Подвиг Севастополя 1942. Готенланд - Виктор Костевич

– А бетонобойный будет танк пробивать? – задумчиво спросил Меликян.

– Еще как, – успокоил его лейтенант. – Это вроде как паровым молотом гвозди заколачивать. Из гаубиц-то. Сто пятьдесят миллиметров.

– Зато надежно, – удовлетворенно заметил Мухин, смахивая со дна своей выемки камни, чтобы удобней лежалось. – Я, товарищ лейтенант, всяким там сорокапяткам не очень-то доверяю.

Молдована интересовало другое.

– Хотел бы я знать, кто на нас тут полезет. Фрицы или румыны?

– Какая те на хер разница? – фыркнул Мухин, выкладывая на жалкий бруствер винтовочные обоймы.

– Занятно. Может, из старых знакомых кто-нибудь на мушку попадется.

– Чё? – не понял Мухин. – Каких там те еще знакомых захотелось?

Молдован неторопливо объяснил:

– Командира моей роты. Или командира взвода. Лучше второго. Во, видишь, зуба нет? Его работа. Педреску фамилия была. А у ротного – Болован.

Мухин недоуменно поглядел на меня и Шевченко.

– Ребята, чё это с ним? Ночные кошмары о старом режиме? И при чем тут румынский Педреску?

Молдован не ответил. Шевченко, отбросив с лопаты камешки, спросил:

– Довелось у бояр послужить?

– Еще бы. Полтора года. Покуда наши в Бессарабию обратно не пришли. А через год уже в Красную Армию, по мобилизации.

– Везет как утопленнику, – хихикнул Мухин. – И где же лучше?

Молдован не ответил. Ударил пару раз лопатой в землю и что-то пробормотал по-молдавски. Или по-румынски – не знаю, насколько сильно они различаются.

– Ну и как оно с боярами? – спросил Старовольский, достав из кармана кисетик с махоркой. – Правда, что там каждый по-французски чешет?

Прежде чем ответить, Молдован сплюнул в немецкую сторону. Снова что-то буркнул по-молдавски. Потом перешел на русский.

– Надо мной они не очень сильно измывались. А вот парень у нас был из русского села, Санька Дидко, тому доставалось. «Отвечай, ты кто?» – «Русский». А они: «Нет, ты румын, на румынской земле живешь, румынский хлеб жрешь, вонючая сволочь». – «Нет, я русский». – «Нет, ты румын». Сержанты избивали, на солнце в полной выкладке ставили. Педреску выбил половину зубов, не то что мне.

– А он?

– Держался. Как раз был на губе, когда наши пришли. Мы с ним хотели Педреску найти, поквитаться, да эти курвы сразу деру дали.

– А потом? – поинтересовался Шевченко.

– А потом, – задумчиво ответил Молдован, – потом было по-всякому. Обо всем не рассказать.

– И не стоит, – сказал Старовольский.

– Точно, – согласился Федор. – Мне бы с боярами сейчас побалакать. Других я попозже достану.

Старовольский кивнул. Мне подумалось, что ему бы тоже хотелось кое с кем поговорить. Один разговор уже состоялся, со старшим политруком нашим Земскисом, но кандидатов на беседу оставалось, похоже, немало.

– Слушай, Федор, – сказал вдруг Шевченко, – так ведь если румыны полезут, там и твои земляки могут быть, которых они мобилизовали. Сам понимаешь.

– Знаю, – спокойно ответил Молдован, – но я ведь в бога верю.

– И чё? – удивленно посмотрел на нас Мухин.

– Так ведь бог не позволит, чтоб моя пуля в доброго человека попала. В Педреску запросто, в Болована тоже, а в своих нет. У меня на такой случай молитва особая есть.

Старовольский усмехнулся и присел, подуставши лежать. Противника пока что видно не было, что и позволило нам всем собраться вместе, а не валяться в своих недорытых ячейках, изнемогая то от усиливавшегося, то от слабевшего грохота рвущихся в отдалении снарядов и бомб.

– Ты бы ее переписал и личному составу раздал, – посоветовал младший лейтенант, – чтобы все разучили. Представь, какая польза будет: артиллерия перестанет по своим молотить, летчики при штурмовках ошибаться не будут, а шальные пули и осколки будут отлетать строго в нужном направлении. Политотдел специальные курсы организует. Представляешь, выстроит Земскис бойцов и хором…

– Молитва молдавская, – серьезно объяснил Молдован, – и в бога верить нужно. А кто теперь верит? Вот вы верите, товарищ младший лейтенант?

– Не знаю, – смущенно сказал Старовольский. – Видимо, нет.

Меня удивило это «видимо». Словно бы лейтенант чего-то стеснялся. И Молдован в который раз поразил своей темнотой и непрогрессивностью. Даром что замечательный человек и надежный товарищ. Собственно, потому и поразил, что был замечательным и надежным. Мухин, правда, нисколько не удивился. Он имел на этот счет свои соображения.

– Всё это, Федя, – сказал он рассудительно, – херня, что непременно верить надо. У нас был уважаемый человек на лагпункте, ни в бога ни в черта не верил, но молитвы имел на все разнообразные случа́и, помогали. Я тогда наколку хотел завести художественную. С голой бабой, чтоб на мою Марфутку была похожая, а он сказал, что приличным людя́́м такого не нужно, и посоветовал чё-нибудь с Иисусом там или с какой-нибудь богоматерью. Очень полезно, говорил, от несчастья оберегает. Но это, – заботливо разъяснил нам Мухин, – не всякому сделают, а только порядочным людя́м. Ну, тем, которые…

– Заткнись, пожалуйста, – не выдержал Старовольский.

– Далеки вы от народа, товарищ младший лейтенант, – надулся Мухин.

– А ты, Вардан, веришь? – спросил Молдован Меликяна. Я спрятал глаза. Бессарабца потянуло на религиозную пропаганду. Впрочем, меня с Шевченко он бы спрашивать не стал, видно ведь было, что мы люди не деревенские.

Меликян поглядел на Старовольского и ответил несколько не в тему:

– Армяне самые старые христиане на земле.

Старовольский хихикнул, словно бы услышал что-то знакомое, а Мухин неожиданно возмутился. Фыркнув, произнес:

– Чё-ё? Хва заливать-то. Правильно, товарищ младший лейтенант? Тоже мне нашлись христиане…

– Никто не заливает, – сказал, отулыбавшись, Старовольский, – просто Вардану сформулировать надо было лучше. Вот так, например: Армения – первая страна, где христианство стало государственной религией. Ты ведь это хотел сказать, Вардан?

Меликян, очень собою довольный, кивнул. Мимо пробежало человек пять красноармейцев. Заняв места чуть левее нас, они развернули на юг станкач и стали проворно долбить лопатами грунт.

– Раньше Рима, что ли? – усомнился Шевченко, одобрительно глядя на действия пулеметчиков. Щиток «максима» посверкивал на солнце, даря нам ощущение надежности и военно-полевого комфорта.

– Раньше, – ответил Старовольский. – В самом начале четвертого века.

– А Грузия, – не утерпел Меликян, – позже Армении.

– Да, позже, – согласился Старовольский. – На сколько-то лет… Или десятилетий, не помню точно.

– Позже! – довольно повторил Меликян, поднявши к небу указательный палец.

Вопрос о распространении христианской религии не на шутку озаботил бытовика. Немцы пока на нас не наступали – и даже не бомбили, сосредоточив все усилия в районе Малахова кургана и Суздальской, где бурой шапкой нависло огромное дымное облако.

– А мы, товарищ младший лейтенант, когда приняли? Еще в первом веке небось?

– Гораздо позже. В конце десятого. Слышал про князя Владимира?

Шевченко ухмыльнулся. Мухин повел плечом.

– Я в царских гимназиях не обучался.

Я тоже улыбнулся, вспомнив, что подобное слыхивал от Мухина и прежде. При том что Старовольский тоже не обучался в царских гимназиях, поскольку не вышел годами.

На севере прогремели разрывы. Сильные – но после недавних шампанстроевских они не впечатляли. В районе Инкермана тоже продолжало грохотать, не так сильно как вначале, но весьма и весьма ощутимо. Были там все же боеприпасы, были.

– Так вот, красноармеец Мухин, – продолжил младший лейтенант, – если бы ты слышал про князя Владимира, святого нашего и равноапостольного, то сейчас бы тебя весьма утешало, что лежишь ты на той земле, где после осады греческой крепости Херсонес крестился он и его дружина. И защищаешь колыбель русского христианства от…

Старовольский призадумался, и Мухин подсказал:

– Двуногих зверей.

– Пусть так. Осознал?

– Осознал, – не стал с ним спорить Мухин. – А фрицев когда покрестили?

– Это что-то изменит в твоем отношении к коварному и подлому врагу?

– Нет, но все-таки… Вот выходит, что от черножо… от этих вот, – он кивнул на Меликяна, – мы отстали, а от немцев?

– Прогрессивность, красноармеец Мухин, измеряется не временем приобщения к той или иной религии. Верно, Вардан?

– М-м, – неотчетливо ответил армянин.

– А по нашим временам, так скорее наоборот, – усмехнулся Старовольский, – прогрессивнее тот, кто скорее от религии отказался. Правда ведь, Алексей? Вот мы, первая в мире атеистическая нация. И самая при этом прогрессивная. Точно?

Я не мог не понять, что младший лейтенант издевается. Устал до невероятия и злится теперь на всё. Вплоть до того, что ставит под сомнение бесспорные достижения социалистического строительства. Мне, прямо скажем, последнее время тоже хотелось поставить кое-что под сомнение, но я себе подобного не позволял.