Татуиро (Serpentes) - Елена Блонди

— Нет, не жалко.

— Но кто-то обидел! — Витька встал, оттопырив руку с сумкой, чтобы идущие не наталкивались на них. Аглая старательно улыбнулась.

— Да всё в порядке, правда! — и сразу же, чтоб не о себе, спросила:

— Ты поел?

— Не-а. Хочешь, зайдем в кафешку?

— Пойдем, Вить. Не хочу я в кафешку.

— Тогда в ларьке купим поесть, да? Тут пирожки вкусные, — показал на расписной киоск, — я сбегаю.

Аглая поставила на сумку рюкзак и стала смотреть, как он, вытягивая шею, выбирает. Иногда Витька повёртывался к ней, показывая на что-то пальцем. Аглая смеялась и кивала. Смотрела, не отрываясь, на серую куртку, на то, как отводит локоть, доставая бумажник из внутреннего кармана, а свет из киоска рисует его профиль с коротким носом и небритым подбородком. «Я влюблена»… Когда идущие закрывали от неё Витьку, шея сама собой вытягивалась, чтоб видеть хоть взъерошенные на макушке русые волосы.

От киоска наплывал, мешаясь с тёплым внутренним ветром, уютный запах выпечки. И к нему вдруг стал примешиваться резкий, почти вонь. Она оторвала взгляд от Витьки и посмотрела рядом. Недалеко у стены сидел бомж, люди обходили его широкой дугой, не останавливаясь. А он, подтаскивая за собой две раздёрганные авоськи, набитые торчащим тряпьём, переваливался по полу, не вставая, и оказался почти у ног Аглаи. Маяча испитым зеленоватым лицом, сел, опираясь спиной на блестящую гранитную стену, и вытянул ноги. Люди обходили теперь их обоих, как одно целое. Аглая, морщась с брезгливой жалостью, посмотрела, скоро ли там Витька, махнувший рукой от самого окошка.

Бродяга вытащил из-за спины чёрный пакет и стал теребить замусоленные тесёмки на его ручках. При каждом движении волны запаха усиливаясь, окружали Аглаю. Она стояла, высоко поднимая голову, чтоб быть подальше. Но, устав тянуть шею, посмотрела сверху на мутно блестевшее в редких прядях темя. Грязные пальцы крутили и крутили тесёмки, дёргая и натягивая. И узелок, поддавшись, распался, открывая изломанный пакет. Оттуда в лицо Аглаи глянула чёрная пустота. Забыв о запахе, она смотрела и смотрела, пытаясь хоть что-то разглядеть под шевелением кривых пальцев. Но чёрный глаз дырой уставился в её глаза, ничего не показывая. Кроме пустоты и, казалось ей, душного сквозняка, истекающего из пакета.

Застыв, сжала кулаки, приказывая себе — увидеть! Хоть старое тряпье или огрызки хлеба, хоть что-то человеческое… А бродяга внезапно поднял лицо, выворачивая голову так, чтобы смотреть прямо ей в глаза своими мутными в бледном свете подземных неоновых ламп. И рассмеялся, показывая сгнившие зубы.

— Вот, смотри, набрал!.. — Витька, выныривая из толпы, увидел бродягу и замолчал. Сунул в руки Аглае пакет с весёленькой картинкой и, вскидывая на плечо рюкзак, поднял сумку.

— Пойдём. Карточка есть?

— Да…

— Подожди, — дёрнул пакет с пирожками и, вытащив два, нагнулся:

— Возьми, отец…

И, не дождавшись, когда тот протянет руку, положил пухлые горячие пирожки в чёрное нутро распахнутого пакета.

В шуме светлого зала говорить было невозможно. Поглядывая друг на друга, вошли в вагон, и, когда он заорал, набирая скорость, Аглая прислонилась к чёрному стеклу, а Витька, поставив вещи, опёрся руками по бокам её плеч.

— Ему не надо, наверное. Они денег всегда просят, — не слыша себя, сказала Аглая.

Витька пожал плечом:

— Неважно. Это мне надо…

— Да…

Его лицо было совсем близко, и ей стало неловко за свой нос с горбинкой, ненакрашенные ресницы, потрескавшиеся от весеннего авитаминоза губы. И маленькие волоски над верхней. Девочки на фотосессии наверняка были в полной боевой готовности… Улыбнулась напряжённо и отвернулась, смотря вдоль трясущегося вагона. Тёмные люди равномерно покачивались, повиснув на поручнях. А центр вагона был продолен и пуст, утягивал взгляд к стеклянной двери, через которую видна внутренность следующего, и в нём — такие же смутные, серо одетые люди, так же покачиваются — до следующей, уже еле видной двери, которую плавно вихляет на поворотах. А за ней снова — чёрная пустота дырой…

— Кошка, что ты? — вагон резко затормозил, и Витька придержал её плечи:

— Вон место, скорее садись. Укачалась?

— Да…

Упала на свободный промежуток между надутым, как шевиотовый шар, мужчиной в расстёгнутом пальто и старухой, похожей на кеглю, в клеёнчатом белом плаще. Пока свистели, закрываясь, двери вагона, покосилась на старухины руки, унизанные серебряными кольцами, и отвернулась быстро, увидев, что они нажимают блестящие шарики мятого ридикюля, распахивая его. Мужчина открыл лежащую на коленях толстую книгу в чёрном переплете. И Аглая не стала смотреть, что там вместо белых страниц.

Уцепилась глазами за Витькино лицо, улыбаясь насильно, будто держалась за него, чтоб утонуть в тёмной воде.

Ночью, совсем поздно, после того, как вода из душа высохла на её теле, сменившись потом пришедшей любви, который тоже высох, и они лежали, раскидав руки и ноги, Витька сказал, глядя в потолок, на светлый полукруг от картинки-ночника:

— Про девочек даже не думай, хватит с меня девочек, — и услышав, как всхлипнула, навалился, обхватив крепко, чтоб не вывернулась, приблизил лицо к самому её носу, скосив серые глаза:

— И разглядел я тебя давно, всё твое лицо знаю. Живая ты, совсем живая, поняла? От фотографа ничего не спрячешь.

— Хорошо…

— То-то же! Ну и чего такая смурная? Всё-таки расскажи…

Комната молчала, наполненная предутренними сумерками. Город громыхал за тяжёлой шторой, тоскливо выл автомобиль в соседнем дворе. Иногда гудел лифт то выше, то снова вниз, и смутно хлопала чья-то дверь.

— Витенька, а почему ты меня — кошкой?

Он засмеялся и поцеловал её в нос.

— У нас была такая, еще в Песчаном. Худая и чёрная, приходила, когда хотела. Ловила мышей в сарайке и приносила их строго деду. Любила его. А меня царапала, когда хотел погладить. Я злился, мне нужно было, чтоб она любила меня.

— А… ты?

— Что я?

— Ты её любил?

— Не знаю…

— Вот видишь… — она отвернулась. Держа слёзы у самых век, ждала, страстно надеясь, что скажет ей о своей любви. Но он молчал. Давил на неё горячим телом, дышал легонько, чтоб не придавливать сильнее. И молчал.

И она, внутри себя ухнув от надежды в отчаяние, остановилась в самом низу на крошечную секунду, успев разозлиться и затосковать и тут же выкрикнуть самой себе — всё хорошо, он с ней, так чего же ещё дурочке!

И вынырнула наружу, к его родному телу и лицу, улыбаясь.

— Знаешь, я тоже могу тебе — мышей…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});