Татуиро (Serpentes) - Елена Блонди

— Вот так, Мерути, вот так, главный охотник, так сказал твой отец, так сказал. Они большие, они всё делают сами и смогут родить себе других детей, Мерути.

— Нет, ты все врёшь, — Мерути и сам не понял, сказал он это вслух или прошептал про себя.

— Смотри на него, смотри, Мерути.

Мальчик моргнул, блестящие глаза-шары исчезли. И он увидел лицо своего отца, его глаза и смертную тоску в них. И ещё что-то, чему мальчик не знал названия, потому что — вовсе он не самый большой, а просто маленький. Кувшин выпал из пальцев на горку немытой посуды в корыте.

— Мерути, — мама качала головой, приподнимая край тайки, чтоб не выпачкать в липкой лужице, — беги умойся, а мы с отцом подождём тебя на мостках.

Оставшись один, Мерути медленно пошёл к задней двери, за которой под навесиком стояла бочка с дождевой водой и висел на её краю ковшик. Остановился у двери в детскую спальню и, поколебавшись, вошёл, со страхом глядя на сваленный в своем углу хлам. Присел на корточки, упираясь ладонями в колени, и, вытягивая шею, посмотрел туда, где виднелась за рваной циновкой сделанная им дырка. Чёрный глаз дыры был похож на глаз лашатты, которую он убил ночью камнем. И оттуда тянуло сквозняком.

Мерути всхлипнул, поднялся и побежал из комнаты, подальше от страшной дыры. Дёргая ковшик, черпал воду, распугивая блестящих рыбок-селешек, убегающих в глубину, плескал в лицо, смывая со щёк жир и слёзы.

— Маленький, маленький, глупый и маленький, — орали и трещали птицы на крыше и ветках. И мальчик кивал. Вытирал лицо, снова плескал в него водой, потому что слёзы бежали и бежали.

— Мерути! Из-за тебя всё пропустим! — мама так весело это говорила и, смеясь, что-то рассказывала отцу.

В голове мальчика путались мысли. Надо идти!..Куда идти? На праздник, где Оннали? И тут же вспоминал: Оннали нет, ушла.

«Моя сестра — там, одна, без меня»… — вдруг понял Мерути. И заспешив, побежал в угол, стаскивая на ходу старую тайку. Обернулся новой, затянул крепче, нацепил сверху кожаный охотничий пояс с несколькими кармашками. У него там всё было — горсть сушеных ягод, корешки, украденные у матери женские черкушки, немножко, чтоб она не заметила. Даже маленький ножик из половинки ракушки.

Когда вышел, стараясь не смотреть на отца, тот закрутил петлю-оберег на входной двери и пошёл вперед по мосткам, из-под которых, причмокивая, уходила вода, закручиваясь водоворотами у столбов. Мама поманила его, кивая соседкам, тоже надевшим свои лучшие украшения.

— Мама, я пойду с мальчиками, — сказал Мерути ей в спину. Онна улыбнулась сыну, накидывая расшитый край тайки на длинные волосы.

Мерути смотрел, как они уходят, его родители — самый сильный мужчина племени, главный охотник, и его жена, красавица Онна.

И пошёл в обратную сторону, сначала медленно, а потом всё быстрее, часто перебирая короткими кривыми ногами, по узким мосткам, ведущим к хижине мастера Акута. Спешил, боясь, а вдруг Найя тоже ушла на праздник, вдруг он опоздает?

Айна, Большая мать всех людей, светила изо всех сил, и блеск рыжей глины, показавшейся на месте уходящей воды, резал глаза до слёз. Айна, кажется, злилась, хлопоча, или просто старалась забыть в хлопотах о своей тоске, проводив любимого мужа, и жара усиливась с каждым шагом мальчика, от мокрой глины и зеленых ярких листьев поднимались витые струи пара, на плечах и лице выступал горячий пот, мешавшийся со слезами. Он бежал, натыкаясь на празднично одетых людей, прижимал к груди ладошку, бормоча слова приветствия, сам себя не слыша. Не услышал и тихого шёпота, шелестевшего в птичьих криках, славящих свет Айны:

— Детёныш переш-шёл выше. Страх, одиночество, раскаяние и снова страх.

— Ещё — надежда и за ней — тоска.

— Избран верно.

— Ахашшш…

Вода уходила, будто кто-то тянул широкую ленту блестящей ткани. Утекала в пространства между стволов, собираясь узкими жгутами, и на месте, где была она так долго, показывалась мокрая трава, жирная глина и потерянные за время дождей вещи: миска, утонувшая краем в иле, разорванные бусы, деревянная игрушка в клочьях облезлой краски… По ненужным мосткам медленно шли люди, стекаясь обратными ручьями к площади — бывшему озеру. А дети бегали внизу, увязая босыми ногами в рыжей глине, падая и смеясь, прятались под деревянными дорожками, ставшими теперь лабиринтами для игр. Издалека слышался стук инструментов и перекликались мужчины, разбирая мостки на окраинах. Деревья, стряхивая последнюю воду, расправляли блестящие листья, исходящие влажным паром и, кажется, дышали, росли на глазах.

Взявшись хозяйничать, Айна не отступит. Несколько дней понадобится деревьям и кустарникам, чтобы выбить стрелки свежей листвы и завязать бутоны. И ещё через несколько дней весь лес утонет в запахе цветов. С каждым днем Айна станет выходить раньше и позже будет ложиться спать. Свет её, прибывая, высушит землю, и деревьям надо успеть отцвести и набухнуть плодами. Созреют по очереди — сначала покроется алыми ягодами кровянник, потом дикие яблони и груши засверкают красным и жёлтым, и полезет по толстым стволам цепкий виноград, усыпанный ярко-зелеными гроздьями, потом наступит очередь хлебника ронять на сухую землю тяжёлые колыбели, полные сладкой мякоти. Да всего и не перечислишь. Горячая летняя пора, когда только успеешь собрать один урожай, а уже другой просится в руки, сгибая ветки.

Мужчины на охоте добудут новые шкуры и принесут свежего мяса вместо надоевшей сушенки. Засверкает рыба в маленьких прудах, выкопанных на задних дворах. И к месяцу мёртвого зноя деревня переполнится добром. Вершина лета — время тоски Большой матери. Она глядит вниз, накаляя небо, как очажные камни в огне, не видя, как пересыхают листья и ручейки, потому что Еэнн, её храбрый и нежный муж, — ушёл давно и вернется нескоро. Нечем плакать любящей Айне, не в чем размешать горечь тоски.

Но когда натоскуется вволю, — вздохнёт прохладным ветерком, прикрывая блестящие глаза, оглядит отданную ей землю. Улыбнется тихо-тихо тому, что половина разлуки уже позади. И наступит на земле время медленной сладкой жизни, время, когда маленькие дождики вовремя брызжут из лёгких облаков, свет Айны ласков, как материнская рука, а на бледном лице Еэнна разглаживаются яростные морщины. Время, когда каждый делает, что захочет, и работа перемежается с праздниками и танцами у костров. Время вечерних сказок на прохладном песке у реки и время прогулок по широким лесным тропам — за ягодами и цветами.

Акут рассказывал это Найе ночью, когда она уже засыпала на его руке, всё время сваливаясь головой с жёсткого плеча, но тут же поспешно укладываясь обратно. Что-то спрашивала, и он чувствовал, как замирает, слушая. И думал, дыша ей в макушку: как ребёнок, что слушает сказку. И так же, как ребёнок, мерно задышала, тяжелея руками и головой, налитыми пришедшим сном.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});