Том 1. В краю непуганых птиц. За волшебным колобком - Михаил Пришвин

Рассказы

Сашок*

I

Мне тогда было лет девять. Я сидел за столиком и отвечал урок учителю. Вдруг кто-то крикнул:

– Царица небесная… Сашок утонул!

Мы бросились к окну. Толпа народа виднелась у пруда. Мы туда. Толпа обступила почти весь пруд кругом. Несколько человек по ту и по другую сторону пруда тащили за веревки невод от плотины к «хвосту». Тащили, как всегда, довольно медленно, потому что мешали большие ивовые кусты у самой воды. Посредине пруда, на лодке, кто-то торопливо раздевался. Потом он крестился и нырял, влезал снова на лодку, отдыхал и снова нырял. Необыкновенно и страшно было то, что вся собравшаяся толпа молчала.

Все было так, как и просто на рыбной ловле, но теперь была еще эта странно молчаливая толпа, сосредоточенно смотревшая в воду. А вода была темная, мутная, с берегов почти до середины затянутая зеленой ряской.

В этой воде, где-то на дне пруда, лежал человек.

Пройдет еще несколько минут, и он там умрет. Вот почему молчала толпа, было страшно, и страх передался мне.

Невод притянули к «хвосту» пруда. Наступал решительный момент. Раздался вопль:

– Заступись… помоги!.. Родимый, батюшка…

Корна показалась пустая. В ней билось несколько серебристых рыбок…

Невод потащили назад к плотине. Кто-то сказал, что время еще есть минут десять, захватят в этот раз, можно будет откачать.

Я стал про себя молиться: «Господи, спаси Сашка!» Я вспомнил, что часы, тикая, отбивают секунды. Я стал считать секунды, и от этого, казалось, времени становилось больше: тик-так, тик-так, раз, два, три…

. . . . . . . . . . . . . . .

II

И как же я любил Сашка! Помню зимний вечер. Михаловна дремлет, угревшись на теплой лежанке, а мы с Сережей сидим на ковре под стульями. Мы едем по морю. Кругом стреляют морские разбойники, вздымаются высокие волны, а мы себе спокойно сидим под стульями, сидим и едем. Вдали показывается вершина горы Арарат. Мы выталкиваем сонного кота из-под стульев, а он возвращается назад в виде голубя и приносит зеленую масличную ветвь. Нам грустно: завтра Рождество, а елки не будет; не до веселья, говорят, в такой неурожайный год. Вдруг из передней в коридор отворилась дверь, что-то зашумело. Мы тихонько к двери. И что же! Сашок, весь в снегу, с белой от морозу бородой, тащит по коридору на холодную половину большую-большую елку…

И этот самый Сашок теперь на дне пруда. Если его сейчас не вытащат, он умрет…

Тик-так… раз, два, три, четыре… Да скорей же! Скорей обходите кусты!..

III

Сашок не молод, весь зарос бородой, почти лица не видно. Но все его зовут Сашок, потому что любят. Он страстный охотник, и особенно на перепелов с сеткой и самкой.

Вот мы сидим с луками в вишневой заросли, подкарауливая птичек. Из вишняка видно, как Сашок с сеткой в руке пробирается по зеленому полю. В это время весь заросший волосами Сашок кажется одним из тех таинственных лесных существ, про которые рассказывала Михаловна в зимние вечера, угревшись на теплой лежанке

– Сашок, возьми нас с собой!

И он брал. Пока не сядет солнце и не стихнут соловьи, не крикнет ни один перепел, и сидит, притаившись за «глудкой», боится ястреба. Но вот мы добрались до озимого поля, на краю его расстилаем сетку и дожидаемся, когда крикнет тот голосистый, «десятирублевый», которого никак не может поймать Сашок.

«Пить-пиль-вить!»

Далеко, далеко. Но самка «взяла».

«Трюк-трюк», – отвечает.

«Пить-пиль-вить! Трюк-трюк!»

На красном фоне вечерней зари мелькнула черная точка.

– Тихо, тихо! – шепчет Сашок. – Летит! – И все мы боимся дыхнуть, мы, маленькие мальчики, и этот большой волосатый человек. Скорчились, прижались почти к земле. Слышно, как сердце бьется.

«Ш-м-ш», – зашумела рожь возле нас. Упал возле сетки.

«Ма-ва, ма-ва», – шепчет перепел.

«Трюк-трюк», – отвечает самка под сеткой.

Не помня себя, спешит перепел под сетку, видно, как шевелится рожь. Тут все мы вскакиваем, встряхиваем сетку, и перепел висит, запутавшись крыльями и ногами. Потом мы возвращаемся домой через лес. В лесу уж темно, горят светлячки. Но нам не страшно с Сашком…

Неводом почти совсем разогнали зеленую ряску, почти вся обнажилась грязная, стоячая, прудовая вода. Еще пять минут, и Сашок умрет.

Тик-так, раз, два, три…

IV

Бывало, летом, когда возят снопы с поля, мы с Сережей всегда на возу у Сашка. Солнце палит жарко на теплых снопах. Но тут-то и разговорится Сашок. Рассказывает про перепелов, про всяких птиц. Ему и нам все интересно, от мельчайшего красненького паучка на коре старой липы до самых больших птиц. Он рассказывает, а небесно-голубые глаза на волосатом лице светятся ласково-ласково.

Тут на возу у нас и созревает план набега.

Мы в вишняке, дожидаемся, когда уйдет караульщик. Ушел. Мы к яблонке. Трясем, набиваем карманы и пазухи, мчимся к амбару у колодца, складываем добычу. А то возьмем длинный шест с гвоздем, взберемся на стену скотного двора и достаем яблоко за яблоком желтобокую антоновку и красную анисовку с синеватым пушком.

Тут двойная опасность: свалиться на двор, где страшный бык, и быть пойманным караульщиком.

Яблоки берегутся до вечера, когда у колодца собираются все запыленные, усталые рабочие. Все едят наши яблоки и похваливают молодцов. И мы едим вместе с ними. Тут Сашок всегда уж достанет из кармана какую-нибудь диковину: невиданного кузнечика, который может перелетать с треском, раскрывая красные и синие крылья, или перепелочку маленькую с черным пушком, иногда вытащит из-под амбара смешных слепых щенят.

V

Расступись, дай дорогу!

И расступилась толпа.

Идет старая женщина, седая, с лицом темно-бронзовым, словно почерневшим от времени. Но глаза светятся религиозным светом, и крепко сжаты сухие бескровные губы. В руках у нее большая деревянная чашка, и там горит «страстная» свеча, лежит ладан (наверно, ладан). Она идет прямо к пруду и пускает по воде чашку с горящей свечой. Легкая зыбь на мутной воде гонит чашку вперед. Замерла толпа. Все смотрят, где остановится чашка. Вот словно и остановилась, кружится на одном месте.

– Затаскивай крыло сюда! Волоки в угол к плотине!

Туго идет. Не зацепился ли?

Серьезные лица напряженно смотрят в одну точку.

И вдруг загудела толпа, как один человек.

Показалась голая нога, рука, прилипшая к телу мокрая рубашка, борода, лицо…

* * *

С тех пор прошло уже двадцать лет. Я видел Сашка. Он по-прежнему ловит перепелов, но жалуется, что птицы прилетают все меньше и меньше. А главное, переводятся голосистые, «так хрипуны и летят». И ходить-то не стоит, только лапти трешь.

Господа умилились*

Если идти у нас осенью по краю поля по склону, то, не зная вперед расстояния, можно сильно ошибиться. Кажется, до зеленого островка на безграничном безлесном пространстве – помещичьей усадьбы – рукой подать. Но вот под ногами глубокая промоина. Только обойдешь, – снова ров, словно пасть из красной глины на черной земле. И так поля, склоны с пожелтевшей травой и рвы; ни деревца, ни кустика. И людей не видно. Спутанная лошадь с угнутой к тощей траве шеей, ворон да стая табунящихся, готовых к отлету грачей – вот, кажется, и все живое. Между тем вся эта земля разбита на бесчисленное количество полос, и в этом месте, как нигде, идет борьба за клочок земли. Люди живут в огромных селах, оттого и не видно далеко жилья. Эти места были описаны Тургеневым, но теперь леса вырублены, мужик измельчал, помещик разорился или превратился в кулака… Теперь великий художник не стал бы писать о наших местах.

Вот Дубровка – роща из вековых дубов. Кто-то из хозяев ее говорил: «Эта роща при нашей жизни никогда не будет продана». Но теперь ее рубят. Чем дальше в глубину рощи, тем глуше и глуше удары топора. Показывается группа золотисто-желтых кленов, ясеней и лип, а среди них дом-вилла, весь обвитый покрасневшими уже листьями дикого винограда. В окнах тяжелые рубчатые ставни, двери заколочены. В доме никого нет. Тишина. Только звенит осенняя птичка, чуть шелестят листья и слетают один за другим с высоких лип на крышу покинутого дома.

Я был в этом доме лет пять-шесть тому назад. Тогда хозяин – самый либеральный из крупных владельцев нашего уезда – увлекался биметаллизмом. Он ходил в кабинете из угла в угол и говорил, говорил без конца. Время от времени он подходил к столу, брал иностранный журнал, читал выдержку и снова ходил и говорил. Молодой студент – только что выпущенный из тюрьмы марксист – опровергал его:

– Экономическая необходимость, борьба классов, революция…

– Неизбежная революция?! Что вы, что вы, молодой человек?! Наши мужики и революция!.. Разве это возможно? Посмотрите…