Полынный мой путь (сборник) - Мурад Аджи

Несколько раз видел пожилых людей, вскапывавших огороды, но делали это они осторожно, украдкой, чтобы никто из соседей не увидел и не осудил. Никто же больше не работал… Оказывается, не работают не только в дни праздников, в дни войны тоже. Начало ноября 1992 года здесь выдалось именно таким – военным.

Я никогда в жизни не видел, как начинается война. А начинается она почти по-праздничному – сбивается привычный ритм жизни. И все. Внешние перемены и замечаешь поначалу. Они, те перемены, за окном, зримые, все остальное – пока эмоции. Эмоции – разговоры соседей по купе и сводки по радио. Эмоции – вооруженные группы мужчин на перронах станций. Даже бетонные ряды на шоссе, и они – эмоции, потому что ты видишь их словно на экране телевизора. Ты еще далек от них, ты остаешься в стороне, в теплом, уютном вагоне скорого поезда.

Лишь после первых шагов по перрону Владикавказа я почувствовал себя участником новой жизни, которая уже началась здесь. Проверка документов, сизая дымка над городом, запах пожара, время от времени где-то ухающие снаряды. Война. Ехал писать этнографический очерк о древних аланах, а попал на войну… Щедра «перестройка» на новые впечатления.

Пока подъезжали к городу, наверное, не я один тайно терзался мыслью – как лучше: лежать или стоять при обстреле поезда? Из-за любого куста могли послать букет свинца от «господина Калашникова». Однако никто из пассажиров не прятался, никто ни о чем не спрашивал, а все липли к окнам, пытаясь разглядеть в придорожных кустах засаду. Люди не знали, как вести себя на войне. Не научились.

Уже на перроне, перед выходом на вокзальную площадь, лихие ребята-гвардейцы с автоматами наперевес вглядывались в лицо каждого приезжего, надеясь выявить среди нас врага. Но какие мы враги? И с каких пор мы вдруг стали врагами? Жители одной страны, все одинаковые в правах. Внешне, по крайней мере. Особенно осетины и ингуши, они лицом похожи друг на друга… Чему удивляться – соседи, живущие здесь со времен Кавказской Албании.

Гостиница «Кавказ», где загодя – еще до войны! – я заказал номер, стояла на границе «ингушского» Владикавказа. Город в советское время разделили надвое, где проходила тайная граница, знали все. Потом, после 1944 года, когда репрессировали ингушский народ, о той границе вроде бы забыли. Сейчас вспомнили, и кое-кто пытался восстановить ее.

И она тут же появилась, эта граница непонимания, я убедился в ее реальности первой же ночью. Вернее, до комендантского часа, когда отправился раздобыть себе еду. (Буфет и ресторан в гостинице не работали, магазины в округе были закрыты, а и вправду, чем не праздник?) Ходил по пустынной улице, не ведая, что хожу по приграничной полосе, на которой не выставлены знаки.

Оставив попытки поесть, свернул в парк – он как раз за гостиницей. Вековые тополя, высаженные вдоль аллей, приглашали к раздумью. Кругом ни души. И тишина, редкая для города. Лишь артиллерийские раскаты да короткие автоматные очереди доносились с окраины, взрывая эту тишину. В четырех автобусных остановках отсюда шел настоящий бой. Не верилось (отчего холодный пот потом покрыл мой затылок), что гулял по аллее, находясь на мушке у ингушских снайперов. Ночью они дали сражение, их поддержали боевики, сидевшие по соседству в засаде на крыше университета. Но я не знал о них, и они не тронули меня.

Почему не убили? Счастливый случай, выпадающий всякому хотя бы раз в жизни? Нет, вероятнее иное – причина в моей шляпе! Я заранее знал силу своей фетровой шляпы с чуть приподнятыми полями. Во Владикавказе жители давно приняли негласное правило: мужчины-осетины носят кепки, а ингуши – шляпы. Чтобы различать своего и чужого… Когда нет национальной одежды, придумывают и такое.

Так, фетровая шляпа, которая, между прочим, очень хорошо простреливается, и знание Кавказа спасли мне жизнь. А стрелять ингушские ребята умели. Ночью в парке, прямо под окнами гостиницы, они дали бой регулярной российской армии и лишь на рассвете отступили.

«Когда в городе снайперы, держитесь ближе к домам, так им труднее целиться. Еще совет: следите за машинами. Особенно теми, что медленно едут, – напутствовал в гостинице паренек-осетин, взявший роль добровольца-инструктора. – Они выискивают, кого убить из автомата…» Честное слово, хорошие советы. И ко времени. В те дни я убедился в их пользе – мы же ничего не знаем, что и как нужно делать при обстреле. А судя по ежедневным сводкам Штаба обороны города (или как его там?), действительно были случаи убийств из проезжающих автомобилей.

Те, кто не внял этим простым советам, на себе, прямо на улицах, убеждались в их нехитрой правоте.

Несколько дней я вживался в эту безумную жизнь, познавал ее правила. Помню, вышел как-то из гостиницы, прошел по улице; чуть передо мной шли два осетинских гвардейца, они патрулировали город, вдруг одному из них показалась подозрительной светлая «Волга», он что-то крикнул, машина не остановилась. Лязгнул затвор – и машина остановилась… Как же просто останавливать машины, если у тебя в руках автомат!

Когда войска отогнали вторгшихся ингушских бойцов от города, во Владикавказе был праздник. Около гостиницы пожилой осетин от души дал очередь из автомата. С соседнего дерева полетели, как подрубленные, ветки.

Праздновали победу и по-другому. Кто-то праздновал на «бэтээрах», с автоматами. В той лихой пляске техники были раздавленные, были убитые, радость, она безгранична на фантазии. Как любовь. И безрассудна, как любовь.

С того дня победы стреляли редко, только по ночам, и не так азартно. Однако днем люди все равно ходили с оглядкой, до темноты улицы сами пустели, комендантский час можно и не вводить. Бои откатывались к границам Ингушетии, туда смещался интерес политической жизни. А столовые, кафе Владикавказа все равно не работали. Даже рынок был пуст.

В Совете Министров Северной Осетии нам, группе оголодавших журналистов, разрешили поездку по освобожденным районам. Желающих, правда, набралось немного, побаивались диверсантов на дорогах – появились и такие. Мой слух резанули слова – «освобожденные районы»… От кого освобожденные? От сограждан? Вчерашних соседей?

Как быстро война делит людей на своих и врагов, не оставляя места для суждений, для воспоминаний. Ей важно обозначить своих, остальные сами становятся врагами.

Сначала нам, журналистам, предложили ехать в одном «бэтээре». Но сидеть в «консервной банке» удовольствия мало – ничего не видно. После уговоров, переговоров, ожиданий и согласований дали автобус, сопровождать который будут «бэтээры» – спереди и сзади. Однако сопровождение вышло иным. Автобус пристроили к хвосту танковой колонны, которая шла на Назрань, столицу Ингушетии.

Тридцать легких танков впереди – царское сопровождение!

Нам разрешили доехать до селения Чермен, оно в двенадцати километрах от Владикавказа, там только-только закончился бой, и селение стало вновь осетинским.

Едем. Через каждый километр на шоссе баррикады – чьи, осетинские ли, ингушские? – около них стояли российские солдаты. Перед въездом в Чермен валялись горелые легковушки, матрасы, ковры, заляпанные грязью. Шоссе перегораживал завал из тракторов и сельскохозяйственной техники, но для танков завал – не проблема.

Чуть в стороне, в селении Донгарон, еще шел бой. Цепкий, изнурительный бой. На измор. Там в домах засели ингушские бойцы. Они автоматами и гранатометами стремились доказать свои права на родные дома, на родную землю. По ним методично били российские «бэтээры», короткими очередями – русские солдаты. Часть домов горела. Высоченные столбы черного дыма поднимались к самому небу и растекались по нему. Над селением висела огромная черная туча из дыма и душ убитых.

…Красивым был Чермен, богатым, его называли смешанным селением. Около трех тысяч осетин и чуть больше ингушей жили здесь, деля кусок хлеба. Местные осетины одни из первых приняли вернувшихся из ссылки ингушей, дали им кров, работу. А сейчас те же осетины и ингуши яростно стреляли друг в друга – их разделила война на своих и чужих.

Кто лучше стрелял, сказать трудно, так же как трудно сказать, кто лучше работал. Осетины ни в чем не уступали ингушам, а ингуши – осетинам. Из полутора тысяч дворов в Чермене я не видел ни одного бедного, неухоженного, как, скажем, в российских селах. Наоборот, один дом соревновался с соседним архитектурой, убранством и продуманным бытом. Сейчас обезлюдели улицы Чермена, отгорали дома после ночного боя.

Запах пожарища стоял всюду. Ошалевшие овцы, очумевшие коровы бродили тут и там. Около одного дома безумно выл забытый на цепи пес…

Десятки сожженных домов. Зачем? Раздавленные коровы. Зачем? Огромная свиноматка, убитая и изуродованная кем-то. Детская коляска около дороги со следами крови. Неподалеку новый велосипед и простреленная кепка.

Мы оставили Чермен быстро, слишком больно видеть все это. Порой казалось, что не было никакого селения, а был сон, неправдоподобный и слишком натуральный, как советское кино о войне.