Песнь моряка - Кен Кизи

чем.

– Ну конечно, – промурлыкал Левертов. – Не подозревал ни минуты. И побега моих морских львов это тоже касается. Кстати, Айзек, не видал ли ты в свои стекла нечто похожее на куклу за миллион долларов верхом на бесполезной млекопитающей твари?

Айк никогда не был особенно успешным вруном.

– Возможно, – уклончиво сказал он. – Что-то смутно похожее в районе Безнадежности – но это мог быть оторвавшийся крабовый маркер.

Левертов повернулся и закричал в усилитель еще до того, как Айк договорил.

– Тысячу… нет, пять тысяч долларов тому, кто принесет мне это чучело, – воззвал он к трибунам. – Меня не интересует морской лев. Если пристрелите этого урода, привяжем чучело на спину толстому ныряльщику. Округляем до десяти тыщ за живого или мертвого. Что скажешь, Куинак: кто готов вступить в поисковый отряд?

Трибуны разразились аплодисментами и быстро опустели.

– Какое удивительное чувство, – улыбнулся Левертов, – видеть, как народ объединяется ради общего дела.

– Одолжи мне на секунду селефон, Николас, – сказала Алиса. – Попробую дозвониться до моего старика.

– Конечно, но надежды мало. Селефоны колбасит с самого утра, как и все остальное. Айзек, ты как-то странно на меня смотришь. Из-за костюма? Лучший стиль – это меха из «Сакс Пятая авеню», я всегда говорил.

Айк ничего не ответил. Алиса набрала номер и прислушалась, чуть согнувшись, – экран черных волос слегка отгораживал ее от всех.

– Карм почти всегда его выключает, – сказал Айк Алисе. – Ты же его знаешь.

Алиса наконец захлопнула селефон и протянула обратно сыну. Левертов прикоснулся антенной к косматому бурому лбу.

– Вы очень милы, но я вынужден откланяться. – Он резко развернулся, взмахнув меховым плащом, и снова зашагал через асфальт, крича в рупор: – Разогрейте большую сигарету, мистер Кларк, и тащите ее сюда. Еще несите трубу тридцать на тридцать и двенадцатый калибр, если не трудно. Игра идет полным ходом или, в нашем случае, – бросил он через плечо Айку с Алисой, чтобы те оценили, как он умеет шутить в тяжелую минуту, – не идет, а плывет.

Вдалеке был слышен рупор Кларка Б.:

– Похоже, закругляемся, ребята! – и еще дальше – бормотание первых лодочных моторов, что заводились у своих причалов за камуфляжным плоским фасадом.

Айк стоял у джипа, не зная, что делать дальше. Два запаха щекотали его нос, каждый – свою ноздрю: с одной стороны порыв ветра, поднятый Левертовым, – лак для волос, жасмин с адреналином и камфара от меховой накидки; с другой – сладкий, ни на что не похожий аромат фертильности, который Айк давно забыл и вспомнил всего несколько часов назад. Сейчас этот запах был близким и властным, почти до головокружения. Айк был благодарен Алисе – она это почувствовала и предложила передышку:

– Наверно, кому-то надо поехать проведать Луизу. В ее состоянии она может плохо повлиять на такого впечатлительного ребенка, как Чмошка.

– Хорошая мысль. Я тебя отвезу… нет, вот стоит фургон Грира, то есть мой фургон, а ты сядешь в джип и поедешь…

Он замолчал. Он понятия не имел, что ему делать и куда податься. Все знакомые порты его жизненных маршрутов словно закрывались один за другим из-за неблагоприятных условий: пожаров, наводнений, беспорядков и сложностей. Ни капитана, ни причала, ни лодки. Его дом-крепость превращался в постоялый двор. Там, где раньше храпел старый пес, теперь катается толстый щенок… кровать вдруг стала слишком узкой, а аромат слишком близким.

– Купи в «Херки» мяса и яиц, – предложила Алиса. – Привези в мотель, я их тебе пожарю. Я поеду на джипе.

Они расстались в центре парковки без единого взгляда, как дети, которые прячут друг от друга глаза после разделенной на двоих запретной сласти. Айк прошел по асфальту, забрался на водительское место фургона и остался там сидеть. Дверь была открыта. Все вокруг переливалось разными цветами. Старый серый пейзаж за ветровым стеклом – цемент, море, небо – стал ярким и острым, как сталь, на которую больно смотреть. Неприкрытая угроза заточенного ножа. О, злой колючий куст. О, глупое сердце, готовое выскочить из груди и сунуть в петлю собственную шею. Потому что это твоя беда, твоя боль и твоя дилемма: за этими яркими цветами всегда прячутся самые острые колючки. То, что меняется, становится новым, а новое обдирает кожу. И не нырнешь обратно в старый надежный дурман комфорта, ибо он теперь обдирает кожу еще сильнее. Любимая подушка набита фольгой вместо бабушкиного пуха. Любимое размышление отправили на фабрику подгонять по фигуре. А этот угол, в котором ты всегда находил утешение? Укромный уголок с мягкой обивкой из густой плесени? В нем теперь что угодно, кроме утешения. Не потеря ребенка сломала Джинни, а потеря Библии. Джинни держала эту книгу в переплете из оленьей кожи, как чашу света меж ладоней, повторяла ее молитвы с того самого дня, когда увидела в больничном свете этот голый позвоночник, этот непристойный клин вареной фиолетовой капусты, и до того, когда слабо улыбающийся объект ее молитв перестал дышать. И тогда эта мягкая оленья кожа стала для Джинни ядовитым грибом. Слова в ней – обыкновенные лживые шлюхи; пророки наперебой лижут зад, силясь удовлетворить мистера Главного, апостолы – дюжина дегенеративных подхалимов! И сказала тогда Джинни нахрен, и сменила книгу и веру на траву и повадки Лихих Девяностых – как раз тогда, когда оба этих утешения уже подходили к своему концу. Сначала трава. К тому времени уже готовы были распылители с бесполой генной рекомбинацией, они запустили цепную ботаническую реакцию, оказавшуюся успешной настолько, что за несколько лет все опасные растения стали полностью бесплодными. Официально в живых была оставлена лишь пара образцов – эти сморщенные кустики лелеяли архивисты Ватикана и ООН. С каннабисом для всех было покончено. А Джинни так и не смирилась ни с одним сортом этого синтетического дерьма, как не могла смириться раньше с облегченным пересказом старого короля Якова. Джинни была немного простушкой – возможно, – но и она понимала, что нет магии без поэзии, а поэзию нельзя произвести, модернизировать или пересказать, ибо она есть связанное вместе непрерывное одно-за-другим, как та коричневая река угрей, что изверглась из желоба старого Омара Лупа.

Айк выглянул в открытую дверь. Хребты Колчеданов вгрызались в низкое небо зубастыми пилами. С другой стороны на всех парах уносился в море поисковый отряд Левертова – ловить сбежавшего морского льва и похищенную им куклу. Десять тысяч баксов, живым или мертвым. Траулеры задирали стеньги, как штыки винтовок. Гиллнеттеры носились по воде, как свора бешеных собак. Увы, долгие, сладкие, отрешенные времена для этой рыбацкой деревни кончились, стало ясно Айку, и приходилось признать, что он будет по ним скучать. Никогда не думав об этом раньше, он любил эти нежные рассветы, когда те же траулеры изящно