дни моего исследования, когда вокруг образовалось бесчисленное количество троп, по которым я мог пойти. Я также в долгу перед двумя самыми дорогими друзьями Макса Перкинса – Джоном Холлом Уилоком и Элизабет Леммон. Красноречивый мистер Уилок приложил немало усилий, ломая голову в попытках вспомнить какие-то особенные моменты последних девяноста лет, так что наши долгие интервью буквально заканчивались для него головной болью. Очаровательная мисс Леммон проявила не меньшую щедрость. Личные письма от Перкинса из обувной коробки – мои «Письма Асперна»[316] – могут быть сопоставимы по своей ценности только с неисчислимыми часами наших с ней бесед, ставших ее вкладом в этот проект. Помощь Малкольма Коули проявилась в трех важных аспектах. Его статья о Перкинсе для «The New Yorker» под названием «Непоколебимый друг», опубликованная в 1944 году, содержала самый исчерпывающий рассказ о жизни Перкинса. Она стала моим карманным справочником во время ранних исследований. Мистер Коули также щедро предоставил мне свое время, отвечая на десятки вопросов во время интервью и в письмах. И наконец, он представил мне полные записи, которые сделал во время написания «Непоколебимого друга».