Жизнь Антона Чехова - Дональд Рейфилд

Надя Терновская, самая хорошенькая «антоновка», показаться Чехову на глаза пока не решалась. Ее отец поссорился с начальницей гимназии Варварой Харкеевич, и Антон из солидарности стал избегать и дочери, и отца. Чувство гражданского долга оказалось для Чехова палкой о двух концах. Стоило ему пристроить в Ялте на лечение чахоточного учителя, как газета «Новости дня» откликнулась заметкой «Колония А. П. Чехова»: «Промелькнуло известие, что А. П. Чехов в новом именьице своем, на южном берегу Крыма, устраивает колонию для народных учителей Серпуховского уезда <…> нечто вроде дешевой гостиницы для интеллигентных тружеников». Антона завалили просьбами хворые учителя, а после того как в доме был установлен телефон, его спокойная жизнь закончилась. Впредь прибывающие на его имя телеграммы стали зачитывать по телефону, порой в предрассветные часы, когда в Москве заканчивались актерские пирушки, и, отвечая на звонок, он босиком стоял у аппарата на холодном полу и кашлял.

В первых числах сентября Антон встречал на пристани прибывших из Севастополя Евгению Яковлевну, Машу, Марьюшку и доктора Куркина — все они намучились в дороге от морской качки, а Евгения Яковлевна прибыла в уверенности, что пароход лишь чудом не пошел ко дну. Мустафа поднялся на палубу первого класса забрать багаж. Помощник капитана, увидев татарина там, где не следовало, ударил его по лицу. Мустафа крикнул, указав на побледневшего от ярости Чехова: «Ты думаешь, ты меня ударил? Ты — вот кого ударил!» Инцидент этот попал на страницы «Крымского курьера». Спустя какое-то время Мустафа Чеховых оставил — возможно, из-за случившегося или из-за того, что Евгения Яковлевна не захотела иметь в доме мусульманина, — и они наняли Арсения Щербакова, прежде служившего в Никитском ботаническом саду и на досуге читавшего жития святых. Вместе с Арсением в доме появилась и первая домашняя живность — два ручных журавля, которые с танцами повсюду сопровождали садовника и к которым всей душой привязалась Марьюшка.

Дом и в самом деле оказался мало пригодным для обитания. До октября комнаты стояли без дверей — проемы пришлось закрывать газетной бумагой. Однако к Чеховым сразу стали наведываться гости: старый сосед по Мелихову, князь Шаховской, потерпев крушение в семейной жизни, искал у Антона утешения и совета. Ваня предупредил, чтобы его ждали на Рождество. Елена Шаврова, вне себя от горя после смерти первенца, прислала на суд Антону перевод пьесы Стриндберга «Отец», а затем и сама приехала в Ялту. Из Москвы писал Ежов, настаивая на том, что писатель Епифанов должен встретить свой конец в Ялте и что Антону следует оплатить ему дорогу.

Маша, которой начальница гимназии позволила задержаться в Ялте, засучила рукава и принялась обустраивать дом. Двенадцатого сентября она писала Ольге Книппер: «Дача прелесть, виды удивительные, но увы, окончена она будет еще не скоро. Моя комната не готова, ватерпруф, конечно, тоже не готов, везде пыль, стружки, мухи и масса рабочих стучат непрерывно. Зато телефон уже действует. Ялтинские дамы приглашают моего брата кушать, но он неумолим и предпочитает обедать дома. К вечеру собирается народ, и на нашей улице гуськом, как у театра, стоят извозчики. Поим гостей чаем с вареньем и только. Исполняю роль горничной недурно. В 7 часов утра хожу с матерью на базар за провизией. Не устаю совершенно, погода очаровательна, воздух упоителен, кавалеры мои восхитительны. Вчера князь [Шаховской] прислал мне огромную корзину фруктов вперемешку с розами».

Провожая Шаховского в Москву, Антон передал с ним для Ольги Книппер запонки в форме птичек — грустной и веселой. Князь повез с собой и казуаровое одеяло, из которого нещадно лез пух, — вернуть его через родственника Чеховых в магазин «Мюр и Мерилиз».

В то время как Станиславский, сидя у себя в поместье, разрабатывал мизансцены к новой постановке «Дяди Вани», Немирович-Данченко постигал тонкости чеховского текста (в частном кругу он высказал относительно пьесы те же сомнения, что предъявил Чехову Театрально-литературный комитет). Немирович-Данченко дни напролет проходил с Книппер роль Елены Андреевны, и Ольга все не могла решить, какова эта женщина — распутна по натуре или же просто тяготится бездельем. Немирович-Данченко, ничуть не страшась критиканов из «Нового времени», намеревался показать пьесу и в Петербурге, «на территории противника», и Антон позаботился о том, чтобы отозвать разрешение на постановку пьесы в столице.

Немирович-Данченко пожелал получить монополию на пьесы Антона Чехова, а Ольга Книппер захотела стать его единственной женщиной. Постепенно она перезнакомилась со всеми его подругами. С Ликой они встретились на следующий день после отъезда Антона в Крым. Повстречав Кундасову, она поняла, что опасности та не представляет, и это становится ясным из письма Ольги Антону от 21 сентября: «Была у меня Кундасова <…> стояла в нашем стеклянном фонаре, в гостиной, говорит, что нашел столбняк и что она забыла, где она; потом отошла; мы болтали, пили чай с лимоном, ели черную кашу. Она была такая элегантная, просто прелесть. А знаете, больно на нее смотреть — такая она истерзанная жизнью, так ей нужен был покой, ласка»[480].

Новый сезон Московского Художественного театра был открыт 29 сентября спектаклями «Дядя Ваня», «Смерть Иоанна Грозного» А. К. Толстого и «Одинокие» Гауптмана. Антон послал актерам всей труппы телеграмму: «Будем работать сознательно, бодро, неутомимо, единодушно…» Театр назначил его «инспектором актрис». Между тем над Немировичем-Данченко и Станиславским стали собираться тучи — покровитель МХТа Савва Морозов был обвинен в мошенничестве. «Смерть Иоанна Грозного» публика приняла противоречиво. Ольга Книппер писала Антону: «От постановки все в восторге, от игры Грозноп го — никто. Вы были правы, помните, когда с недоверием отнеслись к тому, что Иоанна играет Алексеев. <…> Какую ночь проведет сегодня бедный Алексеев! Ошибка в том, что его публика не любит как актера…» Чехов и Гауптман («Одинокие» были са мой «чеховской» из всех его пьес) стали для театра его последней надеждой. Немирович-Данченко и Ольга в два голоса уговаривали Антона написать для МХТа еще одну пьесу.

Однако вместо пьесы Антон послал Ольге шкатулку «для хранения золотых и бриллиантовых вещей». Мысли его были заняты планировкой сада, а не мизансцен, к тому же почти все силы уходили на редактуру ранних рассказов для Марксова издания. Еще никогда он не был столь увлечен садоводством и столь равнодушен к литературному труду. От сада он отвлекся лишь однажды — показать Евгении Яковлевне дачу в Кучук-Koe. Крутой спуск привел ее в неописуемый ужас, и Антон стал задумываться о продаже участка. Между тем дом в Аутке становился все более похожим на жилье; Антону в кабинете настелили паркет и поставили письменный стол. За восемь рублей в месяц Чеховы наняли горничную, Марфу Моцную. Маша докладывала о текущих делах в письме Мише: «Теперь каждый в своей комнате, устанавливаемся, мебели очень мало. У Антоши в кабинете и в спальне вышло не дурно, есть уже пианино. Чистки еще пропасть — везде известка, которую никак не отмоешь, все в пыли. <…> Квартиру московскую надо бросить, искать себе маленькую подешевле, конечно, — такой приказ. Переезжать совсем в Ялту, пока не получу место в Ялтинской гимназии, Антон находит для меня неудобным».

Маше приходили в голову и бунтарские мысли: «Я все мечтаю когда-нибудь получить деньги и зажить по возможности самостоятельно, ни от кого не завися». Однако Коншин, купивший Мелихово, и не думал расплачиваться за имение.

Осень в Ялте выдалась на редкость дождливой, что не замедлило сказаться на здоровье Антона. Он снова заговорил об операции по поводу геморроя, мучителен был и «кишечный катар», от которого Антон быстро терял с трудом набранный вес. Тяжело переносил одиночество; в письме к доктору Россолимо пожаловался: «без писем можно повеситься, научиться пить плохое крымское вино, сойтись с некрасивой и глупой женщиной». Слухи о женитьбе Антона, которыми уже столько лет питались Москва и Петербург, зациркулировали с новой силой, однако на сей раз они были не столь злоехидны. Первым об этом Антона спросил Александр в письме от 11 октября: «Господин Чехов! Петербург женит Вас упорно и одновременно на двух артистках. <…> Ничего не имея против Вашего двоеженства, я все-таки прошу Ваших инструкций — что мне отвечать вопрошающим». (Кроме Книппер, за Антона прочили еще одну актрису и к тому же редкой красоты женщину — Марию Андрееву.) Докатились эти разговоры и до Нижнего Новгорода, откуда Антону написал Горький, пока еще наслаждавшийся семейным счастьем: «Да, говорят, что Вы женитесь на какой-то женщине-артистке с иностранной фамилией. Не верю. Но если правда — то я рад».

Премьера пьесы «Дядя Ваня» состоялась 26 октября, после четырех генеральных репетиций и через два года после появления в печати. Маша не успела к этому времени возвратиться из Ялты и потому не стала свидетельницей чеховского триумфа.