Подельник эпохи: Леонид Леонов - Захар Прилепин

Новые книги у него, надо признать, выходят. Но состав вошедших в них текстов строго ограничен. «Избранное», выпущенное Государственным издательством художественной литературы в 1945-м, включает повести «Саранчуки» и «Взятие Великошумска», роман «Соть», пьесы «Нашествие» и «Лёнушка», пять публицистических статей. Еще отдельным изданием в 1947-м выходят «Барсуки». Другие сочинения негласно к публикации не допускаются. Не ко двору! И это обидно Леонову, и хочется как-то исправить ситуацию.

Летом 1948-го он возьмется за переработку «Дороги на Океан», потратит два месяца и бросит работу. Затем решится переделать «Унтиловск», просидит месяц и снова бросит. Это ж как самого себя в мясорубке проворачивать. Невеселое занятие: сквозь железное сито просеивать каждое живое слово.

Причем внешне все по-прежнему выглядит более чем благопристойно.

В январе 1948-го — Леонов в Киеве на торжествах в связи с 30-летием Украины.

В феврале, 5-го числа, выступает на вечере в ЦДЛ, посвященном 75-летию Михаила Пришвина — который Леонова, заметим, никогда особенно не жаловал.

В марте, 10-го, отбывает в Венгрию на празднование 100-летия венгерской революции и проведет там четыре дня в компании, кстати, с Климом Ворошиловым.

Пишет по этому поводу для «Правды» обстоятельную статью «Венгерская весна», она будет опубликована 31 марта:

«Особое сердцебиенье возникает в нас всякий раз на народных демонстрациях, когда массы осознают свою силу, собственным локтем чувствуют слитность своего порыва, сами видят грозную стройность своих рядов. Две таких демонстрации в Будапеште мы простояли до самого конца. Вечером четырнадцатого марта состоялось факельное шествие к Национальному музею. Гремели духовые оркестры, и несчитаные сонмы испуганных будапештских воробьев шумно перекочевывали с дерева на дерево по мере приближения звуковой лавины. <…>

В день отъезда, по приглашению президента Республики, мы отправились на Балатон. Нам и самим очень хотелось взглянуть на знаменитые места, которые еще Людендорф считал самым опасным протоком к сердцу империи и где впоследствии Толбухин смолол и расшвырял правый фланг германской обороны…. Сперва шел дождичек, такой нужный в это время, но потом погода разветрилась, и розовато окрасились дали. Тотчас за Секешфехерваром нам попался по дороге обычный крестьянский базар. Там в рядах стояло множество сытых коров, выведенных на продажу. Мы вылезли из машин, и тотчас нас окружила толпа крестьян, простых мадьярских мужиков, очень похожих на наших — с Полтавщины, либо с Черниговщины. Они узнали президента, узнали Ворошилова, узнали Ракоши (генеральный секретарь Венгерской коммунистической партии. — З.П.), сопровождавшего нас в поездке. Какое-то дружное, несдержанное душевное движение произошло среди этих людей, и вдруг одна могучая, еще довольно свежая старуха вытащила из-за пазухи заветный мешочек на шнурке, что у нас называется гайтаном, извлекла из него билет коммунистической партии Венгрии и показала его Рокоши».

Такие впечатления о поездке обнародовал Леонид Максимович. Не знаем уж, что там на самом деле происходило, в стране, еще недавно бывшей союзницей Гитлера.

Летом Леонов едет в Польшу, во Вроцлав, на конгресс деятелей культуры в защиту мира.

Осенью активно участвует в праздновании 50-летия МХАТа — того самого, где были запрещены и похоронены две его пьесы.

Зимой он опять на Украине, на этот раз на съезде писателей.

В 1949-м дважды съездит в Болгарию, затем в Финляндию. Примет участие в торжествах, связанных со 125-летием Малого театра — в который так и не въехала «Золотая карета».

Власть не оставит без внимания леоновский юбилей: в мае ему исполнится пятьдесят.

1 июня 1949 года «Литературная газета» выйдет с поздравлением на первой полосе: «Дорогой Леонид Максимович! Нам хорошо виден ваш большой и сложный творческий путь…»

Не только «большой», но и «сложный»: неслучайное словцо. И — «нам хорошо виден». Вроде как в сказке: высоко сижу, далеко гляжу. Хорошо видим, как вы тут сложно петляете, дорогой юбиляр. Всё запутать нас хотите.

Подписались: Фадеев, Симонов, Тихонов, Вишневский, Федин, Эренбург… И Эренбург, и Вишневский юбиляра несколько недолюбливали; с Фединым тоже были сложные отношения — в личном дневнике он писал о друге Лёне хорошо, в разговорах сплошь и рядом отзывался несколько иначе. Зато Фадеев в более поздней своей публицистике неожиданно — и, верится, вполне искренне — назвал Леонова в числе своих учителей.

Чуть раньше прошли два вечера, посвященных Леонову.

Первый, 16 мая, провели Всероссийское театральное общество и Центральный дом работников искусств — он был посвящен драматургии Леонова. Вел вечер главный режиссер Московского театра Революции, популярный киноактер Николай Охлопков. Артисты театра имени Моссовета и Московского государственного театра сыграли отрывки из «Нашествия» и «Обыкновенного человека».

Тридцать первого мая состоялся вечер уже в Центральном доме литераторов. Открыл его, как глава Союза писателей, Николай Тихонов. Доклад о леоновском творчестве прочел критик Евгений Сурков. Приветственные речи произнесли Борис Горбатов, Владимир Ермилов, Самуил Маршак, Иван Соколов-Микитов… От МХАТа выступил Пётр Марков — вот он-то действительно Леонова любил и от приязни своей не отказывался и в самые тяжелые годы. Были представители от Малого театра и Московского театра драмы. Артисты прочли со сцены несколько фрагментов из прозы Леонова… В общем, всё как полагается.

Сохранилось фото с того вечера: Леонов в изящном пиджаке, серьезный, красивый, без единого седого волоса; на столе пред ним — букет сирени. Рядом за столиком Александр Чаковский, Лев Соболев, Александр Жаров, Константин Федин….

Осенью Леонову присвоят звание «Заслуженный деятель искусств РФСР». «Избранное», правда, и в 1949 году выйдет в маловарьируемом прежнем составе.

Здесь иной читатель, памятуя о судьбе Зощенко или Платонова, может вспомнить поговорку, что, мол, у кого щи пустые, а у кого жемчуг мелкий, и отчасти замечание покажется верным. По крайней мере, если брать в расчет именно 1949 год, потому что в предыдущие годы Леонова прорабатывали не многим меньше, чем обоих вышеназванных.

Но мы о другом хотели сказать. После войны появилось уже новое поколение читателей, для которых Леонов как общественный деятель становится известен все более и более, однако образ его как литератора постепенно оказывается существенно усеченным. В прокрустово ложе соцреализма не помещается подавляющая часть написанного им — и все это остается за пределами читательского внимания. Так вместо разнообразного, свободного, страшного, упрямого, себе на уме Леонова появлялся Леонов монументальный, орденоносный, однозначный.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});