Хрущев - Уильям Таубман

Если слова Мао возмутили сдержанного Микояна — что же должен был почувствовать Хрущев? «Ленин сказал однажды, что нет человека, который бы не совершал ошибок, — говорил Мао. — Я в своей жизни совершил немало ошибок, и эти ошибки были благотворны, ибо многому меня научили… китайская пословица гласит: „Цветок лотоса прекрасен, но, чтобы подчеркнуть его красоту, необходима зелень листьев“. Вы, товарищ Хрущев, прекрасный лотос: но вам не хватает зелени листьев. И мне, Мао Цзэдуну, хоть я и не лотос, тоже не обойтись без зелени листьев. Есть еще одна китайская пословица, и она гласит: „Трое простых ремесленников, собравшись вместе, становятся равны одному Чжугэ Ляну — великому мастеру и мудрецу“. Это схоже с тем, что говорит товарищ Хрущев о коллективном руководстве»56.

Комплимент это — или наоборот? И как понять рассуждения Мао о войне? «Если империализм навяжет нам войну, — говорил Мао на ноябрьском совещании, — а у нас сейчас 600 миллионов человек, и мы потеряем из них 300 миллионов, так что же, это ведь война, пройдут годы, мы вырастим новых людей и восстановим численность населения». Если Запад вторгнется на территорию СССР, продолжал он, не следует сопротивляться — лучше отойти за Урал и удерживать оборону год, два, три, пока китайцы не придут русским на помощь. «У меня вызвало удивление, как это Мао может так мыслить, и я не мог дать себе ответа», — рассказывает Хрущев57.

Поведение Мао в Москве, в отличие от его двусмысленных речей, выглядело вполне однозначно. В отличие от Сталина, Хрущев окружил Мао гостеприимством на высочайшем уровне. Он поселил высокого гостя в роскошном дворце, когда-то принадлежавшем Екатерине Великой, обеспечил бесконечным потоком фруктов, шоколада, сигарет, напитков, каждое утро заезжал его проведать, сопровождал его на политические встречи и культурные мероприятия. Невозможно было вести себя более «уважительно и дружелюбно», пишет личный врач Мао. В ответ Мао буквально источал раздражение и презрение к любезному хозяину. Огромная мягкая кровать в екатерининской спальне ему не подошла, так что он устроил себе постель на полу. Роскошный туалет в ванной тоже не понравился — вместо него Мао пользовался ночным горшком. От услуг двух русских шеф-поваров он отказался и ел только китайские блюда, приготовленные его личным поваром. На представлении «Лебединого озера» в Большом театре отказался занять приготовленное Хрущевым место в ложе, заявив, что предпочитает сидеть «с массами» (которых, впрочем, там не было — особенно в первых трех рядах, плотно нашпигованных работниками госбезопасности), а почти сразу после начала спектакля покинул зал — как будто, по словам доктора Ли, «сознательно отказывался от контакта с русской культурой». В личных беседах с китайскими коллегами (которые, разумеется, подслушивались КГБ) Мао то и дело «подпускал шпильки» в адрес своего хозяина. Искренние попытки Хрущева загладить унижение, которому подвергся Мао в 1949-м, обернулись против него. «Видите, теперь они с нами обращаются совсем по-другому, — презрительно говорил Мао. — Даже в коммунистической стране они не могут забыть о том, кто слаб и кто силен. Что за снобы!»

Поведение Мао было красноречиво и однозначно. Он обращался с Хрущевым как с «невоспитанным и назойливым дураком», вспоминал Лев Делюсин. Хрущев, добавляет Ли Юэжэнь, «не понимал Мао. Он не понимал, что Мао — великий руководитель и при нем нельзя болтать все, что в голову взбредет»58.

Поездка Хрущева в Белград в мае 1955 года таила в себе еще больше опасностей, чем путешествие в Пекин. Он стремился перестроить советский блок по новым правилам: терпимо относясь к частным различиям и к некоторой автономии социалистических стран, подчеркивать их идеологическую и политическую общность с СССР, укреплять экономические и военные связи, а также личные отношения с руководителями59. Однако осуществлению его планов препятствовали как восточноевропейские сталинисты, так и его собственные сомнения. Хотя Хрущев и признавал, что Сталин эксплуатировал восточноевропейцев, но, когда они отказались уступить КПСС «ведущую роль», разразился упреками: «Хотя в наших отношениях с социалистическими странами мы часто бывали неуклюжи… но никогда не использовали их для достижения своих эгоистических целей». Само такое отношение, вкупе с представлением о превосходстве русских, составляло часть проблемы. Поляки, не ценившие советскую помощь и постоянно требовавшие большего, «проявляли неблагодарность». Вообще все социалистические страны, замечал Хрущев в конце жизни, «смотрели на Советский Союз как на большую кормушку. Я знаю — я с ними со всеми имел дело»60. Добавим к этому излюбленную Хрущевым тактику угроз и запугивания — хорошо понятную другим коммунистическим лидерам, поскольку они сами часто использовали ее как друг против друга, так и против собственных народов, — и мы поймем, почему укрепление советского блока оказалось столь нелегким делом.

В конце сороковых, когда в Восточной Европе начались «чистки» по образцу сталинских, самым страшным прегрешением «предателей», вроде венгра Ласло Райка или чеха Рудольфа Сланского, назывался шпионаж в пользу Тито. Силы Запада играли на расколе между СССР и Югославией, стараясь укрепить с Тито политические и даже военные связи. Вот почему так важно было вернуть Югославию в «социалистическое содружество». Поездка в Белград в мае 1955-го потребовала от Хрущева недюжинной смелости — и, казалось, это рискованное предприятие увенчалось успехом. Советский и югославский руководители заверили друг друга во «взаимном уважении к суверенитету, независимости, целостности и равенству наших государств в отношениях как друг с другом, так и с другими государствами». Позже Тито заметил своим коллегам: «Это мог сделать только Хрущев. Молотов, Маленков, Ворошилов — никто из них не смог бы ничего изменить»61.

Первая их встреча происходила по образцу, который потом стал для Хрущева настоящим проклятием. Тито был готов к примирению, но на собственных условиях. Он стремился реформировать соцлагерь, выговорить для Югославии большую самостоятельность, укреплять, а не свертывать связи с Западом. Кроме того, гордый и щепетильный Тито не забыл своего конфликта со Сталиным. Он был готов укреплять связи между КПСС и КПЮ — но не раньше, чем сталинизм в СССР будет похоронен.

Напряжение проявилось уже через несколько минут после прибытия Хрущева, в белградском аэропорту. После вежливого приветствия Тито к микрофону шагнул Хрущев. Его речь была тщательно составлена и одобрена Президиумом. Вина за конфликт с Белградом возлагалась не на Сталина, а на Берию. По окончании речи Тито прервал переводчика. «Переводить не надо. У нас все знают русский язык», — бросил он и двинулся прочь, махнув советским гостям в сторону ожидающих их автомобилей. Позднее Хрущев любил вспоминать этот случай как доказательство того, что бессмысленно было оправдывать Сталина, возлагая его грехи на Берию. Однако в тот момент он был глубоко раздосадован. В сущности, Тито оскорбил своего гостя. В Москве «группировки, выступавшие против восстановления добрых отношений, были довольно сильными», вспоминал позднее Хрущев, и «холодный прием в Белграде мог быть расценен как враждебное недружелюбие и отбросить нас назад»62.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});