Терра - Дария Андреевна Беляева

как ребеночка, а Мэрвин напевал песенку про «Парадайз-Сити», где все девчонки – милашки. Вот как его переведешь? Не райский же городок и не город рая, а?

– Знаешь, – сказал Мэрвин. – Если он мне не понравится, то пойдет к черту. Правда. Я не буду трястись над ним только потому, что у меня не было отца.

– Ты как баба перед первым свиданием.

– Но я знаю, что в глубине твоей широкой души найдется сочувствие и для меня.

– Нашлось. Держи.

Я засмеялся. Мы оба хохотали как безумные, остановились посреди улицы, и люди обходили нас, а мы смеялись, запрокинув головы, сам воздух, казалось, дрожал.

– Я достаточно пьяный, чтобы он понял, что упущено в моем воспитании?

– Даже более чем. Если бы ты был несовершеннолетним, он бы тут же отказался от родительских прав. Знаешь, что мне всегда было интересно, Мэрвин? Вот дамочка может подать на алименты, если мужичок сдал ДНК на тест и оказался папашей.

– Ну.

– Вот, а может взрослый родитель так сделать со своим пиздюком и сесть ему на шею?

– Никогда не думал.

– А это актуально.

Мне вспомнилось, какими мы были после того, как прошлись по автостраде: безумными, совсем поехавшими и совсем счастливыми.

– Одиннадцать лет мы с тобой знакомы.

– Это на самом деле не прям уж очень много.

Сентиментальный, значит, момент. Поглядели друг на друга и все поняли про то, что мы друзья и будем ими всегда. Девчата бы обнялись.

Тут Мэрвин резко, пьяно развернулся у вывески «Мэлса» с неоновой блондиночкой на роликах прямиком из начала шестидесятых. Коктейли. Барное меню. Вот это нас тут привлекало.

– Хотел показать ему что-нибудь американское, – сказал Мэрвин. – Понимаешь? И, бога ради, не нажирайся. У тебя проблемы с алкоголем.

– Мне это будет говорить человек, которого автомат объебал на двадцать косарей?

– У нас у обоих проблемы, – заметил Мэрвин. – Все беды из семьи.

Внутри было душновато, посетителей еще сидело достаточно, но я знал, что это ненадолго. Полчасика, и люди либо решат завернуть в следующий бар, ночь-то продолжается, либо отправятся по домам – черта между этими двумя категориями населения проходила по тридцати годам.

Заведеньице было просторное, просто до зубного скрежета американское, ничего ребята не забыли: ни вздутых трупешниками кожаных диванчиков наставить, ни развесить плакаты на стенах (пин-ап девчонки и марки пиваса, разумеется), а начищенные до блеска музыкальные автоматы радовали глаз почти у каждого столика.

– Круто, да?

– Я б на твоем месте выбрал что-нибудь более польское. Мужик в обморок упадет от счастья.

Что меня всегда поражало в дайнерах, так это несоответствие, какой-то обалдело наглый китч – черно-белая Мэрилин Монро, и тут же «Будвайзер», строгий беленький столик на хромированной ножке и сразу же толстобокий музыкальный автомат.

– Так, сейчас пойду сяду. Я слал ему свою фотку. Он должен меня узнать. А ты пристройся где-нибудь неподалеку. Слушай, а он не подумает, что я уж очень хочу с ним встретиться?

– Да ни в жизнь.

По потолку шли длинные металлические балки, к которым, будто бы кое-как, крепились лампочки. Я видел и черную трубу воздухоочистителя. Честно говоря, все эти новомодные типа лофтовые помещения казались мне дурацкими, недоделанными, подзаброшенными, я не видел в них кайфа, свободы хорошо сделанного дела, но вот Мэрвин такое очень любил.

Я занял место под плакатом со старенькой тачкой, надо мной висела связка разноцветных воздушных шариков, я дернул один к себе, поглядел на логотип «Мэлс». В окно, косо прорезанное в крыше, глядела на меня ночь.

Мэрвин занял место так, чтобы смотреть прямо на меня. Караулил, значит, чтобы я не свалил покурить. Я не собирался, честное слово.

– Нет уж, не надо, – сказал ему я. – Пересядь. Я хочу пялиться на твоего папашу. Твою рожу я и так уже видеть не могу.

Он пересел, заказал у девчонки «Лонг-Айленд» и уставился в телефон.

Ну нормально, а я чего? И айпад с собой не взял, книжку почитать. Думал что-нибудь по-быстрому скачать на мобилку, но тут ко мне подошла девчонка, вчерашняя школьница, небось. У нее на голове болтались два каштановых хвостика, за которые ее так и хотелось дернуть.

– Привет! Что будете заказывать?

Губы у нее были измазаны вишневым блеском, в носу висело колечко, а на воротничке бейджик – Стейси. В разрезе глаз проглядывало у нее что-то азиатское, какая-то давняя кровь, уже, можно сказать, кровиночка.

– Кофе, – сказал я. – Покрепче. Еще пирог яблочный. Есть?

Раз уж Мэрвин сказал не нажираться, то я решил сам с собой поиграть в такого копа, типа как из «Твин Пикса», который любил кофе и вишневый пирог, все одно развлечение.

– Конечно! – сказала она и унеслась, по-детски тряхнув хвостиками.

Я даже не успел спросить, будет ли она подливать мне кофе всю ночь. Может, оно и к лучшему.

Хотелось покурить, так что я крутил в руках салфетки, стучал по столу и всячески с собой боролся – пропустить появление папаши Мэрвина не хотелось.

Кого я ожидал увидеть? Графа Дракулу, может? Или крылатого гусара в сверкающих доспехах? Нет, хрен там с гусарами, определенно мысленно я скорее склонялся к Беле Лугоши. И у отца Мэрвина должен был быть длинный плащ с широким воротником, чуточку старомодный, конечно, но стилявый, как в немом кино.

А пришел, бля, мужичок лет шестидесяти, весь осунувшийся, маленький, по-славянски большеглазый. На нем был добротный, но без выебонов костюм, ладно скроенный, крепко, на века, сшитый. Такие через сто лет будут храниться в музеях.

Со своего места я отлично слышал, как мужичок сказал:

– Анджей Огинский.

– Мэрвин.

Фамилию свою он не назвал.

Анджей (а думать о нем как об отце моего лучшего друга я не мог) не был какой-нибудь там загадочной личностью, жутковатым вампиром из историй на ночь. Обычный, нормальный человек, неуверенный, неспокойный.

Глаза у него были усталые, выразительные, но какие-то потухшие, будто на плохом рисунке. Ой, господи, жалкое зрелище, может, я на него, конечно, зло держал, что он Мэрвина бросил и все такое, но у меня возникло стойкое отвращение к этим его подслеповатым повадочкам.

– Злишься? – спросил меня мой отец.

Он сидел напротив, губы у него были искривлены: не то больно стало, не то смешно – по нему никогда не понять.

– Ну, а чего он Мэрвина бросил, какой же он отец? – прошептал я.

– А я какой отец?

– Хоть какой-нибудь.

Вернулась Стейси, поставила передо мной тарелку с пирогом и стукнула о край моей чашки носиком киношного кофейничка. На секунду она загородила мне Анджея и Мэрвина, но я слышал, о чем они разговаривают: