Подельник эпохи: Леонид Леонов - Захар Прилепин

В первой редакции пьесы Марька предпочитает сына академика — юриста Юлия — ослепшему танкисту.

Понять ее, наверное, можно: город, где живет Марька, захудал и нищ, на детали этой нищеты Леонов не скупится, и ничего хорошего в такой разрухе девушку не ждет.

Отдельной строкой стоит упомянуть отца Марьки — дезертира Чирканова. Он возглавляет местное предприятие по изготовлению спичек. Выпускает брак: спички не горят. К тому же готовится сбежать из семьи с любовницей по фамилии Табун-Турковская.

Сам Чирканов в пьесе не появляется, но омерзение этот советский начальник вызывает и на расстоянии.

В центре сюжета первой редакции пьесы был полковник Берёзкин. Он-то как раз и приехал наказать Чирканова, умышленно сломавшего себе на фронте два ребра, чтобы его комиссовали.

В числе прочего, Берёзкин хочет открыть чиркановской жене (градоначальнице Марии Сергеевне) и дочери (Марьке) правду о нем.

Но в финале Берёзкин раздумывает делать это.

Здесь очень важный момент.

Люстрация (то есть очищение социума путем жертвоприношений) по семейным, наследственным признакам — один из сквозных моментов во всех сочинениях Леонова.

Собственная судьба писателя, являвшегося бывшим белогвардейцем, судьба его отца, в годы Гражданской возглавлявшего Общество помощи воинам Северного фронта, а потом ставшего советским зэка, — все это заставляло Леонова раз за разом возвращаться к размышлениям о том, насколько дети ответственны за деяния родителей.

Мотив этот есть в «Скутаревском», в «Дороге на Океан», «Волке», «Метели», «Нашествии», во многих иных вещах. Отец против сына, брат против брата, жена против мужа, дочь против отца и так далее до бесконечности. Не говоря о череде «бывших» в текстах Леонова — губернаторов, судей, купцов, провокаторов, каждый из которых несет на хребте неприподъемный крест своего собственного прошлого.

Всякий раз тему люстрации Леонов разрешает по-новому, но в целом картина мира, рисуемая им, остается чудовищной и неприглядной. В «Дороге на Океан» брат доносит на брата (и впоследствии доносчик, вроде бы и без связи с самим фактом доноса, лишен собственного человеческого счастья). Схожая коллизия, как мы помним, наличествует в «Метели». В «Нашествии» мать чурается меченого тюрьмой сына и восклицает, что «он наш», «он с нами» — то есть вернулся в семью, — только когда сын, казненный фашистами, висит на виселице.

В мире Леонова жить, пожалуй, страшно.

И вот в «Золотой карете», едва ли не впервые, не происходит немедленное наказание и развенчание зла, или того, что в стране советской было принято считать злом.

Берёзкин ничего не говорит жене и дочери негодяя Чирканова. И даже не сдает «куда надо» самого Чирканова — хотя с самой войны хранит письмо, которое может жестко скомпрометировать нынешнего советского провинциального руководителя.

Несмотря на это, никакой истовой веры в будущее героев и страны, в которой они живут, по прочтению пьесы все равно не складывается.

Марька уезжает, и мать ее, прозевавшая в юности свою «золотую карету», во след дочери, в полном одиночестве, поднимает бокал: «…За горы высокие, девочка!»

Нет никаких сил поверить в эти «высокие горы», если оставляется первая любовь — тот самый бывший танкист Тимоша — ослепший, боже мой, астроном, влюбленный в звезды, которых он никогда не увидит.

Причем и какого-либо понятного выхода из сложившейся ситуации тоже нет. И это очередная примета Леонова: на какой бы высокой ноте он ни заканчивал свои сочинения, всем существом чувствуешь, что там, дальше будет не лучше — шагнешь вперед, и тебя сразу окружит вязкая, неприютная тьма.

«Сложный путь»

Стараясь сделать свое писательское положение более прочным, Леонов все-таки соглашался не на каждое предложение.

Весной 1947 года к нему обратился режиссер Михаил Чиаурели. Поначалу Чиаурели работал в Госкинпроме Грузии, затем перебрался в Москву. Незадолго до этого, в 1946-м, он поставил «Клятву» — фильм о Сталине, понравившийся вождю, получивший и Сталинскую премию, и Золотую медаль на МКФ в Венеции.

Чиаурели сообщил, что есть идея открыть специальную студию для создания серии эпических фильмов по истории России.

— «Сам» считает, что ты должен стать во главе, — сказал он чуть ли не шепотом. — Нет, нет, ты не будешь писать. Ты будешь только возглавлять. Четыре машины дадут тебе — и все необходимое.

— Миша, ты мне друг? — спросил Леонов. — Да? Тогда отговори его как-нибудь…

Однако в состав художественного совета при Министерстве кинематографии Леонов все-таки был введен в апреле 1947-го.

В том же году Леонов входит в состав секретариата правления Союза советских писателей, а в декабре избирается еще и депутатом Моссовета.

Но на судьбу его произведений это по-прежнему никак не влияло.

Ни одна пьеса, кроме «Нашествия», не шла. К декабрю 1946-го Леонов сделал четвертую редакцию «Золотой кареты», и ее все равно не приняли к постановке. Пьесу опубликовали гектографическим изданием в нескольких десятках экземпляров. В ближайшее десятилетие ее никто не увидит и не прочтет. Не будут ее ни ставить, ни издавать.

Вот тебе и дважды депутат, и орденоносец. Никого это не волновало!

В те годы он как-то скажет своему соседу по Переделкино Корнею Чуковскому, что «не может написать и десятой доли того, что хотелось бы».

— А вы думаете, почему я столько души вкладываю в теплицу?.. Или вот в эту зажигалку, которую сделал сам?.. — спросил Леонов у Чуковского. — Это торможение. Теплицы — этой мой роман, зажигалка — рассказ…

Судя по публикациям, Леонов снова замолчит: почти на три года. Несколько статей в 1947-м, несколько в 1948-м, несколько в 1949-м. В докладной записке агитпропа ЦК М. А. Суслову «О недостатках в работе коммунистов сектора искусств» от 8 января 1949 года говорилось, что Леонов самоустранился от драматургической работы… А что они хотели?

Внутренне он, наверное, матерился — он умел. «По кой… черт я всем этим депутатством занимаюсь тогда, если мне писать все равно не дают?!»

Все эти годы он понемногу возводил свою «Пирамиду» — верней, тогда еще, напомним, «Ангела». Писал роман карандашом, не призывая в помощницы машинистку, чтобы не настукивать компромат на самого себя… а уж его «микробий» почерк вряд ли бы кто разобрал, даже если б захотел.

Новые книги у него, надо признать, выходят. Но состав вошедших в них текстов строго ограничен. «Избранное», выпущенное Государственным издательством художественной литературы в 1945-м, включает повести «Саранчуки» и «Взятие Великошумска», роман «Соть», пьесы «Нашествие» и «Лёнушка», пять публицистических статей. Еще отдельным изданием в 1947-м выходят «Барсуки». Другие сочинения негласно к публикации не допускаются. Не ко двору! И это обидно Леонову, и хочется как-то исправить ситуацию.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});