История русского романа. Том 2 - Коллектив авторов

В том, что объективно было социально — историческим противоречием пореформенных отношений, как Левин, так и Толстой видят нравственнопсихологическое противоречие собственной жизни. Но важно, что понимание «справедливости» крестьянских интересов и «недостойности» помещичьих сливается у Левина еще и с наблюдением другого рода противоречия, порожденного пореформенным развитием внутри крестьянства.

Огорченный своими хозяйственными неудачами, Левин с завистью взирает на крепкое, преуспевающее хозяйство «дворника», зажиточного мужика, у которого он останавливается по дороге к Свияжскому. Объективно это хозяйство и является тем хозяйством, к которому были устремлены экономические интересы пореформенного крестьянства. Однако известно, что лишь незначительная его часть выбивалась в самостоятельных хозяев капиталистического типа, в то время как основная масса крестьян нищала и разорялась под двойным гнетом помещичьей, полу- крепостнической, и капиталистической эксплуатации. В конечном счете стихийный крестьянский протест против помещичьей и кулацкой эксплуатации и находит свое выражение в той истине, которую обретает Левин в «мужицкой вере» работника Федора, убежденного, что жить надо не для «нужды», а для «души», «по правде, по божью». Ведь попять и воспринять эту истину заставляет Левина не что иное, как презрительное суждение того же Федора о кулаке Митюхе, арендаторе Левина, который «только брюхо набивает» и ради того дерет «шкуру с человека», «хрестьянина не пожалеет» (19, 376).

Так нравственно — философская проблематика романа непосредственно сливается с его социальной, конкретно — исторической проблематикой.

Слова Федора открывают Левину глаза на истинный смысл человеческой жизни, который состоит не «в борьбе за существование», а в том, чтобы «любить ближнего и не душить его» (19, 379).

Отрицаемый нравственным чувством Левина «закон, требующий того, чтобы душить всех, мешающих удовлетворению моих желаний» (19, 379), — это закон буржуазного общества и в то же время нравственная норма поведения общественного круга, к которому принадлежат и Левин и Анна.

4

Буржуазная, эксплуататорская сущность пореформенного строя непосредственно охарактеризована в романе словами брата Левина, «нигилиста» Николая: «Ты знаешь, что капитал давит работника, — работники у нас, мужики, несут всю тягость труда и поставлены так, что, сколько бы они ни трудились, они не могут выйти из своего скотского положения. Все барыши заработной платы, на которые они могли бы улучшить свое положение, доставить себе досуг и вследствие этого образование, все излишки платы — отнимаются у них капиталистами. И так сложилось общество, что чем больше они будут работать, тем больше будут наживаться купцы, землевладельцы, а они будут рабочие скоты всегда. И этот порядок нужно изменить» (18, 94). Так, наряду с либеральной и крепостнической оценкой пореформенных отношений в романе находит свое отражение и противоположная ей, демократическая точка зрения. Левин постепенно приближается к ней, но до конца принять не может. Приближается в том смысле, что, разочаровавшись в своей утопической программе содружества миллионов крестьянских «рук» с миллионами помещичьих «десятин», т. е. в программе содружества труда и капитала, которую он пытался осуществить в рамках своего помещичьего хозяйства, осознает справедливость слов Николая: «…ты не просто эксплуатируешь мужиков, а с идеею» (18, 370).

Однако трезвая демократическая точка зрения Николая на положение самого «мужика» в той же мере чужда Левину, как и пренебрежительное отношение к пореформенному крестьянину крепостника — поме- щика и либерала Свияжского.

Через весь роман красной нитью проходит поэтизация крестьянского труда. Поэтизируя, в частности, этот труд в изумительных по лиризму и знанию дела сценах косьбы Калинова луга и уборки сена в имении сестры Левина, Толстой вовсе не хотел убедить читателя в благополучии материального положения пореформенного крестьянина. Его задача была в том, чтобы через переживания и самочувствие Левина, через его восприятие поэзии крестьянского труда убедить читателя в нравственном неблагополучии «телесной праздности» и индивидуалистической ограниченности жизни дворянско — помещичьих верхов.

Участие в тяжелом физическом, но дружном и потому радостном труде во время косьбы Калинова луга дает Левину ощущение полноты счастья жизни. Иное переживает Левин, защищая от посягательств крестьян интересы своей сестры во время уборки сена в ее имении. «Разудалая» песня баб, кончивших работу, надвигается на лежащего на копне Левина как «туча с громом веселья», рождает в нем чувство «тоски за свое одиночество, за свою телесную праздность, за свою враждебность к этому миру» (18, 290). Здесь проблема взаимоотношений помещика и крестьян перерастает уже в философскую проблему соотношения обшего и частного, целого и единичного. Общее и целое выступают как философский эквивалент трудовой жизни крестьян, частное и единичное — как эквивалент обособленной от народа, «фатально» противоположной его «самым справедливым интересам», жизни помещика. Слияние с общим, народным дает человеку счастье. Обособленное от народа, своекорыстное существование обрекает человека на духовное одиночество и делает его несчастным. Таков примерно круг нравственно — философских вопросов, который стоит за всем пережитым Левиным в течение ночи, проведенной на копне, за его готовностью «переменить ту столь тягостную, праздную, искусственную и личную жизнь, которою он жил, на эту трудовую, чистую, общую, прелестную жизнь», т. е. крестьянскую (18, 290–291).

Но тут же весь этот сложный нравственпо — философский комплекс вступает в еще более слояшое «сцепление» с семейной и любовной темой романа. Возвращаясь на рассвете домой осчастливленный только что принятым решением, Левин видит Кити, промелькнувшую в окне кареты. «И все, то, что волновало Левина в эту бессонную ночь, все те решения, которые были взяты им, все вдруг исчезло. Он с отвращением вспомнил свои мечты женитьбы на крестьянке. Там только, в этой быстро удалявшейся и переехавшей на другую сторону дороги карете, там только была возможность разрешения столь мучительно тяготившей его последнее время загадки его жизни… Лай собак показал, что карета проехала в деревню, — и остались вокруг пустые поля, деревня впереди и он сам, одинокий и чужой всему, одиноко идущий по заброшенной большой дороге» (18, 292–293). Обращает на себя внимание внезапное переключение лирической интонации повествования в трагический план. Казавшееся Левину до того уже столь близким счастье слияния с общей, трудовой жизнью крестьян развеялось, как дым, после встречи с Кити. «Нет, — сказал он себе, — как ни хороша эта жизнь, простая и трудовая, я не могу вернуться к ней. Я люблю ее» (18, 293). И эта любовь возвращает Левина к его прежней, «тягостной и личной жизни», почему он и почувствовал себя «одиноким и чужим всему».

Счастливый брак Левина и Кити является антитезой обоим несчастным бракам Анны. Но это не абсолютная, а только относительная анти теза. Относительная в том смысле, что даже и такой благополучный брак, как брак Левина с Кити, не дает человеку подлинного блага и не может составить истинный смысл человеческой жизни. Поэтому «счастливый семьянин, здоровый человек, Левин был несколько раз так близок к самоубийству, что спрятал шнурок, чтобы не повеситься на нем, и боялся ходить с ружьем, чтобы не застрелиться» (19, 371).

По мысли Толстого, брак — это очень серьезное, но все же личное дело человека. А Левин ищет такого смысла жизни, который преодолевал бы индивидуальную ограниченность его жизни, объединил бы ее со всем живущим, слил с общим и целым и тем самым не уничтожался бы неизбежной для человека перспективой смерти. Вопрос этот, поставленный в психологическом плане перед Левиным его разочарованием в хозяйстве, перерос в философский вопрос под впечатлением смерти брата Николая: «С той минуты, как при виде любимого умирающего брата Левин в первый раз взглянул на вопросы жизни и смерти… он ужаснулся не столько смерти, сколько жизни без малейшего знания о том, откуда, для чего, зачем и что она такое» (19, 367). Речь идет не о жизни вообще, а именно о человеческой жизни, и прежде всего о личной жизни самого Левина. И если Левин после ночи, проведенной на копне, чувствовал себя уже на пороге обретения истинного смысла жизни, то «женитьба, новые радости и обязанности, узнанные им, совершенно заглушили эти мысли» (19, 368). И только после родов жены они снова и с новой силой нахлынули на него.

Таким образом, в духовном развитии Левина его брак с Кити оказывается не движением вперед, а шагом назад, временным отступлением от поисков истины. Это крайне существенно, так как уточняет ту иерархию нравственных ценностей, которой руководствовался Толстой в изображении явлений пореформенной жизни, и то место, которое занимают в этой иерархии любовь, семья, брак.