Петербургское действо - Евгений Салиас

Но Фленсбургъ, произнося эти слова, предполагалъ совершенно иное и даже рѣшился спѣшить. Онъ зналъ отлично, что если дѣло успѣетъ дойти до государя, то, конечно, Шепелевъ не окажется виноватъ, потому что въ дѣйствительности онъ и не былъ виноватъ. Но огласка, допросъ Шепелева, могли повести къ его нескромнымъ заявленіямъ, могли запутать все дѣло и погубить Маргариту

Послѣ нежданнаго происшествія, Шепелевъ, едва пришедшій въ себя отъ случившагося, сидѣлъ въ квартирѣ дяди, а Квасовъ громадными шагами метался по своей маленькой горницѣ внѣ себя, чуть не натыкаясь на стѣны. Лицо его было блѣдно, губы ежеминутно тряслись. Но съ самой минуты драки и до сихъ поръ онъ не вымолвилъ ни единаго слова. Раза два или три Шепелевъ спросилъ что-то у дяди, но Квасовъ вскинулъ только на него помутившимся взглядомъ и не отвѣчалъ ни слова, только закусывалъ дрожащія губы и продолжалъ шагать.

Черезъ часа два въ квартирѣ Квасова появился Будбергъ, и хотя зналъ обоихъ офицеровъ въ лицо, однако спросилъ объ имени и отчествѣ каждаго. Квасовъ остановился, молча, сложивъ руки за спиной, и глядѣлъ на Будберга тѣми же мутными глазами. И Шепелеву, назвавшему себя, пришлось отвѣчать и за дядю.

— Да, это Акимъ Акимовичъ Квасовъ.

Будбергь въ короткихъ словахъ объяснилъ, что оскорбленный Шепелевымъ его пріятель Фленсбургъ присылаетъ его секундантомъ для вызова Шепелева.

Въ первую минуту ни юноша, ни лейбъ-компанецъ, не поняли словъ голштинца и оба глядѣли на него, почти разинувъ рты.

Будбергъ объяснялся какъ бы съ двумя дѣтьми, передавъ имъ подробно и обстоятельно въ чемъ дѣло. Шепелевъ вдругъ радостно вскочилъ съ своего мѣста, будто лучъ свѣта ярко блеснулъ для него среди полной тьмы. Дѣйствительно, за минуту назадъ, онъ сидѣлъ, не зная какъ выйдти изъ своего положенія, а здѣсь ему сразу показали, что сдѣлать, и онъ радостно ухватился за это предложеніе. Онъ слыхалъ о поединкахъ когда-то и не понималъ ихъ, считалъ безумствомъ, грѣхомъ, заморской выдумкой, теперь же ухватился за предложеніе Будберга, какъ утопающій за соломинку.

Квасовъ также понялъ, наконецъ, что надумалъ нѣмецъ.

— Да, протянулъ Акимъ Акимовичъ. — Тэкъ, Тэкъ!

И это были первые звуки его голоса послѣ двухъ-часоваго молчанія.

— Такъ, теперь понятно! заговорилъ онъ будто самъ себѣ:- совсѣмъ понятно! Это, стало бытъ, по законному, по заморскому. Не взлюбилъ человѣка, убилъ на дорогѣ, изъ-за угла или хоть при всей честной компаніи. Виноватъ! Въ Сибирь! A это по законному! Не взлюбилъ, отдулъ, самъ же обидѣлся и зову: дай, молъ, себя убить. Ай-да нѣмцы! У васъ всякая мерзость и та такъ отглажена, что просто золотомъ блеститъ. Слыхалъ я всегда, что вы нѣмцы…

И Квасовъ прибавилъ такое слово, отъ котораго Будбергъ покраснѣлъ до ушей.

— Ну, а теперь самъ буду знать, что вы… И Квасовъ снова повторилъ то же слово.

— Послушайте, господинъ Квасовъ, заговорилъ спокойно Будбергь. — Я не затѣмъ пришелъ, чтобы слушать отъ васъ оскорбительныя выраженія. Я знаю, что намъ будетъ очень мудрено втолковать вамъ всѣ правила поединковъ такъ, какъ они испоконъ вѣка совершались и совершаются въ Европѣ. Я зналъ заранѣе и говорилъ Фленсбургу, что прежде, чѣмъ вы поймете и согласитесь, надо будетъ, какъ говорится, выпить цѣлое море.

— Пей, голубчикъ, что хочешь! Хоть море, хоть другое, что вотъ тутъ у меня, осуши до дна! A вотъ, что я тебѣ скажу. Поѣзжайте въ Фленсбургу и скажите ему, что дядя съ племянникомъ на все согласны. Скажите ему, что нѣтъ человѣка, котораго бы я такъ любилъ и уважалъ, какъ господина Фленсбурга, и кстати, припомните ему про колбасу, которую я ему въ кабуру вложилъ тому мѣсяца два или три будетъ.

— Такъ вы согласны? прервалъ его Будбергъ.

— Согласны, согласны! въ одинъ голосъ отвѣчали Квасовъ и Шепелсвъ.

— Гдѣ же и когда мы должны встрѣтиться?

— Гдѣ прикажете, — говорилъ Квасовъ, заслоняя племянника, какъ если бы дѣло шло о немъ самомъ.

— По дорогѣ въ Метеловку, самое лучшее. Тамъ глухо всегда.

— Самое настоящее разбойничье мѣсто, заговорилъ Квасовъ. — Тамъ и будемъ другъ дружку по заморскому и законному рѣзать.

— Такъ завтра въ шесть часовъ утра мы будемъ тамъ съ Фленсбургомъ.

— И мы будемъ.

— И я надѣюсь, прибавилъ Будбергъ, — что до тѣхъ поръ никто кромѣ насъ объ этомъ знать не будетъ. Иначе, какъ вы, вѣроятно, понимаете, начальство прикажетъ не допустить поединка, вразумительно говорилъ Будбергъ Квасову.

— Стало быть, вы предполагаете, отозвался Акимъ Акимовичъ, — что мы, такъ сказать, сбѣгаемъ сейчасъ къ тетенькѣ пожаловаться на васъ. Не бойтесь, въ шесть часовъ будемъ тамъ.

Будбергъ вышелъ совершенно довольный, не ожидавшій такого быстраго успѣха. Онъ полагалъ, что ему придется часа три поучать русскихъ офицеровъ и чуть не упрашивать и умасливать идти на поединокъ, а вмѣсто этого юноша видимо обрадовался предложенію, а Квасовъ тоже, если не обрадовался, то хладнокровно поневолѣ согласился.

Послѣ ухода Будберга дядя и племянникъ остались глазъ на глазъ.

Шепелевъ сѣлъ на кровать дяди, понурился и задумался. Квасовъ стоялъ передъ нимъ среди горницы, не двигаясь, не шевелясь, какъ истуканъ, и наступило мертвое молчаніе во всей квартирѣ.

Наконецъ, Квасовъ шагнулъ къ юношѣ, положилъ ему руки на плечи. Шепелевъ пришелъ въ себя, поднялъ голову.

Лицо Квасова было въ слезахъ. Едва только глаза ихъ встрѣтилсь, лейбъ-компанецъ вдругъ зарыдалъ, какъ ребенокъ, шлепнулся на постель около него и, обхвативъ его сильной рукой, навалился на него, всхлипывая.

— Дядюшка! дядюшка! повторялъ Шепелевъ. Голосъ его дрожалъ и рвался отъ наплыва различныхъ чувствъ, поднявшихся на сердцѣ. И горе, и стыдъ, и боязнь, все спуталось въ немъ и будто застлало ясное сознаніе того, что совершилось, того, что будетъ завтра.

XXIII

На другое утро, чуть свѣтъ извощичьи большія дрожки тащились шагомъ по скверной дорогѣ изъ Петербурга въ Метеловку.

Это былъ десятокъ избъ на крайнемъ концѣ Фонтанки, и мѣсто это было разбойничьимъ гнѣздомъ. Никакія полицейскія мѣры не могли превратить разбоевъ, и шайка, здѣсь жившая, была, казалось, неуловима.

Шепелевъ сидѣлъ слегка блѣдный. Красивые глаза его блестѣли ярче, отчасти лихорадочнымъ блескомъ, но выраженіе блѣднаго лица было не тревожно, а безконечно грустно. Онъ зналъ отлично, что ѣдетъ на смерть.

Онъ понималъ, что оскорбленіе Фленсбурга было умышленное, чтобы вызвать его, а вызовъ понадобился ему затѣмъ, чтобы убить.

Была-ли тутъ при чемъ Маргарита, онъ подозрѣвалъ, но какъ-то боялся думать объ этомъ.

«Лучше умереть, не зная этой мерзости!» думалось ему.

Ему будто не хотѣлось уносить на тотъ свѣтъ съ собой не свѣтлый и не чистый обливъ предмета первой любви своей. Разумѣется, Квасовъ увѣрялъ его, да и сердце подсказывало, что Маргарита не чужда всему происшествію, но насколько замѣшана она въ немъ, онъ не хотѣлъ, даже просто боялся думать.

Объ исходѣ поединка онъ тоже сомнѣваться не могъ. Фленсбургъ, какъ иностранецъ, какъ адьютантъ принца, ежедневно учившійся у Котцау, владѣлъ шпагой если не безукоризненно ловко, то, конечно, гораздо лучше Шепелева, онъ же успѣлъ только взять нѣсколько уроковъ, когда заставалъ своего дядю усиленно, ревностно, изъ всѣхъ силъ трудившагося и ломавшаго себя на всѣ лады, чтобы отмститъ публично Котцау.

Квасовъ, наоборотъ, сидѣлъ бодрый, чуть не веселый, шутилъ съ извощикомъ, подшучивалъ даже надъ двумя хромоногими клячами, которыя ихъ тащили.

Шепелевъ грустно поглядывалъ на дядю и недоумѣвалъ, какимъ образомъ можетъ этотъ самый Акимъ Акимовичъ, вчера рыдавшій надъ нимъ, сегодня относиться такъ безучастно въ его судьбѣ.

A Квасовъ былъ просто доволенъ собой. Еще наканунѣ вечеромъ, онъ обѣжалъ чуть не всѣхъ офицеровъ своей роты, съѣздилъ въ кому-то еще въ городъ и собралъ всевозможныя свѣдѣнія о всевозможныхъ дуэляхъ и поединкахъ.

Вернулся онъ домой ночью, вполнѣ обученный, узнавшій и понявшій до тонкостей всѣ многоразличныя правила многоразличныхъ заморскихъ поединковъ. Вдобавокъ, теперь у Квасова въ рукахъ была пара новенькихъ шпагъ одинаковаго размѣра. Этимъ онъ готовился удивить самихъ нѣмцевъ. Квасову объяснили, что если у Фленсбурга шпага будетъ хоть на вершокъ длиннѣй шпаги Шепелева, то дѣло плохо. И Акимъ Акимовичъ вечеромъ съѣздилъ въ оружейнику на Невскомъ и купилъ пару новыхъ шпагъ, лихо отточенныхъ и блестящихъ, какъ серебро.

Наконецъ, послѣ часа ѣзды по рытвинамъ и лужамъ, они достигли до поворота, за которымъ открылись пустыри. Вдали виднѣлась деревня, а ближе, саженяхъ въ восьмидесяти, стояла щегольская берлина безъ кучера, и около нея два офицера.

Противники и секунданты раскланялись.

Шепелевъ при видѣ врага какъ бы встрепенулся. Лицо его оживилось, но стало еще блѣднѣе.