Дом, в котором... - Мариам Петросян

Сине-белые «Фениксы», которыми заполонен весь Дом и его окрестности, потому что эта фирма — основной поставщик всякого дерьма вроде зубной пасты, кремов и туалетной воды, особенно коварны. Я уже научился отличать их по шелесту. Он почему-то громче, чем у других пакетов. Поэтому, завидев одного из них, спрятавшегося под раковиной, я настораживаюсь и сразу перестаю слышать бормотание Мертвеца.

— Черт, — говорит Мертвец, проследив мой взгляд. — Враг не дремлет, да?

Молча киваю. Как раз в этот момент пакет делает неуловимый выпад и замирает, сообразив, что переоценил свои возможности. Мы с Мертвецом шарахаемся.

— Погоди, — шепчет Мертвец, хватая стоящую у двери швабру, — не нервничай, сейчас я с ним разберусь, — и сгорбившись, на цыпочках ковыляет к мойке.

Пакет остается неподвижен. Мертвец крадется, как заправский индеец с копьем, крадется и крадется, потом бросается вперед и пригвождает пакет шваброй к полу. Раздается отчаянный хрусткий шелест.

Я отворачиваюсь.

— Все, — говорит Мертвец. — Ему кранты! — и поднимает швабру с нанизанным на нее лоскутом «Феникса».

Мы поджигаем его, спускаем пепел в унитаз и трижды сливаем воду. Потом с облегчением закуриваем.

— Спасибо, — говорю я Мертвецу. — Век буду помнить, что ты для меня сделал.

— О чем разговор, — отмахивается он. — Я и сам их терпеть не могу. Особенно тех, что по ночам летают.

Всосавшись в сигарету, он съезжает по стене. Становясь еще зеленее. Очки здесь ни при чем, да их на мне и нет. Просто у Мертвеца такой цвет кожи — нерекламный. И от каждой ерунды меняется в худшую сторону. Например, от курения. Его давно предупредили, что он помрет от первой же затяжки, с тех пор он экспериментирует ежедневно и все бесится, что его надули.

Хотя у меня с ним уговор. В тот день, когда я приду к нему во сне, он бросает курить. Но тогда-то уж точно будет поздно, так что все это только слова, для успокоения нервов. Есть у меня такая странная привычка — навещать во сне будущих покойников. Я прихожу к ним, когда они спят, сажусь на кровать и ничего особенного не делаю, но они потом очень скоро помирают. Не люблю об этом распространяться, не то совсем житья не станет от всяких психов, и без того еле отделался от старой клички. Утешаюсь тем, что бывают у людей привычки и похуже.

— Куда намылился? — сонно спрашивает Мертвец.

— К Стервятнику. Выпрошу какую-нибудь зелень для Гибрида, пусть жрет в свое удовольствие. Больных полагается навещать с подарками.

— Ох, — блеет Мертвец. — Добрые дела! Свят-свят! А Пауки ему скажут: кушай, деточка, кушай, набирайся сил. Красота…

Трясет синими патлами в косичках и дрыгается от смеха. Как уйду, точно заснет прямо на кафеле. Ему это тоже вредно, поэтому он не упускает случая.

Я выбираюсь в мир. Несу перед собой гипс, как поднос с собственной костью. Красивый молодой человек, и с каждым днем все краше. Прыщ на правой щеке приходится скрести левой рукой, на подошвах подсохших кедов образовались какие-то корочки, царапающие ступни.

Заглядываю по пути в Крысятник. Лучше б я этого не делал. Совсем позабыл про уборку, а она вот она, вернее, ее следы. Вся спальня в мокрой слякоти, и мусор там же, где был, только подмокший, то есть еще противнее. Ящик-стол посредине, кверху дном, влипший во все вышеупомянутое, и в целом пахнет почему-то блевотиной, хотя блевалось вовсе не тут.

Крыс ни одной не видать, только Белобрюх, насвистывая, вымывает на полу губкой участок размером с футбольный мяч. На этом пятачке даже просматривается паркет.

— Молодец, — говорю, чтобы поощрить такое старание, но тут же понимаю, что он в наушниках и ни хрена не слышит.

Чего ради, спрашивается, я затеял эту уборку? Ясно же было, что от них один вред.

РАЛЬФ

Трудные наступают дни.Уже маячит на горизонтеОжидающий своего часа час.

Ингеборг Бахман. Отсроченный час

Раз в семь лет изолированность Дома от мира давала трещину. Ральф трижды наблюдал подобное, но так и не научился воспринимать выпуски как нормальное явление. Невозможно было привыкнуть к тому, что наружность внезапно оказывалась вхожа в Дом, к тому, что из Дома в нее уходили, казалось бы, сросшиеся с ним существа. Старые воспитатели люто ненавидели предвыпускной семестр, пугая им поступающих на работу молодых в течение нескольких лет. «Кто не пережил выпуск, тот, считай, ничего не видел». Ральфу в свое время повезло (или не повезло) попасть в Дом накануне выпуска, так что подобного рода высказывания не преследовали его годами, как остальных. Он, с самого начала был тем, «кто видел это». Новобранцем, с ходу угодившим на поле боя и понюхавшим пороху. Хотя тот, первый, выпуск, он в дальнейшем помнил смутно. Лучше всего — нашествие родителей.

Как не было в Доме двух одинаковых учеников, так не было похожих родителей, но все же воспитатели делили их на категории. Операторы и Контактеры. Операторы активно общались со своими детьми, регулярно навещали их в отведенные для визитов дни, изводили воспитателей телефонными звонками. Контактеры появлялись в предвыпускные дни. В лучшем случае за две недели до выпуска. Остальные родители помещались между этими двумя крайностями, не удостаиваясь отдельного наименования.

Визиты Контактеров совпадали с приездом проверочных комиссий, пожарной и санитарной инспекций и всех возможных и невозможных организаций по делам несовершеннолетних, какие только можно вообразить. Раз в семь лет воспитателям давали понять, что существуют вышестоящие инстанции, интересующиеся их работой. Их проверяли и перепроверяли. От них требовали отчетов и рапортов, графиков дежурств и подробно составленных анкет на каждого учащегося. Все это сличалось и подробно рассматривалось. Пожарная инспекция проверяла состояние огнетушителей и экзаменовала воспитателей. Те, кто не мог скороговоркой изложить последовательность действий при пожаре и начертить план срочной эвакуации, отправлялись на курсы противопожарной безопасности. Медицинская инспекция перетряхивала лазарет. Санитарная инспекция проверяла кухни. Контактеры нуждались в советах, повышенном внимании и медицинской помощи по первому требованию. Операторы требовали к себе уважительного отношения. Проверочные комиссии иногда приезжали по три раза. Директор к концу месяца терял человеческий облик.

За время отпуска воспитатели успевали более или менее оправиться от пережитого, а сразу по возвращении им предстоял набор шестилеток. Принятая в Доме система приема и выпуска учащихся, по мнению Ральфа, была верхом идиотизма. Он не мог понять, почему младших в выпускной год не отправляют на отдых раньше обычного, чтобы избавить от лицезрения выпуска. Сам факт отъезда половины населения Дома был для них потрясением, но то, что они видели, как это происходит, Ральф считал недопустимым. Как и то, что после они получали возможность без помех обсуждать увиденное в летних лагерях, не отвлекаясь на уроки, почти лишенные воспитательского надзора. И то, что, возвращаясь, обнаруживали новых младших — свою смену, наглядное подтверждение того, что их в скором времени ожидает участь старших, потому что старшими теперь называли их. Неудивительно, что они не питали большой любви к младшим, не заботились о них и не опекали. Неудивительно, что воспитатели переходили в разряд врагов и не могли рассчитывать на возвращение потерянного доверия. Удивительным был только восторг, с каким относились к этим отвратительным подросткам младшие. Старшие могли ими пренебрегать, могли их третировать, малолеток это не отталкивало. Они перенимали у старших все, в том числе страх перед выпуском, постепенно делавшийся чем-то обязательным. Признаком взросления.

В этот раз Ральф был единственным воспитателем, присутствовавшим при других выпусках, и мог сказать, что этот предвыпускной месяц на удивление тих и спокоен. Единственная проверочная комиссия. Ни одного родителя сверх приглашенных. Малочисленные нетребовательные Операторы, никаких Контактеров, никаких инспекций, никаких дополнительных отчетов. Единственная комиссия прибыла и отбыла без нареканий. При том что Дом был запущен донельзя, Акула был безалабернейшим из директоров, а в документах царил полный хаос.

Поразмыслив, Ральф догадался о причинах такой лояльности. Дом прекращал существование. Никого не возмутил его внешний вид, отсутствие в положенных местах огнетушителей и отваливающиеся от стен пласты штукатурки. Пожарную и санитарную инспекции не интересовало здание, предназначенное под снос. Глупо было бы требовать ремонта и соответствия нормам безопасности. С удивившей его самого грустью Ральф понял, что в Наружном мире Дом уже списан со всех счетов и доживает последние дни.