Пётр и Павел. 1957 год - Сергей Десницкий

И сегодня, в новогоднюю ночь, она постаралась сделать всё, чтобы Георгий даже на больничной койке ощутил: к нему тоже пришёл праздник. На тумбочке стояла тарелка с абхазскими мандаринами, а в углу, слева от кровати, красовалась пушистая ёлка, украшенная его любимыми с детства ёлочными игрушками. В комнате пахло еловыми ветками и мандариновой кожурой – запахами, лучше которых не бывает на белом свете!.. А как же?!.. Ведь Новый год пахнет именно так, и этот запах остаётся с каждым из нас на всю жизнь…

Женщины на кухне занимались приготовлением праздничного стола. Жена Автандила Варвара, худенькая, маленькая, полная противоположность своему большому, мягко говоря, сильно располневшему мужу, быстро работая ловкими пальцами, лепила крохотные пирожки. Людмилка резала овощи для салата оливье и болтала без умолку.

– Да, сидел!.. И что?.. Иные, вон… Со стороны поглядишь – самый натуральный ангел, а в душу заглянешь – сущий зверь!.. У меня приличный опыт на этот счет: недаром за четыре года полстраны по железной дороге исколесила. Подруги в общаге упреждают: "Погоди, Людмилка!.. С уголовником связалась, он себя покажет ещё!.." Да какой он уголовник?!.. Пацан с голодухи полкило зерна из амбара упёр, а его – за решётку. Ну, разве справедливо это?.. Выпороли бы, да и всё тут!.. А они на всю жизнь позорный ярлык к человеку прицепили – "уголовник"!.. Видать, у самих-то детишек не было, а не то подумали бы, прежде чем такую жестокость учинить!.. Я вообще считаю, много жестокости в нашей жизни не по надобности происходит, а от глупости. Или, ещё хуже, – со зла. Злобится человек, а спроси, с какой стати, – ответить не сумеет. Душит его злоба, оттого и разума лишает.

Звонок в дверь прервал её философские рассуждения.

– Я открою! – донёсся из глубины квартиры голос Павла Петровича.

– Вот он!.. Лёгок Владька на помине! – Людмилка отложила в сторону нож и, вытирая фартуком руки, побежала встречать жениха. Однако на сей раз она ошиблась: в дверях стоял не любимый с коробкой магаданских деликатесов, а раскрасневшаяся, запыхавшаяся, взволнованная Нюра с огромным арбузом в синей сетчатой "авоське".

– Вот, еле дотащила! – сказала она, осторожно укладывая арбуз прямо на пол в коридоре. – Здравствуйте!.. С наступающим вас!..

– Нюрка! – обрадовалась Людмилка. – Подруга, ты куда пропала?.. Мы с тобой больше месяца не виделись!..

– Я из Одессы, через два дня опять в рейс, – обстоятельно, с достоинством ответила "подруга".

– А как нас нашла?..

– Ты адрес Павла Петровича на всякий случай девчонкам в общежитии оставила. Вот по нему и нашла.

– Что Павлик?.. – с места в карьер начала допытываться Людмилка.

– Вам всем от Павла привет и, естественно, поздравления…

– Где он и как?..

– Людмила, пожалей человека!.. Дай раздеться, дух перевести, – остановил "подругу" Троицкий. – Гляди, какую тяжесть она нам приволокла!.. Думаю, арбузик килограммов на пятнадцать потянет…

– Двадцать два!.. Я сама на Привозе выбирала. Это наш новогодний подарок… – Нюра была необыкновенно горда тем, что подарок произвёл на Павла Петровича такое сильное впечатление.

Потом они сидели на кухне, пили чай с только что испечёнными пирожками Варвары и слушали Нюрин рассказ.

Вот уже три недели как Павел лежит в одесской глазной клинике. Когда в Москве Авдотья Макаровна с сыном пришла в институт имени Гельмгольца, молодой врач, осмотрев Павла, долго молчал, а потом неожиданно предложил: «Павлу операция нужна. В нашем институте таких операций не делают, а посему парня только измучают и отпустят восвояси с глазными капельками в кармане. Послушайтесь доброго совета: поезжайте в Одессу. Там в Филатовской клинике хирурги чудеса творят. К сожалению, самого Владимира Петровича уже год, как нет, но школу он создал первоклассную, даст Бог, и вашему сыну помогут. Я, конечно, могу ошибаться, но, думаю, шанс у вас всё-таки есть».

Авдотья Макаровна ехать не хотела да и не могла: уж больно от дома далеко. Но сын вдруг заупрямился – поеду, да и всё тут!.. Нюра его поддержала и даже взяла отпуск за свой счёт, чтобы проводить Павла в Одессу. Ахая, охая и стеная, Макаровна перекрестила несчастное дитятко и, как ей хотелось думать, будущую невестку, села в поезд с тяжёлым сердцем и отправилась домой к своей ненаглядной кормилице Доне, к хрюшке Фросе и её шестерым поросятам, к безымянным гусям и курам. Нельзя же хозяйство на долгое время без присмотра оставлять, а не то… Чем в лихую годину кормиться?.. Как выживать?..

А счастливая Нюра с беднягой Павлом помчались на юг, к Чёрному морю.

Поначалу дела в Одессе складывались у них не слишком удачно. Во-первых, зимой этот город теряет всю свою привлекательность и напоминает не курортный рай, а скорее место ссылки для всех неудачников и записных второгодников. Пронизывающий до костей ветер с моря, слякоть и промозглая сырость – вот главные "достоинства" зимней Одессы. К тому же в клинике свободных мест не оказалось, а чтобы попасть на приём, требовалось ждать в очереди больше двух недель. Денег у них – в обрез, а места в гостинице слишком дороги, чтобы две недели оплачивать номер за просто так. Это им было не по карману. "И что и в такой ситуации и вы собираетесь и делать?.." – роняя ошурки от семечек на засаленный цветастый халат, спросила их тётя Фира, пожилая одинокая еврейка, у которой они сняли холодную веранду за пять "рупчиков" в день. Другие бы отчаялись и опустили руки, но только не Нюра. Раз так, – решила она, – надо брать инициативу в свои руки. Оставив Павла с квартирной хозяйкой, она на дребезжащем допотопном трамвае, который каким-то чудом сохранился ещё со времён броненосца "Потёмкин", поехала на Французский бульвар в клинику, познакомилась там с такой же молоденькой, как она сама, медсестричкой, подробно, не жалея красок, рассказала ей историю Павла и попросила помощи и совета. Медсестричка Ася поохала вместе с Нюрой, попереживала и велела приехать на следующий день к девяти часам утра: "Я, конечно, ничего обещать не могу… Сама понимаешь, не велика шишка, но кое-что выяснить попробую".

Домой к тёте Фире Нюра летела как на крыльях.

Назавтра уже в половине девятого она сидела у дверей клиники. Ася опоздала совсем немного – минут на десять. "Извини, проспала, – запыхавшись проговорила она и уже на ходу крикнула Нюре: – За мной!.. Бегом!.."

Пулей влетели они в служебный гардероб, там Ася всучила своей новой подруге белый халат, после чего они так же стремительно взлетели на второй этаж и остановились перед дверью, на которой висела эмалированная табличка с надписью "Старшая медицинская сестра". "Подожди меня здесь". – приказала Ася и скрылась за дверью. Ждать пришлось недолго. Уже через пару минут заветная дверь приоткрылась, в щель просунулась Асина голова, которая прошептала: "Заходи!.." В кабинете за канцелярским столом, заваленном бумагами, восседала необъятных размеров дама лет сорока с убийственным перманентом на голове, который в народе называют "мелкий бес". Задорные завитушки явно не соответствовали внушительной монументальности её фигуры.

"Вот, познакомьтесь, Майя Семёновна, это моя подруга Нюра. Она сама вам всё расскажет. А я побежала, ладно?.. А не то мне от Аркадия Львовича влетит", – и выскочила в коридор, оставив "подругу" наедине со старшей медицинской сестрой.

"Ну, деточка, садись, – неожиданно мягким ласковым голосом проговорила Майя Семёновна. – Давай-ка мы с тобой чайку попьём. Ты, наверное, и позавтракать не успела", – и, не став слушать Нюриных возражений, сдвинула бумаги в сторону, освобождая угол стола для чаепития. Вот за чаем с глазированными сушками Нюра и рассказала ей всю историю Павла с самого начала и до самого страшного конца.

"А он для тебя кто? – полюбопытствовала старшая медсестра. – Муж?" Нюра покраснела до корней волос, но отважно вскинула голову и ответила: "Нет… Жених…" "Понятно, – кивнула головой Майя Семёновна и улыбнулась: – У тебя бумаги с собой?" "Какие бумаги?" – всполошилась Нюра. "Хотя бы медицинское заключение из института Гельмгольца у тебя есть?.." "Есть, – обрадовалась Нюра. – Конечно, есть!.. Вот оно". Медсестра мельком взглянула на бумагу, которую ей протянула Нюра, и решительно сказала: "Пошли к Аркадию Львовичу. Придётся тебе, деточка, опять всё с самого начала ему рассказать. Только постарайся покороче, самую суть. Он не любит, когда мысли, как манную кашу, по тарелке размазывают." И они поднялись на третий этаж к загадочному Аркадию Львовичу, который оказался импозантным высоким брюнетом. Ну, точь-в-точь герой из кинофильма "Мост Ватерлоо". Когда женщины вошли к нему в кабинет, он, стоя у окна, набивал табаком трубку. "У меня есть пять минут", – коротко бросил он через плечо, даже не обернувшись в сторону вошедших. Опустив все лирические детали, Нюра рассказала о ранении Павла, о равнодушии врачей в военном госпитале и, наконец, о консультации в институте Гельмгольца. Пока она говорила, красавец-врач, попыхивая ароматным дымом, внимательно изучал медицинское заключение из Москвы. "У нас, конечно, свободных мест нет?" – спросил он Майю Семёновну, выслушав взволнованный рассказ Нюрьг. "Увы! – медсестра безпомощно развела руками. – Даже все коридоры под завязку набиты." Аркадий Львович надолго замолчал. Трубка его давно погасла, а он всё сидел, не вынимая её изо рта. Думал.