Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [только текст] - Татьяна Рожнова

Что за странная идея пришла в голову Анастасии Щербининой поселиться в Париже? В качестве кого? Я хотела ей написать, но теперь не буду этого делать, я боюсь, как бы она в один прекрасный день не заявилась ко мне. Подожду писать, пока она не откажется от мысли ехать во Францию.

Муж и я обнимаем всех. К. д’Антес»{692}.

Снова в столице

26 октября 1841 года

26 октября 1841 года Наталья Николаевна возвратилась из Михайловского в Петербург. Сестра Александрина в письме брату Дмитрию сообщила их новый адрес: «У Конюшенного моста, дом Китнера».

У Конюшенного моста… Однажды сестры уже жили рядом с этим местом. Было это пять лет назад, в сентябре 1836 года. Тогда Пушкин снял дом княгини Волконской на набережной реки Мойки. Прожил он там всего 139 дней, Наталья Николаевна, его «ангел Таша», — на 18 дней дольше. И эти 18 дней были в ее жизни, быть может, самыми страшными и самыми мучительными. Дальше ей предстояло жить без Пушкина.

Нетрудно представить, какие воспоминания навевал этот уголок Петербурга, этот стоящий неподалеку от дома Китнера, у Конюшенного моста, дом княгини Волконской… Чем отзывался он в душе молодой вдовы, в душе каждого современника Пушкина… Рядом — Конюшенная церковь… 1 февраля 1837 года в ней отпевали первого Поэта России…

Никто никогда не узнал, сколько раз умирал Пушкин в сердце своей избранницы…

31 октября 1841 года

Из дневника А. И. Тургенева:

«Париж. 1841, октября 31. Я все роюсь в своих старых бумагах и нахожу беспрестанно сокровища. Передо мною два письма наших первоклассных поэтов: Батюшкова из Неаполя, от 10 генваря 1820 года и Пушкина из Бессарабии, от 21 августа 1821 года. Письмо Пушкина не велико, но ноготок остер <…>

3 ноября. Я возвратился от Рекамье, которая на прошедшей неделе пригласила меня ехать с нею и детьми ее племянницы… — смотреть Мюрата! Я нашел ее охриплою и не весьма здоровою; <…> Рекамье оставила ложу на время, пока судили и вели Мюрата на казнь…

4 ноября. Заезжал к Рекамье справиться об ее здоровье: Мюрат немного расстроил его; но я нашел ее у камина, окруженною Шатобрианом, Баланшем, дамами и еще несколькими мужчинами: она рассказывала о пожаре замка Баранта. Он загорелся в третьем часу утра, неизвестно еще отчего. Хозяева едва успели спастись в ночном туалете. Но потеря невозвратимая в книгах, в пожитках всякого рода и в драгоценностях фамильных и свезенных туда Барантом в разные эпохи жизни его»{693}.

2 ноября 1841 года

Наталья Николаевна — брату Дмитрию из Петербурга.

«Последние дни, что мы провели в деревне, были что-то ужасное, мы буквально замерзали. Граф Строганов, узнав о моем печальном положении, великодушно пришел мне на помощь и прислал необходимые деньги на дорогу»{694}.

Теперь жизнь возвращалась в свое прежнее русло. Рядом снова была тетушка Екатерина Ивановна Загряжская, почти ежедневно приходившая навещать свою любимую племянницу и ее детей, с которыми она не виделась с середины мая. Приходила навещать своих племянниц и графиня де Местр с супругом. Когда-то в молодости Ксавье де Местр[133], эмигрировавший из Франции в 1800 г. писатель и художник, был необычайно дружен с родителями Пушкина. Он, вдохновленный редкой внешностью Надежды Осиповны, которую в свете называли «прекрасной креолкой», в начале 1800-х годов написал ее портрет, выполненный на слоновой кости, а в 1810-е гг. — ее портрет карандашом. Им же в 1819 г. был написан и портрет Левушки, Льва Сергеевича Пушкина.

Одинокая старость Сергея Львовича скрашивалась обществом давних друзей, которым было что вспомнить. В доме тетушки С. И. де Местр по-прежнему был светский салон, где продолжали появляться Наталья Николаевна и Александрина, но уже не так часто, как раньше, поскольку жили теперь они самостоятельно, своим домом, своим укладом, своими заботами. Да это и понятно. Две родные сестры (Софья Ивановна де Местр и Екатерина Ивановна Загряжская), опекавшие осиротевшее семейство своей младшей племянницы, часто ссорились между собой: у обеих был капризный, тяжелый характер.

Приходил и Сергей Львович, чтобы повидаться с подрастающими внуками, с годами все больше и больше похожими на своего отца. Иногда Наталья Николаевна вместе с Александриной наносила ответный «визит вежливости» своему свекру. 16 декабря она писала об одном из них: «На этот раз мы застали свекра дома. Его квартира непереносимо пуста и печальна. Великолепные его прожекты по размещению мебели ограничиваются несколькими стульями, диваном и двумя-тремя креслами»{695}.

Семидесятилетний старик жил заброшенно и одиноко. Дочь Ольга по-прежнему находилась с двумя детьми в Варшаве, где служил ее муж в качестве управляющего канцелярией генерал-интенданта Царства Польского, а сын Левушка, которому было уже 36 лет, продолжал служить на Кавказе, добиваясь отставки. Изредка ему удавалось вырваться в столичный Петербург. Об одном из таких приездов Льва Пушкина вспоминал барон Федор Андреевич Бюлер:

«В 1840-х годах, в одну из литературно-музыкальных суббот у князя В. Ф. Одоевского, мне случилось засидеться до того, что я остался в его кабинете сам четверт (то есть вчетвером. — Авт.) с графом Михаилом Юрьевичем Виельгорским и Львом Сергеевичем Пушкиным, известным в свое время под названием Левушки. Он тогда только что прибыл с Кавказа в общеармейском кавалерийском мундире с майорскими эполетами. Чертами лица и кудрявыми (хотя и русыми) волосами он несколько напоминал своего брата, но ростом был меньше его. Подали ужин, и тут-то Левушка в первый раз узнал из подробного, в высшей степени занимательного рассказа графа Виельгорского все коварные подстрекания, которые довели брата его до дуэли. Передавать в печати слышанное тогда мною и теперь еще неудобно. Скажу только, что известный впоследствии писатель-генеалог князь П. В. Долгоруков был тут поименован в числе авторов возбудительных подметных писем»{696}.

| |

13 декабря 1841 года

Лев Пушкин — Михаилу Владимировичу Юзефовичу.

«…Об Одессе сказать тебе ничего не могу, — я здесь, как в лесу, ни одной души знакомой… Как я должен был одичать после стольких лет бивака и пустыни…

В Петербурге я нашел все по-прежнему: скука, холод. Отец мой, не понимаю отчего, помолодел двадцатью годами и поскупел в двадцать же раз.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});