Дом, в котором... - Мариам Петросян

Миска быстро пустеет. Стол перед нами занимает лихая компания старикашек в черной коже и с запущенными бородами. Их гогот и хрюканье заглушают все вокруг. Но, несмотря на поднятый ими шум, можно расслышать, что в одно из окон кто-то гневно стучит.

Стук наконец привлекает чье-то внимание, окно открывают, и в комнату влетает ушастое животное, похожее на недоразвитую гиену с прозрачными крылышками из цветочных лепестков. Неловко пометавшись под потолком, оно падает на наш стол, перевернув миску Лорда и рассыпав вокруг тучку пыльцы, от которой у меня начинает щекотать в носу.

— Ну вы даете! — возмущается гиена. — Я вас обыскался! Куда вы пропали, сволочи?

— Никуда, — говорю я. — Обедаем, как видишь.

— Ах, обедаете? — зловеще произносит летун и внезапно заходится в кашле. Из приоткрытой пасти капает слюна, застывая в воздухе и осыпаясь на стол с хрустальным звоном.

— Где моя жратва? — хрипит крылатая гиена. — Вот поем и разберусь с вами не по-хорошему.

Лорд барабанит пальцами по столу.

— Нам не пора отсюда убираться, Сфинкс? Пока не появились остальные?

Гиена превращается в хрупкого, задумчивого индуса средних лет. Никаких крыльев. Черный костюм, белоснежная чалма. Он повязывает себе салфетку и берет с подноса миску с едой.

— Простите мне мою навязчивость, — вежливо говорит он. — Но я бы на вашем месте не делал сейчас резких движений.

— Мы не будем, — говорю я. — Я жду кое-кого. Если этот кто-то не появится в ближайшие полчаса, попробуем вылезти отсюда. Мне нужно время.

Лорд со вздохом достает из кармана припрятанный окурок. Кулон на его шее пульсирует в такт дыханию. Индус, тихо напевая под нос, извлекает из воздуха позолоченный кальян.

Мои плечи обнимают руки Слепого, ощутимо ударив током. Я вздрагиваю.

— Как ты? — спрашивает он сочувственно.

— Хреново.

Слепец садится напротив. Такой же, как всегда, никаких изменений, не считая еле заметной прозрачности.

— Плохо, — говорит он. — Лучше соберись. У тебя много других забот.

— Будь добр, придержи свои вожацкие лекции для другого раза, — огрызаюсь я. — Мне не до того сейчас.

Слепой на удивление миролюбиво соглашается:

— Как скажешь. Но другого раза может не быть.

Свет мигает. Дважды. Бородачи в углу возмущенно свистят.

— Ох, — испуганно говорит Лорд. — Ничего себе…

Я оборачиваюсь. По проходу между столами к нам движется странное существо. Голое, тощее как скелет, с обломками крыльев за плечами, с ног до головы покрытое рубцами и язвочками. На шее у него ржавый ошейник, с которого свисает, волочась по полу, не менее ржавая цепь.

— Что это за ужас? — шепчет Лорд. — Что за ходячий труп?

— Зачем же труп? — укоризненно спрашивает индус, оторвавшись от кальяна. — Это наш дорогой Македонский.

Изувеченный ангел тем временем останавливается перед нами, придерживая свои цепи, и ждет. Белые перья, заменяющие ему волосы, свисают на лицо, из остатков крыльев торчат обнаженные кости. К нему лучше не приглядываться. В каждой ранке какое-то копошение, которое лучше не рассматривать, на лице выражение, которое лучше не запоминать. Лорд отворачивается и шарит вокруг в поисках костылей, выдыхая воздух со свистом.

— Македонский, — говорю я. — Кончай сходить с ума.

Он поднимает глаза. Темно-красные на белом лице. И я вижу, что это Седой. Или он просто похож на Седого.

— Прекрати это, — прошу его я. — Я тебя простил. Ты не виноват ни в чем.

— Правда? — спрашивает он надтреснутым голосом. — Ты не врешь мне из жалости?

— Я никогда не лгу из жалости, — говорю я.

Свет гаснет, в зале вопят.

Я прикрываю глаза, а открыв, обнаруживаю себя в столовой. Под Крысиным столом надрывается магнитофон, продолжив и разнообразив вопли, которыми оборвалось мое пребывание не здесь. Лэри дергает в такт музыке головой, подчищая хлебом тарелку. Толстый рядом с ним дремлет, уткнувшись в заляпанный нагрудник. Македонский ест свой суп, низко склонившись над тарелкой, чтобы не было видно, что он плачет.

Табаки негодующе смотрит на меня.

— Что происходит, Сфинкс? Что происходит, я спрашиваю?

— Ничего, — говорю я. — Что здесь могло произойти?

— Ты обидел Македонского? — подозрительно уточняет Шакал. — Я сейчас дух из тебя вышибу, если ты его обидел!

— Все в порядке, — сквозь зубы говорю я, потихоньку зверея от его приставаний. — Успокойся и отстань от меня.

— А если все в порядке, почему он ревет?

— А почему ты спрашиваешь об этом Сфинкса? — интересуется Слепой, швыряя в свою тарелку скомканную салфетку. — Может в этой стае кто-то спокойно пореветь без твоего участия?

— Сфинкс ему в чем-то поклялся, — не успокаивается Табаки. — И теперь Македонский ревет.

Я встаю и покидаю столовую, пока меня окончательно не достали.

Сразу за дверью натыкаюсь на Лорда, который сидит на полу с видом приговоренного к казни и обнимает костыль. Сажусь рядом с ним.

Лорд громко сморкается в платок и говорит, глядя в сторону:

— Нервы с вами, конечно, нужны стальные.

И опять обнимает костыль. Я смотрю в потолок, где змеится еле различимая снизу надпись, и думаю о том, что вот — желающие высказаться добрались уже до потолков, наверное, скоро потолки запестрят надписями и рисунками не хуже стен, а тем, кто захочет их прочесть понадобятся стремянки, и Дом обрастет стремянками… я думаю об этом и молчу.

РЫЖИЙ

— Чистый как видения и необразованный — будет существовать помимо смертельных к нему дополнений.

Боб Дилан. Тарантул

Опрокидывают ведро с мыльной водой. Лязг, хлюп, и пенные реки растекаются по полу. Для меня — зеленые. Для остальных — наверное, серые. Не успевшие удрать сгрудились на подоконниках и с ужасом таращатся.

Второе ведро. Реки получают подкрепление, и на полу уже озеро. Я бы, правда, в нем плавать не стал. Одни плевки чего стоят, хотя их как раз не видать, слились с мыльной пеной. Зато окурки и всякая недогрызенная дрянь на плаву неприятно меняет очертания.

— Лодку бы сюда, — пищит с подоконника Белобрюх, опасно свешиваясь. — Поплавать-поплавать! Лодку и весла!

Кто-то скидывает его вниз, и общей мокрости становится больше на одного Крысенка.

Микроб и Мартышка с кислыми рожами гонят перед собой две швабры с нанизанными тряпками. Брызги, конечно, летят, и они с ужасом глядят на свои блестящие сапожки, как будто весь месяц не ходили по всему этому же самому, только без воды. Швабры доезжают до стен, разворачиваются и едут обратно. Размазывание грязи, если честно. Проку почти никакого, но если хотя бы этого иногда не делать, страшно думать, что со всеми нами станет.

Габи, Ехидна и Спирохета топчутся в дверях, одетые якобы для уборки. Ехидна даже держит щетку. Двумя коготками. Как букет орхидей.

Осматриваю спальню. Почти пусто, если не считать зрителей. Все, что можно было утащить, утащили. Хватаю дрейфующий поблизости спальник и волоку его в ванную. Он извергает потоки воды, и девы с визгом разбегаются. Еще бы им не разбежаться. Это общий трахальный мешок, что у него внутри творится, лучше не представлять. Я в него и под дулом пистолета бы не полез.

Опускаю текучее чудовище в ванну, отвинчиваю оба крана и дергаю змейку. Ее, естественно, заклинило. Дергаю сильнее. «Ложись и сдохни на месте» это называется. Оставляю мешок истекать кровью и побыстрее сматываюсь.

В спальне мини-митинг посреди обмелевшего озера. Оплакивают исчезновение заветного мешка. «Где мы теперь будем сношаться, братья и сестры?» Глядят не то чтобы дружелюбно.

«Ты его выкинул! Как же ж мы теперь?»

Белобрюх полощет в ведре свои кеды. Ему мешок абсолютно неинтересен.

— Ну, так мы твой возьмем, — говорит Гибрид деловито. — Твой еще просторнее. Потому что старый ведь ты намочил. И теперь он нескоро высохнет.

Я показываю ему, как, где и при каких обстоятельствах он дотронется до моего спальника.

— Ну, так я тебя порежу на фиг! — вопит Гибрид. — Ночью порежу, как колбасу, вот прямо сегодня, слыхал ты?

Я от него и не такое слыхал, а режет он только стены и мебель, так что на его вопли давно никто не реагирует.

— Уборка что-то стоит, — говорю я.

Гибрид роется в карманах с несчастным видом. Опять потерял бритву, надо думать. Вечная история.

Логи с ненавистью выжимают тряпки. Полуголый Викинг драит стол, поплевывая на него за неимением других моющих средств.

Закрываю глаза, и…

Видение. Эта же спальня, но чистая, как в первый день, что мы сюда вошли. Белоснежные стены, сверкающие оконные стекла. Никаких мешков, никаких Крыс… даже ни одного плеера. Могильник, одним словом. Родное, любимое место. Только без Пауков.