Гёте. Жизнь и творчество. Т. I. Половина жизни - Карл Отто Конради

Зимнее путешествие на Гарц

29 ноября 1777 года, в самое мрачное время года, Гёте отправился в путешествие, имевшее все признаки необычного. За два дня до этого герцог уехал охотиться в свои эйзенахские владения, а Гёте пообещал приехать следом, «сделав сначала небольшой крюк». Он, однако, никому не поведал, куда собирается направиться. В дневнике его уже 16 ноября было записано: «Замыслил тайное путешествие». Уже в пути он назвал свое тайное предприятие «паломничеством» (в письме Шарлотте фон Штейн от 7 декабря 1777 г.). Он держал путь в сторону Гарца. Когда потребовалось записаться в книгу приезжих на постоялом дворе, он назвался Иоганном Вильгельмом Вебером из Дармштадта. Поездку верхом в это время года можно назвать как угодно, только не приятной, но всаднику все было безразлично — многое свидетельствует о том, что он желал подвергнуть себя серьезному испытанию.

Эту поездку верхом, первое путешествие Гёте по Гарцу, можно было бы проследить день за днем, от одного городка до другого, но нам придется от этого отказаться. Всадник пересек этот горный массив с юга на север, осмотрел Бауманову пещеру (помимо вершины Броккена, тогда это была известнейшая

402

достопримечательность Гарца), 4 декабря, проехав вдоль всего северного подножия Гарца, добрался до Гослара; он спокойно переносил холодную зимнюю погоду. Вечером того же дня Гёте писал Шарлотте фон Штейн: «Сегодня я вынес совершенно ужасную погоду, невозможно передать, что творят бураны в здешних горах […]. Я выдержал это приключение отлично, без потерь, как сам заранее себе все и расписал, и Вас мой рассказ позабавит, но предназначен он лишь для Ваших ушей, а для герцога и прочих все должно сохраниться в тайне. Приключение мое непритязательно, но прекрасно, в нем нет ничего особенного, но и очень много — одним лишь богам ведомы их желания, и, что бы ни желали они совершить над нами, да исполнится это!» Что за тайна в этих словах, окрашенных религиозным чувством, которые он доверил письму! В следующие дни он посетил горнорудный бассейн Гарца, спускался в различные рудники — и вот 10 декабря кульминация:

«Рано поутру — к торфяному домику, по глубокому снегу. Четверть одиннадцатого отправились оттуда на вершину Броккена. Снег в локоть глубиной, но шли не проваливаясь. В четверть второго — на вершине. Чудесный радостный миг, весь мир в облаках и в тумане, а здесь наверху — ясно. Что есть человек, что ты помнишь его […]» (запись в дневнике).

Последнее предложение, цитата из восьмого псалма, слово в слово повторяет его же запись в дневнике за 8 ноября 1776 года, в первую годовщину приезда в Веймар! Лишь с трудом поэту удалось заставить лесника проводить его по снегу на вершину Броккена — туда от торфяного домика еще не было дорожки. Достойно удивления, сколь серьезным испытаниям подвергал себя Гёте во время этого путешествия по Гарцу. После восхождения на Броккен было несколько тяжелых утомительных спусков в рудники, а потом еще два дневных переезда верхом на коне через Дудерштадт до Мюльхаузена; 15 декабря он наконец прибыл в Эйзенах, проехав последний участок пути в почтовой карете. Там его дожидался герцог.

Но для чего этот «небольшой крюк», да еще все в такой тайне, — ведь ради этого потрачено более двух недель и столько пришлось претерпеть? Несомненно, Гёте, приступивший к сложной задаче возрождения рудников в Ильменау, желал составить себе лучшее, более конкретное, представление о горных разработках вообще и в том числе о рудниках. Об этом ясно свидетельствуют как письма Шарлотте фон Штейн,

403

дневниковые по своему характеру, присланные ей с дороги, так, впрочем, и сам дневник. «Обитаю сейчас, как Вы, вероятно, уже сами догадались, вблизи от рудников и в них самих» (9 декабря 1777 г.). Столь долгая поездка, столь далекий крюк, какой он позволил себе сделать, дали ему также возможность временно отдалиться от придворного общества со всеми его нормами, всей регламентацией. «До чего же сейчас, во время сумрачного своего путешествия, преисполнился я любви к тому классу людей, который называют низшим! Для господа же бога этот класс — высший!» (4 декабря 1777 г.). Но Гёте не просто намеревался набраться знаний в горном деле или же ненадолго вырваться из душной придворной атмосферы: он замыслил куда большее и совсем иное. Этим путешествием верхом на коне по зимнему Гарцу, своим необычным восхождением на заснеженную вершину Броккена он как бы подверг испытанию свое решение остаться в Веймаре. Результат путешествия, и в первую очередь покорения Броккена, он воспринимал как предзнаменование: способен ли он будет взять на свои плечи все, на что решился. Сколь много означало для него восхождение на Броккен, выразили вот эти строки, в которых он воспроизводил пассаж из Ветхого завета (из Книги Судей, 6, 36 и далее) и которые связывал с удачным исходом собственных планов:

«Со мною господь поступает, как с древними святыми, и неведомо мне, отчего так. Если прошу я для укрепления веры подать знак, чтобы роса была «только на шерсти, а на всей земле сухо», то так оно и будет, то же и наоборот; более же всего чрезвычайное, почище материнского, внимание к моим пожеланиям. Цель устремлений моих достигнута, она зависит от множества нитей, а многие нити зависели от нее — вы ведь знаете, сколь исполнено символики мое существование […]. Хочу открыть Вам (но никому об этом ни слова), что путешествие мое было на Гарц, что я пожелал покорить вершину Броккена, и вот, дорогая, сегодня я был там […]» (10 декабря 1777 г.).

Только в этом контексте становятся понятны многие места написанного тогда стихотворения. Сам Гёте в издании «Сочинений» в 1789 году дал ему название «Зимнее путешествие на Гарц», а в 1821 году добавил к нему подробный комментарий.

Словно коршун,

Простирающий легкие крылья

404

Среди утренних туч

И следящий добычу, —

Воспари, песнь моя.

(Перевод Е. Витковского — 1, 94)

Как свидетельствуют словари той эпохи, тогда вовсе не было необычным называть коршунами соколов или сарычей. Но как известно знатокам античности (а к ним принадлежал и Гёте), у древних римлян коршун был одной из птиц, предрекавших будущее, за полетом их следили, желая выведать мнение богов о грядущем. Вероятно, наблюдая за коршуном, парившим над вершинами Гарца, автор «Зимнего путешествия» мог вспомнить о значении, которое древние приписывали полету птиц: вот и возник поэтический образ, в котором непосредственное созерцание слилось с потайным, хотя и доступным пониманию смыслом. Уже 1 декабря, за несколько дней до восхождения на Броккен, в дневнике Гёте появилась запись: "= словно коршун =", Вот тогда, выходит, родились первые строки этого стихотворения — но когда оно было закончено, точно не известно. Сама эта песня должна была стать подобной птице, пророчащей будущее, ей надлежало возвестить о вымоленном предсказании. Так делается понятным переход ко второй строфе:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});