Хрущев - Уильям Таубман

Напряжение проявилось уже через несколько минут после прибытия Хрущева, в белградском аэропорту. После вежливого приветствия Тито к микрофону шагнул Хрущев. Его речь была тщательно составлена и одобрена Президиумом. Вина за конфликт с Белградом возлагалась не на Сталина, а на Берию. По окончании речи Тито прервал переводчика. «Переводить не надо. У нас все знают русский язык», — бросил он и двинулся прочь, махнув советским гостям в сторону ожидающих их автомобилей. Позднее Хрущев любил вспоминать этот случай как доказательство того, что бессмысленно было оправдывать Сталина, возлагая его грехи на Берию. Однако в тот момент он был глубоко раздосадован. В сущности, Тито оскорбил своего гостя. В Москве «группировки, выступавшие против восстановления добрых отношений, были довольно сильными», вспоминал позднее Хрущев, и «холодный прием в Белграде мог быть расценен как враждебное недружелюбие и отбросить нас назад»62.

За первой неприятностью последовали другие. Тито и его главные министры прибыли на вечерний прием в роскошном Белом дворце при полном параде — в вечерних костюмах, с женами в вечерних платьях и драгоценностях, — а на Хрущеве и его спутниках были мешковатые летние пиджаки. Во время тура советской делегации по стране ее принимали с явной холодностью. Когда они шли на яхте по Адриатическому морю, у Хрущева на глазах у Тито разыгралась морская болезнь. На приеме в советском посольстве Хрущев умудрился напиться. Позже, на ужине с Тито и его женой, пока Микоян произносил тост за тостом, а Булганин пытался поддерживать беседу, Хрущев лез целоваться со всеми, особенно с Тито, и умильно уговаривал его: «Йося, хватит дуться! Вот не знал, что ты такой обидчивый! Ну, давай выпьем и забудем старое!»63

На встречах, где соблюдать дипломатический протокол не требовалось, Хрущев проявлял себя совсем иначе. На заводе в Загребе он сел за круглый стол и стал просматривать чертежи. В числе прочих журналистов за этим наблюдал Эдвард Кренкшоу, корреспондент «Обсервера». «Он преобразился: не было больше шута, хвастуна, грубияна… Он полностью сосредоточился на своем деле». Хрущев рассматривал чертеж не из праздного любопытства — ему необходимо было опровергнуть утверждение югославов, что советы рабочих могут управлять экономикой лучше, чем директора заводов и государственные службы, и «это было сделано — спокойно и абсолютно неопровержимо». В этой ситуации, продолжает Кренкшоу, Хрущев «не кричал, не повышал голос — однако все почувствовали, кто здесь хозяин, и никому не пришло в голову оспаривать его авторитет». Как будто «вся энергия, вся жизненная сила людей, собравшихся в этой комнате, передалась этому невысокому человеку — он точно знал, чего хочет, и добился своего с минимальными усилиями…»64.

С Тито было не так легко совладать. В конце 1955-го и первой половине 1956 года Хрущев удвоил свои усилия по умасливанию гордого югославского лидера. Самая смелая уступка была сделана на XX съезде: говоря о том, что у разных стран — разные пути к социализму, Хрущев, несомненно, имел в виду Югославию. Оценил Белград и его усилия по улучшению отношений между Югославией и другими восточноевропейскими странами, и формальный роспуск (в апреле 1956-го) Коминформа, который в последние годы превратился в клуб по битью Белграда. Когда в июне 1956 года Тито посетил СССР, на границе его встречали артиллерийским салютом, на вокзалах в Молдавии, на Украине и в Москве толпился народ, вдоль улиц Ленинграда выстроились около миллиона горожан, а в Сталинграде воодушевленная толпа едва не раздавила Тито и самого Хрущева. Советские лидеры держались как нельзя лучше. На ужине в югославском посольстве даже Молотов «вместе с другими самым жесточайшим образом критиковал сталинскую политику в отношении Югославии»65.

Однако переговоры шли трудно. Относительно легко решались межправительственные вопросы: Советы не упрекали Тито за связи с Западом и не требовали немедленного признания ГДР. Выделение кредитов зависело от готовности Тито к «сотрудничеству», но особенно вдаваться в эту тему Хрущев не стал. На идеологическое единообразие Тито не соглашался ни в какую. Так и не добившись полного примирения, Хрущев попытался создать хотя бы его видимость — появился вместе с Тито перед десятью тысячами зрителей на стадионе «Динамо». Однако, сообщает Мичунович, русские «были разочарованы. Они столько вложили в этот визит, но их вклад не окупился»66.

В последующие четыре месяца разочарование Хрущева усилилось. Вместо того чтобы укреплять коммунистическое единство, гордость и независимость югославского руководства ускоряли его развал. Вскоре после беспорядков в Познани Мичунович, приглашенный на прием в Кремль, заметил необычную мрачность Хрущева. Тито, пожаловался Хрущев, издал его речь, произнесенную на стадионе «Динамо», подвергнув ее цензуре. Он с коллегами принимал Тито «с самой искренней сердечностью» — а югославы в ответ «грубейшим образом нарушают достигнутые соглашения». Говоря об этом, Хрущев кипел от гнева. Он никому не позволит «играть с советским руководством»!67

Мичунович, ничего об этом не знавший, попытался оправдаться: должно быть, в югославской прессе произошел какой-то «технический сбой». Советские руководители сравнили номера советской «Правды» и югославской «Борбы» строчка за строчкой. Немного успокоившись, Хрущев заметил, что не хотел этой ссоры — его натравили на Югославию коллеги. Однако сам инцидент был знаменателен. Тито не просто защищал свое видение коммунизма — он пытался его экспортировать, прежде всего в Польшу и Венгрию. Возможно, у самого Хрущева и были сомнения в Тито, но он вынужден был доказывать Президиуму, что не ошибся в его доброй воле. Поэтому Хрущев попытался завлечь югославского лидера на свою сторону, показав ему «секретный» фильм об испытаниях советской водородной бомбы, а его помощников засыпав подарками и подношениями. Куда бы ни поехали югославские гости в СССР — и летом, и позже, в сентябре, когда Тито по приглашению Хрущева прибыл в Крым отдохнуть, — в спальнях их ждали подслушивающие устройства. Кроме того, их накачивали водкой — хотя этот дипломатический прием однажды вышел боком: Булганин, напившись, выразился о югославах крайне резко и недипломатично. Когда югославские гости находились на отдыхе в Крыму, туда неожиданно для них прибыл Эрне Гере, венгерский лидер-сталинист, сменивший Ракоши. Очевидно, Хрущев хотел, чтобы югославы завязали контакт с новым венгерским руководителем; даже если бы этого не случилось, он мог заявить, что его встреча с Тито состоялась68.

Тито обошелся с Гере вполне дружески и даже пригласил его в Белград. Однако венгерская революция уже набирала обороты, а вскоре югославы вновь проявили себя не лучшим образом. Четвертого ноября они дали Имре Надю убежище в югославском посольстве. (22 ноября он покинул убежище, соблазнившись обещаниями СССР, — однако советские власти арестовали его, заключили под стражу в Румынии, а затем повесили.) А 11 ноября в городе Пула Тито произнес речь, в которой дистанцировался от советской интервенции в Венгрию. Не успев дочитать эту речь, Мичунович отправился на прием в Кремль; там его ждал такой холодный душ, по сравнению с которым предыдущее июльское столкновение казалось детской забавой. Даже не поздоровавшись с послом, Хрущев отвел его в соседнюю комнату и там, в присутствии Молотова и Булганина, буквально орал на него почти час без перерыва. Под конец, заметив, что через приоткрытую дверь эту сцену могли наблюдать другие, Хрущев вывел Мичуновича в другое помещение и там распекал еще около часа. Булганин ему поддакивал; Молотов по большей части молчал, и на лице его ясно читалось: «Я же говорил!» Выплеснув гнев, Хрущев предложил лично отвезти Мичуновича и его жену домой, в посольство. Когда машина остановилась в Хлебном переулке, госпожа Мичунович вышла из машины; однако, как выяснилось, разговор с ее мужем Хрущев еще не закончил. Было уже далеко за полночь, и на улице трещал мороз. Хрущев изменил тон: скорее жалобно, чем гневно, он заговорил о том, что от улучшения отношений с Югославией во многом зависит его личный престиж, что теперь ему придется присоединиться к своим коллегам и возобновить публичную критику Югославии, а это неизбежно приведет к ухудшению отношений между Москвой и Белградом. «Если бы вы видели мои письменные отчеты, которые я посылал после переговоров в Югославии и Крыму! — горестно восклицал он. — Если бы знали, как я надеялся, что наши отношения улучшатся!»

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});