Французская волчица — королева Англии. Изабелла - Элисон Уэйр

Восстановленный дворец был столь же удобным и великолепным, как хотелось некогда Генриху III. К нему примыкали прекрасные сады, где заново покрыли дерном полянки, замостили дорожки, посадили груши, вишни и плющ. Там был «Пруд королевы» и даже птичник, заведенный Элеонорой Кастильской. В самом дворце по приказу короля возвели две новые «Белые палаты»: одна соседствовала с Расписной и служила ему спальней, другую добавили к восстановленным апартаментам королевы. Без сомнения, жилище Изабеллы было и просторным, и изысканным.

Вестминстерский дворец в то время являлся уже не просто королевской резиденцией, но и административным центром королевства. Он располагался поблизости от Лондона, давно уже заменившего Винчестер в качестве столицы Англии; кроме того, здесь располагалось казначейство, финансовое управление, а также основные судебные инстанции, то есть главный суд по гражданским делам[27] и суд Королевской скамьи.[28]

Коронация Эдуарда II и Изабеллы Французской состоялась 25 февраля, в день святого апостола Матфея.{120} Церемонию совершил епископ Винчестерский при содействии епископов Солсбери и Чичестера, поскольку архиепископ Кентерберийский еще не вернулся в Англию.{121} В честь королевы на церемонию впервые пригласили жен пэров.{122}

Гавестону было поручено подготовить коронацию. Нетрудно догадаться, что он отвел себе центральную роль, и за это многие в тот день надолго затаили на него зло.

Утром король и королева во главе великолепной процессии направились из Вестминстер-Холла в аббатство по дороге, выложенной деревом и выстеленной синей тканью, усыпанной травами и цветами. Над их головами бароны Пяти Портов[29] несли расшитый балдахин. Толпа зевак была столь плотной, что королевской чете пришлось чуть ли не проталкиваться сквозь нее, и чтобы избежать осложнений, им пришлось войти в аббатство через черный ход. Королю предшествовали знатнейшие вельможи, несущие регалии: граф Ланкастер — Куртану, притуплённый меч милосердия святого Эдуарда Исповедника, его брат Генри — жезл с голубем Святого Духа; граф Херефорд — скипетр с крестом, граф Линкольн — королевский жезл.[30] Графу Уорвику были доверены три государственных меча, а граф Арундел, Томас де Вир, Хыого Деспенсер и Роджер Мортимер несли королевское одеяние на доске, покрытой тканью с узором шахматной клетки.{123}

Однако когда появился Гавестон, все головы повернулись к нему: «он был так разряжен, что больше походил на бога Марса, чем на простого смертного».{124} Дело было даже не в чрезмерной пышности шелкового костюма, расшитого жемчугом, или в наглости фаворита. Главной причиной ропота стало то, что он позволил себе одеться в царственный пурпур — цвет, который обычай дозволял носить только самому королю, чье собственное великолепие сейчас затмил блеск фаворита.{125} Гавестон ухитрился также разозлить других графов, одетых по традиции в золотую парчу — самый драгоценный материал, допустимый для особ их ранга. Все вокруг просто исходили слюной от зависти.

И все же еще больше разгневало баронов и возмутило народ то, что Гавестон своими «грязными руками» внес в аббатство самую священную из реликвий — корону святого Эдуарда Исповедника.{126} Король должен был удостоить этой чести кого-либо из наизнатнейших вельмож страны. Учитывая, что Гавестона возвели в ранг пэра лишь недавно, эта ситуация была воспринята всеми как сознательное оскорбление, которого никогда с тех пор ему не простили и не забыли. Один из графов так взъярился на Гавестона, что только ради чувствительности королевы и святости аббатства сдержался и не набросился на фаворита с кулаками прямо в церкви.{127}

Эдуард II произнес коронационную присягу на французском языке, а не на традиционной латыни.{128} К обычным пунктам он добавил, выполняя давнее обещание баронам, обязательство «поддерживать и защищать справедливые законы и обычаи, которые признает народ королевства».{129} После этого было произведено помазание, то есть священный елей нанесли на руки, голову и грудь короля, а затем он взошел на высокий деревянный помост, где установили расписной позолоченный трон, изготовленный в 1297 году для Эдуарда I — в него был вделан Сконский камень, на котором издавна короновались короли Шотландии, захваченный англичанами в 1296 году. Эдуард II сел на этот трон (с тех пор его использовали при каждой коронации), и на голову его с должной торжественностью возложили корону.

После того, как пэры принесли оммаж королю, было произведено помазание Изабеллы — только рук — и возложение на нее короны королев Англии. Эта корона представляла собой открытый обруч с восемью одинаковыми накладками, соединенными между собой трилистниками и усеянными самоцветами.[31]

Из-за нераспорядительности Гавестона в день коронации случился ряд неприятностей. В аббатство допустили так много зрителей, что стенка за алтарем рухнула, и под обломками погиб один из рыцарей.{130} Даже в момент возложения короны и королю, и совершающим обряд епископам было тесно, потому что никто не обеспечил должного оцепления, и толпа напирала. Из-за ряда задержек церемония закончилась позднее, чем намечали — только в 3 часа пополудни. Наконец король и королева во главе большой свиты направились обратно в Вестминстер-Холл, где должен был пройти праздничный пир. Гостей рассадили согласно титулам и знатности, но угощение еще не было готово, хотя всевозможной провизии было предостаточно — ее завезли из всех южных графств, а из Гаскони доставили 1000 бочек вина. Обед подали только после заката, но долгожданные блюда оказались плохо приготовлены, невкусны и некрасиво поданы.{131} Ко всему прочему король предпочел сидеть рядом не с королевой, а с Гавестоном, и снова лорды с трудом сдержали свой гнев.{132}

На коронации присутствовали дядья Изабеллы, ее брат Карл и многочисленные французские дворяне и рыцари{133} — и всех их ужаснуло откровенное предпочтение, отдаваемое Гавестону. Когда Эвре и Валуа обнаружили, что на гобеленах, изготовленных к коронации, герб фаворита красуется рядом с гербом короля{134}, их возмущению не было предела; они потребовали, чтобы рядом с гербом Эдуарда изобразили герб королевы. Избыток милостей, выказываемых королем Гавестону, наглядно свидетельствовал, что скандальные слухи имеют реальную подоплеку.

Как только празднование завершилось, Эвре и Валуа в негодовании вернулись во Францию, где и объявили, что их родственнице нанесено тяжкое оскорбление, поскольку король предпочитает ложе Гавестона ложу супруги.{135} Думается, они не оставили потрясенную Изабеллу в неведении относительно причин такого поведения.

Королева Маргарита также покинула двор и удалилась в замок Мальборо в Уилтшире. Если бы она осталась, то могла бы дать Изабелле много полезных советов относительно ее роли как королевы Англии — но теперь, без мудрых советов тетки, молодая и неопытная королева могла полагаться лишь на свою французскую свиту да на неразвитую интуицию. Ее учили, что должно любить, уважать и поддерживать мужа, но это оказалось трудно: она, очевидно, уже почувствовала, что он пренебрегает ею ради Пирса, и задетое самолюбие, вероятно, уже склоняло ее на сторону недоброжелателей Гавестона. Без всякого предупреждения ее бросили в омут проблем, который было бы сложно преодолеть и зрелому взрослому человеку, а не то что двенадцатилетней девочке, плохо понимающей, с чем она столкнулась.

* * *

Изабелле предстояло обнаружить, что ее муж совсем не таков, каким ожидали видеть короля и она, и большинство народа. Начать с того, что он, казалось, даже не хотел быть королем; ему было неинтересно править Англией, и королевские обязанности мало его занимали. Наоборот, его вполне устраивало разделение власти с Гавестоном, а свое высокое положение он охотно использовал для того, чтобы одаривать друга и наслаждаться жизнью. Он далеко не всегда вел себя как король и не был воплощением идеала королевских добродетелей своего времени. Он явно считал невозможным подчинить баронов своей воле — и, естественно, быстро терял их уважение. При всем том ясно также, что его не оставляла уверенность: король непогрешим, что бы он ни делал.

Вкусы Эдуарда были чрезвычайно странными для монарха. Традиционно средневековые короли были военачальниками и аристократами, и их личные интересы этому соответствовали. Физические упражнения, охота, турниры и планирование военных кампаний были их излюбленными занятиями. Эдуард II, несомненно, любил охоту и конные скачки, и храбрости ему было не занимать, но он ненавидел турниры и никогда не отправлялся на войну без самой крайней необходимости, что безмерно печалило воинственных баронов. Говорили, что «возымей он привычку к оружию, то превзошел бы доблестью Ричарда Львиное Сердце».{136} Но Эдуард не был склонен пользоваться этими своими преимуществами.