Тайны Парижа - Понсон Террайль

Долгое время спустя после отъезда последнего гостя Фульмен наш молодой друг Арман Леон проснулся от тяжелого глубокого сна и бросил вокруг себя удивленный взгляд.

Сначала он не мог дать себе отчета, где находится: место, где он очутился, сам не зная как, была прекрасная спальня, обитая оранжевым дама. Он спал на диване и был покрыт кашемировой шалью. Ему показалось, что в комнате нет никого, так как он сразу не заметил ничьего присутствия. Последние лучи солнца освещали комнату; стенные часы на камине показывали половину шестого. Арман проспал пятнадцать часов.

– Где же я? – спросил он себя.

Он начал припоминать то, что было накануне, и мало-помалу вспомнил все.

– Вчера, – соображал он, – я ужинал… пил… Где же я ужинал?.. Да, в зимнем саду, с Морисом, Мальвиной и Нини Помпадур… у Фульмен… Меня напоили… я опьянел… меня, должно быть, перенесли куда-нибудь…

Он привстал и снова огляделся вокруг. Тогда он заметил в двух шагах от себя, позади дивана, служившего ему постелью, сидящую неподвижно в кресле прекрасную Фульмен, которая следила за ним своими черными, полными огня глазами.

– Фульмен! – с удивлением воскликнул он.

– Здравствуйте! – сказала она. – Хорошо ли выспались?.. Вы спите с четырех часов утра.

И она добавила свежим и насмешливым голоском:

– Знаете ли вы, что вы проспали больше двенадцати часов? О, противные люди… напиваются без малейшего угрызения совести…

– Значит, я был пьян, – спросил Арман, – и вы приютили меня?

– Больше ничего не оставалось.

Арман сел и взглянул на нее с грустной улыбкой.

– Вы добрая, – сказал он так же, как и накануне.

– Нет, я эгоистка.

– Вы?

– Я, мой дорогой.

Фульмен подошла и села рядом с Арманом на диване, взяла его руку в свои и устремила па него свой блестящий магнетический взгляд.

– Да, – продолжала она, – я эгоистка, и ваше присутствие здесь не более как гнусная измена с моей стороны.

– Вы шутите?

– Да нисколько, я говорю правду.

Арман смотрел на нее, продолжая улыбаться.

Грешница в эту минуту была самой обольстительной женщиной, о какой только мог мечтать влюбленный поэт. На ней был надет длинный пеньюар из прозрачной кисеи, сквозь которую обрисовывался правильный контур ее плеч; маленькие ножки были обуты в туфли из красного атласа, а пышные густые черные волосы падали прядями на ее шею, глаза выражали истому, а алые губки были полуоткрыты; все напоминало в Фульмен образ задумчивой и сладострастной Венеры. Она положила свою беленькую ручку на плечо Армана и продолжала:

– Дорогой друг, вы у меня с четырех часов утра, и я вас удивлю сейчас, без сомнения, когда вы узнаете, почему вы находитесь здесь.

– Но я не понимаю, – сказал Арман, – как я мог потерять соображение…

– Тс! Голландец хотел усадить вас в свою карету и завезти вас домой.

– А вы этого не захотели?

– Конечно, нет.

Арман должен бы был догадаться обо всем, видя Фульмен, склонившуюся к нему, но сердца, полные только одной любовью, совершенно лишены дара прозорливости. То же случилось и с Арманом.

– Почему же вы не захотели? – спросил он.

– Потому что я любопытна.

– Любопытны, а что вы хотите узнать?

– Да ведь вы нам не кончили рассказа… Арман смутился.

– Рассказ драматичный и необыкновенный, странный…

– И я его не кончил, не правда ли?

– Нет.

– Ах, – тихо проговорил Арман, ударив себя по лбу, – теперь припоминаю… Я вам рассказывал…

– О Даме в черной перчатке, – докончила Фульмен.

– И вы мне поверили?

Арман задал этот вопрос дрожащим голосом, и лицо его чуть-чуть побледнело.

– Конечно, я поверила вам, – сказала Фульмен.

– Но ведь это была шутка, выдумка. – И, говоря это, Арман устремил на танцовщицу взгляд, полный тревоги.

Но Фульмен с материнской нежностью взяла его руки в свои и, устремив на него черные глаза, в которых светилось заметное снисхождение, сказала:

– Дитя!

– Не… клянусь вам… – пробормотал молодой человек.

– Не клянитесь, – остановила она его.

И, откинув рукой со лба Армана спустившиеся волосы, продолжала:

– О, великодушные двадцатилетние сердца! О, дипломаты! Маккиавелли с маленькими темными усиками, как мало вы знаете женщин, воображая, что их так легко провести.

– Но… я вас… не обманываю.

– Слушайте, – продолжала она, обнимая своей прекрасною рукою шею Армана, – вообразите, что я ваша мать…

– О, – улыбнувшись, заметил Арман, – вы слишком молоды для такой роли.

– Ну, в таком случае, сестра…

– Идет.

– Сестре говорят все… решительно все… и если я спрошу у вас о вашей сердечной тайне…

– Но у меня нет тайны.

– Опять!

Фульмен нетерпеливо топнула маленькой ножкой по паркету.

– В самом деле, – сказала она, – вы правы… сердечных тайн не открывают первой встречной женщине под предлогом, что ужинают у нее… а в ваших глазах я, разумеется, первая встречная…

– Нет, – возразил Арман, – потому что я читаю в ваших глазах желание быть моим другом.

– Более того, – сказала Фульмен. – Я люблю вас!

– Вы… любите меня! – воскликнул молодой человек, чрезвычайно удивленный.

– После сегодняшней ночи.

Лицо Армана сделалось задумчивым, и он опустил глаза.

– Простите меня, – сказал он, – но я не могу этому поверить… это невозможно.

– О, молодой безумец! – прошептала Фульмен, улыбаясь. – Неужели вы думаете, что вас бы напоили и оставили затем здесь на весь день, если бы…

Глаза Фульмен досказали начатую фразу. Но Арман с достоинством встал и в свою очередь взял ее руку.

– Простите меня, сударыня, – сказал он, – если я не упал тотчас на колени перед вами, если вы, чьей любви добиваются все, чьей улыбки вымаливают, а взгляд покупают на вес золота, если вы видите меня спокойно выслушивающим ваше признание, которое должно было лишить меня рассудка от счастья…

– Ах! – вскричала Фульмен, – вы отлично знаете, мой милый друг, что если вы не умираете от восторга и не упали к моим ногам, то это значит только одно, что вы не можете отвечать на мою любовь…

– Увы!

– Это значит, что вы любите Даму в черной перчатке. И Фульмен насмешливо захохотала.

– Вот, – сказала она, – каким образом заставляют признаться.

– Ваша правда, – прошептал молодой человек, опустив голову, – я побежден, и вы вырвали у меня мою тайну, заговорив о любви..; и разумеется…

– А! – улыбаясь, заметила Фульмен. – Понятно, мой дорогой, что я не призналась бы вам, если бы в самом деле полюбила вас; для меня это было только средством узнать вашу тайну. Я не бросаюсь так на шею своим поклонникам.

Арман стоял, опустив голову, в то время как Фульмен, улыбаясь, говорила и бросала на него ласковые взгляды опытной женщины, для которой человеческое сердце, и особенно сердце юноши, не представляется загадкой. Она заставила его снова сесть рядом с нею.