Пётр и Павел. 1957 год - Сергей Десницкий

"Значит так, – медленно проговорил врач и начал выбивать пепел из трубки о край массивной бронзовой пепельницы. – Не подумайте, дорогуша, что меня до слёз растрогал ваш рассказ, я и похлеще истории знаю, но… Уж больно случай интересный! – и он постучал указательным пальцем по бумаге, что лежала перед ним на столе. – Прелюбопытнейший, доложу я вам… Ну, так когда вы сможете мне его показать?" "Кого?" – не поняла Нюра. "Жениха вашего", – пояснил Аркадий Львович. "Да я сию минуту могу за ним съездить! – обрадовалась девчушка. – Он меня дома дожидается". "Ну, такую горячку мы пороть с вами не станем, – остановил её доктор. – Лучше завтра… Хотя нет, завтра у меня операционный день, а вот в четверг, – он полистал настольный календарь, – эдак, часикам к десяти приезжайте и парнишку с собой захватите… Посмотрим… посмотрим… Ох, чует моё сердце, этот случай на докторскую тянет!.." – и, довольный, потёр ладони.

Два следующих дня стали для Нюры настоящей пыткой. Павел по-прежнему был молчалив, болезненно сосредоточен, и, чтобы вытянуть из него хотя бы слово, нужно было приложить колоссальные усилия. Нюра, привыкшая к лёгкому свободному общению, постоянно расположенная к окружающим, всерьёз страдала. Ей всё казалось, что замкнутость Павла вызвана её неловкостью, неумением найти подход к нему, верный тон или хотя бы тему для разговора, а подолгу молчать она не умела. И ещё одно обстоятельство смущало Нюру ужасно. Так получилось, что они с Павлом спали на одной кровати: даже узенькую лавку поставить на веранде было некуда. Поэтому ночи для неё превращались в самую настоящую пытку. И, хотя спали они практически одетыми, постоянный страх прикоснуться к лежащему рядом парню изматывал совершенно. Она почти не спала, измучилась донельзя, но делала вид, что всё хорошо, всё нормально. А Павел на все её неловкие попытки как-то сблизиться отвечал тем, что замыкался в себе, и стена отчуждения, возникшая между ними, день ото дня росла всё больше и больше.

Утром в четверг Нюра вскочила с кровати в ужасе – проспала! На улице было ещё темно, и она никак не могла понять который час. Осторожно, на цыпочках пробралась в комнату к домохозяйке и с трудом среди многочисленных коробочек, вазочек и пузырьков, в безпорядке стоящих на комоде, отыскала будильник. Часы показывали всего лишь половину седьмого. Вот так всегда!.. Когда хочется, чтобы время бежало бегом, оно ползает, как старая больная черепаха. И наоборот. Нюра вернулась к себе, на веранду, хотела было опять залезть под одеяло, но испугалась: а вдруг нечаянно Павла разбудит – и передумала. Села на табуретку около двери, привалилась спиной к холодной стене и, глядя на спящего парня, задумалась. Для неё теперь было совершенно ясно, что любит она этого слепого мальчишку. Крепко любит, по-настоящему. Ведь сказать по правде, она никого ещё не любила. Иногда и нравился ей кто-то из парней, но так… Не понарошку, конечно, но и не всерьёз и не надолго. И даже целовалась она пару раз – его Валерием звали, – и хвасталась потом перед девчонками, но всё это какую-то детскую игру напоминало, вроде "тили-тили тесто, жених и невеста"… А вот с Павлом у неё всё иначе сложилось. И виделись они всего-то несколько дней… Впрочем, почему "виделись"? Это только она его видела, а он её нет. И не увидит никогда. Если чуда не произойдёт и глаза его зрячими не станут. При этой мысли ей стало так жутко, что Нюра не сдержалась и захлюпала носом.

– Ты что не спишь? – раздался с кровати голос Павла.

– Я-то?.. Да так как-то… – обрадовалась девчушка. Тому обрадовалась, что он первым заговорил с ней.

Павел откинул одеяло и сел, свесив ноги с постели.

– Из-за меня что ли?..

– Что ты?!.. Вовсе нет!.. Вроде безсонницы у меня что-то… Со мной это часто бывает.

– Ты только за дурака меня не держи, – попросил он.

– За какого такого "дурака"? – у Нюры внутри всё ликовало. – И не думала даже!..

– Я что, по-твоему, не понимаю?.. Мать из-за меня мучается, тоже, небось, ночей не спит. Каково ей на старости лет с инвалидом маяться?!.. Такую здоровенную обузу на себе тащить… Но ладно, она всё-таки мать!.. А ты?.. Тебе-то за что страдать?.. Я ведь слышу… У меня, знаешь, как слух обострился из-за слепоты моей? Всё чую… И знаю, ещё ни одной ночи у тебя не было спокойной, нормальной. Я в школе книжку одну читал про двух влюблённых… Они давно жили, в древней Греции… Её Изольдой звали, а того пацана… Забыл как, но это и неважно совсем… Так вот, они, когда спать ложились, посерёдке, промежду собой, обоюдоострый меч клали, чтобы во сне между ними не случилось чего… Ну, ты меня понимаешь… Вот и промежду нас этот самый меч лежит, покоя тебе не даёт…

– Можно подумать, тебе это нравится, – попробовала возразить девчушка.

– Не про меня разговор! – рассердился Павел. – Я своё получаю и потому терпеть обязан. А вот ты тут совсем ни при чём. Безвинно страдаешь…

– Ошибаешься… Вовсе не страдаю я… Я даже наоборот…

– Что наоборот?..

Она хотела ответить, но вдруг покраснела смешалась и пробормотала едва слышно.

– Нет, не понимаешь ты… Ничего не понимаешь…

Они замолчали и долго сидели на тесной веранде в мутном предрассветном мареве, думая каждый о своём.

И вдруг Павел заговорил. Сам, безо всякого принуждения.

– У меня, когда я в армию уходил, подружка была… Сашей звали… Александрой то есть. Мы, когда прощались, решили: отслужу – поженимся… Как же!.. Поженились!.. Я вернулся, так она даже не зашла ни разу проведать, хотя бы "здравствуй" сказать. Серёга, кореш мой, говорил, испугалась шибко: а вдруг я про уговор наш вспомню и жениться потребую. Не понимала, глупая, требовать я уже ничего не могу… Куда мне?.. Калека… Слепой… Я теперь могу только с протянутой рукой просить. Умолять, Христа ради!.. Господи!.. Ненавижу я себя!.. Ох, как ненавижу!..

– Не смей так говорить!.. Не смей!.. – Нюра задыхалась от нежности, боли, радости, счастья. – Да ты… Ты лучше всех!.. И никакой ты не инвалид!.. Вот увидишь… Да, да, увидишь!.. Я верю, иначе быть не может!.. Да просто не должно быть!.. Иначе., это слишком несправедливо!.. Господь не позволит!.. Не допустит!.. Я верю, и ты верить должен!.. Ты слышишь меня?.. Должен!..

Она вскочила со своей табуретки, села рядом с Павлом, обняла, и крепко прижалась к нему.

– Павлик, ты только ничего плохого не думай. Я помогу тебе… Я всё для тебя сделаю… И не потому, что хочу что-то взамен получить, а потому только, что помочь хочу… И не казни ты себя… Мне с тобой так хорошо, так хорошо!.. Так никогда раньше не было.

Она говорила ещё что-то, может, не слишком связное, но они понимали друг друга и безо всяких слов, и обоим от этого становилось легче, и будущее уже не казалось таким безпросветным.

Потом на электрической плитке, которую дала им тётя Фира, Нюра приготовила завтрак: яичницу-болтушку из трёх яиц, заварила чай. Погода в это утро была замечательная – ярко светило солнце, и ветер с моря был не такой колючий. "Может, пешком пойдём? Заодно прогуляемся, – робко предложила девчушка Павлу. – Ты же целыми днями безвылазно дома сидишь". "Пойдём", – коротко ответил тот и первый раз за всё время их знакомства улыбнулся.

Как ни старались они идти медленно, всё же к дверям клиники пришли за полчаса до назначенного срока. Сердце у Нюры в груди билось так, что, казалось, прохожие на улице слышат его частые, гулкие удары.

Аркадий Львович поздоровался с Павлом за руку, потом обернулся к его провожатой и строго приказал:

– Вы, голубушка, теперь погуляйте, а мы с вашим молодым человеком делом займёмся. Думаю, часов до шести вы совершенно свободны, – и увидев её растерянный взгляд, спросил. – В чём дело?.. Я что, непонятно объяснил?..

– Да нет, понятно… Понятно, – поспешно ответила Нюра. Подойдя к Павлу, она чмокнула его в щёку и быстро-быстро прошептала на ухо: – Ты только ничего не бойся и помни: я с тобой всегда-всегда буду.

На трамвае она вернулась в домик к тёте Фире, упала головой на подушку и первый раз за последние три дня и три ночи проспала сладкосладко, без снов целых пять часов.

Когда к шести часам Нюра вернулась в клинику, Павел сидел в кабинете старшей медсестры, где происходило традиционное чаепитие с глазированными сушками. Новая нюрина подруга Ася, примостившись на подоконнике со стаканом чая в руке, весело хохотала – Майя Семёновна рассказывала знаменитые одесские анекдоты.

– … И тут она говорит: "Нет, вы понюхайте, понюхайте! Эта рыба у вас совсем дохлая!" "Ничего подобного, мадам, – отвечает торговка. – Она не дохлая, а уснутая." "Уснутая?!.. Хорошо, но тогда скажите мне, почему она так воняет?!" "Мадам! – не сдаётся торговка. – Когда вы спите, вы за себя отвечаете?.."

Асю охватил новый приступ смеха, а Павел… Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он сосредоточенно отхлёбывал чай из гранёного стакана, и, казалось, это занятие поглотило его целиком.

Домой они возвращались пешком по тёмным одесским улицам и переулкам. У городских властей с освещением наблюдались явные проблемы: уличные фонари по большей части не работали, а те, которые ещё пытались пробить кромешную тьму своим мутным слабым светом, были настолько редки, что скорее напоминали одинокие маяки в безбрежном городском мраке, чем нормальные осветительные приборы. Снова задул с моря холодный, пронизывающий ветер, и Нюра искренне пожалела, что послушалась Павла и повела его к тёте Фире пешком. Для него было совершенно безразлично, освещены одесские улицы или нет, а вот ей приходилось почти наугад пробираться в зловещей темноте, всё время рискуя или самой растянуться на мокром асфальте, либо, не дай Бог, завести Павла в какую-нибудь колдобину. Не хватало ещё, чтобы кто-то из них вывихнул или сломал ногу.