Мадонна будущего. Повести - Генри Джеймс

Доктор, не менее страстно влюбленный и в физиологию, буквально дышал веяниями своего времени — иначе говоря, он совсем недавно получил свой диплом; однако был независим, знаком с самыми разными взглядами, а разговаривал как человек, явно не без литературных способностей. Конечно, писать он пробовал, но тут природа его обделила. «Зрелые годы» его потрясли, он нашел там куски великолепные и, в подтверждение своих слов, захотел их прочесть Денкому вслух. Он был отнюдь не видением и, быть может, ниспослан Денкому, как и здешний целебный воздух, чтобы перевести дух, — он продолжал горячо рассказывать, как только совсем недавно открыл для себя этого автора и как немедленно полюбил за то, что тот единственный сумел облечь в живую плоть искусство, задыхавшееся от навязанных форм. Нет, автору он не писал; исключительно из почтительности. Денком порадовался от души, что всегда отказывал фотографам. Восторг, каким был исполнен доктор, вполне мог оказаться завязкой для нового, замечательного знакомства, и, разумеется, служба доктора Хью при графине не должна была им помешать никоим образом. Денкому захотелось тут же побольше узнать о том, что за человек графиня и какова природа взаимных связей, объединявших их любопытное трио. Графиня оказалась вдовой французского аристократа и дочерью знаменитого английского баритона, от кого она унаследовала вкус — правда, минус талант, — а также огромное, скопленное трудом приданое, остатки которого теперь проматывала. Мисс Вернхэм, личность странная, но прекрасная пианистка, живет при графине за жалованье. Графиня — щедрая, эксцентричная и независимая — везде возит с собой свою музыкантшу и своего врача. Невежественная и бурная, она тем не менее иногда бывает неотразимой. По этому быстрому наброску с натуры Денком тут же дорисовал в уме остальную картину. Его визави, говоря в новых терминах психологии, сам легко подпадал под гипноз, и если вдруг становился сверх меры общителен, то это означало, что он уже готов подчиниться. Он пошел у Денкома на поводу, даже еще не зная, кто он такой.

Графиня подобрала доктора Хью в одном из швейцарских отелей, когда однажды слегла и доктор случайно, сам к тому не стремясь, сумел ей понравиться, после чего она со свойственным ей размахом предложила условия, от которых у недавнего студента, потратившегося на учебу и еще не начавшего практиковать, голова пошла кругом. Конечно, он не об этом мечтал, но служба его ненадолго, к тому же графиня просто невероятно добра. Внимания она требует ежеминутно, но ее нельзя не любить. Тут доктор поведал о ней кое-какие детали, чтобы охарактеризовать «тип» — если, конечно, позволительно говорить о типе, если трудно найти второго такого человека, похожего на его пациентку, в ком цветущая внешность сочеталась бы с тяжелой, серьезной болезнью, отягченной к тому же взрывами гнева и тоской бесцельного существования; однако доктор быстро вернулся к любимому писателю и был настолько мил, что назвал его большим поэтом, чем многие из тех, кто пишет в рифму, и при этом все радовался совпадению и неожиданному знакомству с Денкомом, который любезно позволял ему высказаться. Денком в конце концов признал, что немного знаком с автором, но тут же, когда собеседник, о подобном везенье и не мечтавший, забросал его расспросами, пошел на попятный. В эту минуту в глазах доктора Хью мелькнул огонек подозрения. Однако он был чересчур увлечен, потеряв всякую проницательность, и мысли его были все о книге, за которую он то и дело хватался, восклицая что-нибудь вроде: «Вы это заметили?», или «Неужели это вас не поразило?», или «Какая здесь, в конце, прекрасная фраза!» — и, прочтя, прикрывал страницу ладонью. Он сидел, перелистывал книгу и вдруг неожиданно изменился в лице. Денком сразу понял причину — доктор Хью взял не свой, а его экземпляр, перепутав их на скамье. Доктор мгновенно нахмурился, постоял молча и сказал: «Я вижу, вы его правили!» Денком, страстно любивший правку, обожал повертеть фразу так и этак и редко когда добивался варианта, который ему показался бы окончательным. Лучше всего для него было бы выпустить книгу без имени, а потом взять, перечесть уже печатный текст и подвергнуть самой тщательной переработке, пожертвовав первым изданием ради будущих читателей и, быть может, коллекционеров. Тем утром его карандаш успел коснуться страниц раз десять. Доктор пришел в такое негодование, что Денком и сам изменился в лице. В глазах потемнело, и он успел только пробормотать нечто неопределенное и увидеть недоуменный взгляд собеседника. Он успел понять, что это новый приступ: впечатления, переживания, усталость, жара, долгая прогулка — все вместе для него оказалось слишком много, и, протянув руку к доктору, Денком с жалобным стоном упал без чувств.

Потом он узнал, что потерял сознание и что обратно его доставил доктор Хью, пересадив в каталку, с которой к ним подоспел слуга, заметивший Денкома в садике и по привычке, на всякий случай, ждавший неподалеку. Потом, днем, у себя в постели Денком смутно вспомнил молодое лицо доктора Хью, когда тот его вез, то и дело к нему наклоняясь, чтобы ободрить улыбкой, с выражением, говорившим, что он понял, кто такой Денком. Теперь это не имело никакого значения, и Денком только лишь проклинал себя за глупость и безрассудство. Он слишком поторопился, слишком рано вышел из дома, слишком долго пробыл на воздухе. Не нужно было ни с кем знакомиться, нужно было взять с собой своего слугу. Денкому показалось, будто бы он провалился в яму, очень глубокую, темную яму, куда не попадает свет. Он потерял счет времени, силясь составить вместе разрозненные фрагменты. К нему заходил доктор, настоящий, его доктор, который его поднял на ноги после первого приступа и теперь был опять к нему добр. На цыпочках то входил, то выходил слуга, глядя на всех теперь, задним числом, с чрезвычайно умным видом. Что-то он говорил о напористом молодом джентльмене. Потом все заволокло туманом, но это был не конец. Сквозь туман Денком видел сны и наконец очнулся от тяжелой дремоты посреди ночи, в темной комнате, где только горела прикрытая абажуром свеча.

— Вы поправитесь, теперь я о вас все знаю, — произнес подле него чей-то голос, кажется, молодой. Денком вспомнил утреннее знакомство. Он был еще слишком слаб, чтобы в ответ отшутиться, но слушать слушал и даже заметил, что не без интереса. — Конечно, я в профессиональном качестве вам не нужен, у вас свой врач, и, насколько я понимаю, прекрасный, — продолжал его гость. — Но позвольте мне навещать вас по-дружески. Сейчас я к вам заглянул перед сном. Вы держитесь великолепно, но какая удача, что я там оказался рядом. Я к вам утром еще зайду. Хочется что-нибудь сделать для вас. Хочется все для вас сделать. Вы так много сделали для меня! — Молодой человек взял его за руку, нависнув над бедным Денкомом, а тот, едва понимая, чего от него хотят, только лежал, принимая этот знак горячей преданности. Больше он ничего не мог — он слишком нуждался в помощи.

Мысль о помощи не оставляла Денкома всю ночь, пока он, придя в себя после многочасового беспамятства, лежал один в полной тишине и усиленно думал. Все кончено, кончено… если его никто не спасет, то все кончено. Он не боялся ни боли, ни смерти, он даже не слишком любил жизнь, но у него была цель. Продумав всю ночь, все бесконечно долго тянувшиеся часы, Денком решил, что по-настоящему начал писать только в «Зрелых годах» и открыл свое только вчера, когда перед ним проплыли безмолвные тени. Они были откровение, истинное откровение. Больше всего на свете он теперь боялся того, что об этом никто не узнает. Он не жалел о прошлом, он думал будущем. Старость и немощь стояли перед ним, будто злобные духи с безжалостным взглядом — разве таких упросишь дать вторую попытку? Ему, как и всем, был дан лишь один шанс — шанс прожить одну жизнь. Уснул Денком совсем под утро, а когда проснулся, рядом сидел доктор Хью. На этот раз его лицо показалось Денкому бесконечно родным и знакомым.

— Не подумайте, я здесь с позволения вашего врача, — сказал доктор. — Я действую с его ведома. Он вас сегодня уже осмотрел. Мне он, кажется, доверяет. Я ему рассказал, как мы вчера познакомились, и он признал за мной право к вам заходить.

Денком почувствовал, как лицо у него становится строгим.

— Вы проводили графиню?

Доктор Хью вспыхнул, но тут же взял себя в руки.

— Не думайте о графине.

— Вы сами рассказывали, как она требовательна.

Доктор Хью немного помолчал.

— Да, она требовательна.

— А мисс Вернхэм против вас интригует.

— Откуда вы знаете?

— Я все знаю. Хочешь не хочешь, но чтобы писать книги, приходится все знать.

— По-моему, она сумасшедшая, — простодушно сказал доктор Хью.

— Только не ссорьтесь с графиней, она для вас помощь и поддержка.

— Я и не ссорюсь, — ответил доктор. — Но не собираюсь потакать дурацким женским прихотям. — После чего поспешно добавил: — Мне показалось, вы очень и очень одиноки.