Великий магистр - Октавиан Стампас

— Пустите! — крикнул Гуго, отбиваясь от вцепившихся в него рук. Граф Шампанский обхватил его за плечи, приблизив свое лицо.

— Молчите! Мы все погибнем, если не скроемся! — воззвал он к разуму мессира. — Вы видите, что творится? Это — конец! Ваш друг мертв, и мы ничем ему не поможем. Все горит, все рушится!

Говоря это, он с силой уводил де Пейна от места трагедии.

— Но что вы здесь делаете? Откуда вы взялись?

— Потом… потом… Я покинул Труа, мне пришлось скрываться. Король Франции Людовик, этот шут гороховый, ранен в Париже каким-то маньяком. В стране хаос. Орлеан и Лотарингия в огне, все воюют друг с другом, британцы — наступают по всему побережью. Началась страшная борьба за царскую корону… Потом я расскажу вам подробно, а сейчас — нам надо как можно скорее укрыться где-нибудь от этих толп.

— Граф, сюда! — крикнул один из его слуг, указывая рукой на пустой проулок. Гуго де Пейна несло вместе со всеми; рядом бежал граф Шампанский, тяжело дыша и оглядываясь на отставших преследователей. Кровавый закат опускался над Константинополем…

В это время в город уже вступали верные императору Алексею Комнину части, возглавляемые логофетом Гайком, разгоняя трусливо бежащую безумную чернь.

Глава IX. НАХОДКА МАРКИЗА ДЕ СЕТИНА

О, сжальтесь, небеса, избавьте от напасти,

Пучина, смилуйся, смири свой грозный вал,

Он смертным холодом уже сердца обдал,

Так пощадите ж тех, чьи судьбы в вашей власти!

Агриппа д'Обинье1

Почти одновременно в Тампль возвратились граф Норфолк и Раймонд Плантар — после очередной неудачной осады крепости Тир, где непобедимый Ималь-паша вот уже пятнадцать лет противостоял крестоносцам; а с острова Крит — Виченцо Тропези и его белокурая воительная супруга Алессандра, ставшая матерью двух прелестных дочек-двойняшек, коим дали славные имена — Мария и Юлия. И хотя роды прошли тяжело, но Сандра не потеряла своей юной свежести и привлекательности, а характер ее заметно изменился, стал более мягким и женственным. Теперь она вряд ли собрала бы возле себя оруженосцев, как у Син-аль-Набра, ведя их в бой против сельджуков. Покои Тропези отныне наполнились детским писком и, радостными хлопотами о малолетних птенцах. Все шесть тамплиеров частенько заглядывали сюда под различными предлогами, любуясь малютками.

— Жаль, что не мальчики, — ворчал лишь Бизоль, у которого самого в замке Сент-Омер подрастали две дочки. И, вспоминая о них, он порою вытирал покрасневшие глаза.

— У настоящих мужчин рождаются только девочки! — напоминал ему испанскую мудрость маркиз де Сетина, а граф Норфолк добавлял, набрасывая портреты двойняшек:

— А две одновременно — у сверхмужчин.

Андре де Монбар иногда покачивал головой, делясь своими сомнениями с Людвигом фон Зегенгеймом:

— Как отнесется ко всему этому Гуго де Пейн, когда возвратится из Константинополя? Ведь устав Ордена тамплиеров велит хранить безбрачие… А тут еще дети… Да в самом центре Ордена… Не знаю, не знаю…

— Нормально отнесется, — успокаивал его Людвиг. — Из всякого правила есть исключения, а Гуго никогда не был догматиком. Кроме того, мы — первые тамплиеры Ордена, и будущее многое простит нам. Оно не простит только одного — если Орден завершит свою историю на нас с вами, дорогой Монбар!

Последнее время Зегенгейма мучили сильные головные боли. Они начинались неожиданно, в любое время суток, заставляя рыцаря невыносимо страдать. Ему казалось, что какой-то страшный паук впивается в его мозг, вгрызается в сознание, путая мысли, стремясь добраться до сердцевины его жизни. Приступы головной боли начались после пожара в храме, порою прекращались на несколько дней, а иногда принимали столь затяжной характер, что длились несколько часов. В такие моменты он запирался в своих покоях, не пуская даже преданного ему оруженосца Иштвана, лежал ничком на постели, сжимая ладонями виски, а перед глазами его плыла кровавая волна, в которой виделись лица ушедших из его жизни людей — близких, родных, врагов, случайных попутчиков; но все они были мертвы…

Среди них была и любимая Евпраксия, и его друзья, сражавшиеся вместе с ним в том первом крестовом походе Годфруа Буйонского, и нынешние товарищи, положившие свои головы в Палестине — барон Бломберг, князь Гораджич, Рихард Агуциор, князь Василько. А однажды, когда боль стала затмевать разум, он увидел мертвое, обезображенное лицо Роже де Мондидье, и ужаснулся, поняв, что славный и веселый рыцарь также покинул сей мир. Как это случилось, когда? Какой рок навис над всеми ними, отправившимися вместе с Гуго де Пейном в Святую Землю? Боль отступала, и Зегенгейм впадал в меланхолическое настроение, становился равнодушным ко всему. Это состояние еще больше усилилось после того, как произошло его объяснение с принцессой Мелизиндой во дворце короля Бодуэна I.

Они проговорили более часа. Никто не знает, что произошло между ними, какие слова нашел граф Зегенгейм, чтобы высказать наконец-то принцессе то, что накопилось в его душе, чем ответила ему взбалмошная и капризная Мелизинда. Но судя по тому, каким расстроенным удалился Людвиг, и каким надменным было лицо принцессы, давно выбравшей объектом своих переменчивых увлечений иного рыцаря, между ними произошел окончательный разрыв. А вслед за этим, через несколько дней, последовало официальное уведомление о помолвке и предстоящей свадьбе принцессы Мелизинды и графа Фулька Анжуйского, одного из богатейших сеньоров Франции. Этот брак, о котором еще год назад предупреждал свою дочь король Бодуэн, был зарожден в тайных глубинах монархических дворов и направлялся из таких скрытых от глаз омутов, о которых не подозревали даже сами родственники, причастные к свадьбе. Лишь Нарбоннские Старцы, управлявшие этим процессом, хорошо знали — зачем нужна эта свадьба, призванная повлиять в дальнейшем и на все Иерусалимское королевство, и даже — на Орден Тамплиеров. Ломбардец Бэр получил новое указание, казавшееся безумным по заложенной в нем идее: слить Орден Тамплиеров с Орденом Сиона. И несколько дней ломающий голову над этой задачей резидент Сионской Общины нашел выход…

Любовь, эта коварная змея, нанесла еще один удар в сердце Людвига фон Зегенгейма. После разрыва с принцессой Мелизиндой он погрузился в еще большую меланхолию и печаль, не участвуя в общих для тамплиеров занятиях, не чувствуя вкуса пищи и свежести солнечных дней. Лишь два дела привлекали его, которым он предавался с ужасающей страстью: к вину и стрельбе из арбалета во дворе Тампля. Он выпивал один кубок за другим, не пьянея, погружаясь в мрачное состояние, а потом шел к каменной стене и просил своего оруженосца менять мишени напротив. Закупленные на рынке тыквы, на которых Иштван рисовал мелом глаза, нос и рот, он расстреливал с беспощадной суровостью, вонзая стрелы точно по центру, отчего тыквы разлетались мясистыми желтыми кусками вдребезги. Окончив стрельбу, он возвращался в свои покои, и с такой же суровой беспощадностью уничтожал фалернское вино. А потом вновь спускался во двор, где Иштван уже устанавливал новые тыквы, съездив за ними на рынок. Торговцы в базарных рядах дивились: зачем тамплиерам вдруг понадобилось столько этих плодов? Не полюбили ли они так тыквенную кашу или не заболели ли какой-то неведомой тыквенной горячкой?

Иногда к Людвигу фон Зегенгейму присоединялся кто-нибудь из тамплиеров, наблюдая за его стрельбой из арбалета. Как-то раз, Бизоль, качая головой, заметил:

— Лучше бы, друг мой, вы разбивали таким образом башки сарацинам… Чем провинились перед вами несчастные тыквы?

— Всему свое время, как говорил Экклезиаст, — спокойно ответил на это Зегенгейм, метко выпуская стрелу, а Иштван поспешил установить новую мишень. — В конце концов, стреляя в одно, мы всегда поражаем другое, не то, куда нам хотелось бы попасть. Любая цель — призрачна, и если нам кажется, что мы достигли ее, то мы так же ошибаемся, как и в том, что родились на свет. Все — мираж…

— Что-то я не совсем понял вас, — смутился Бизоль. — Ну да не в этом дело. Как-то раз вы сказали мне, что знаете кто поджег храм?

— Вернее, догадываюсь… Та женщина — Эстер, донна Сантильяна. Помните, вы еще обнаружили в ее доме пропавшего Гуго де Пейна?

— Да, конечно!

— Она стояла тогда рядом с князем Васильком, а мы с Бломбергом — неподалеку от них. Я видел, как она бросила свою накидку на свечи; уверяю вас, что это не было случайностью. Затем пламя от накидки охватило несчастного князя. Она — виновница случившегося. И на ее совести смерть тех сотен сгоревших заживо в этом адском огне, — с этими словами Людвиг выпустил еще одну стрелу, вдребезги разбивая голову-тыкву.

— В таком случае, она достойна самой суровой кары! — воскликнул Бизоль.

— И я знаю, как ее наказать, — посмотрел на него Людвиг, не глядя спуская стрелу: куски от тыквы обрызгали стену.