Райотдел - Владимир Соколовский

— Так уж… — Маша пожала плечами. — Мы вчера еще договорились, что он меня свозит. А сейчас сказал: «Зачем тебе в праздник эти хлопоты? Я сам как-нибудь».

— Какой он у вас, оказывается!

— Вот такой… — Киреева вдруг начала краснеть. — Ты не думай, пожалуйста, чего не надо.

— Еще об этом стану думать! Больше не о чем!

Э, тюремный капитан Пашка! Не пил бы ты вмертвую, не заставлял жену плакать по праздникам… Как она запунцовела. Председатель суда ее ровесник, перевелся из района. Чего вдруг они заездили на пару? Михаил видел уже — мчались куда-то вдвоем на зыряновском «жигуленке».

— Давай-ко, дядя Миша, клюкнем маленько… — она вынула из сумки чекушку. — С Новым годом! Давай, милый! Чтобы у тебя все было хорошо.

Выпили половину, закусили Машиными же конфетами. Румянец у нее прошел.

— Такие дела, Миша. Катаюсь, вино пью… сама не понимаю, что делаю. Ну, и нечего судить…

Под окошком зашумела, засигналила машина.

— Зовут! — Киреева неуверенно, напряженно улыбнулась.

— Вы куда теперь?

— Не знаю… По домам, наверно.

— Может, он подкинет меня на Плоский поселок? Дело там есть. Надоело сидеть, проветриться хоть немного…

— Я думаю, не откажет.

12

Михаил бухнулся в машину.

— С Новым годом!

Зырянов оглянулся с переднего сиденья:

— Ответно! Ну, как вы? Причастились маленько? За что хоть пили-то?

— За то, чтобы дел на доследование нам не слали.

— Чего захотел! — хохотнул председатель суда. — Ничего… будем слать… а то вы и мышей ловить перестанете… Куда тебе?

— На Плоский поселок. Как хулиганы — прилично вы их отоварили?

— Кого как. Одному — десять суток, другому — тридцатку штрафу. Между прочим, там и твой один клиент затесался. Я отдал материал дежурному.

Следователь насторожился.

— Он вчера жену избил. И ни участковый, ни дежурный не разобрались, зашуровали его по мелкому хулиганству. Какое же это мелкое! Я сказал Мельникову, чтобы послал машину, привезли ее. Надо возбуждать, какого хрена, жалеть еще…

— Ладно, посмотрим…

Зырянов вел «жигуленок» легко, уверенно, быстро. «Наверно, у вас богатая практика вождения», — заметил Носов. «Шоферю с восемнадцати лет. В армии пол-Европы, наверно, исколесил. Между прочим, служил в Венгрии во время путча, в пятьдесят шестом — ох и пролилось крови…» На поворотах Киреева клонилась набок, на мягкую дубленку председателя.

Носов ехал на Плоский по делу сестер Орловых и Сашки Мартемьяновой. Сроки по нему кончаются, надо сдавать, но есть там один изъян.

Сестры были обыкновенные поселковые воровки, однажды уже судимые за это дело и снова после освобождения принявшиеся за свое. Ходили по баракам, по частным домам, подбором ключа проникали внутрь и брали то, что им надо. Замухрыжки, развратные, — поселковые парни делали с ними все, что хотели, в любое время ночи шли к ним в барачную каморку, и никто не получал отказа. К моменту ареста обе были беременны, неизвестно от кого. Мартемьянова — «и примкнувшая к ним Мартемьянова», как называл ее Носов — казалась девчушкой почище, раньше особенных грехов за нею не числилось, вообще не очень было понятно, как Сашка попала в эту компанию. Ладная, белокурая, с круглым простым лицом, спокойными серыми глазами. Девки такого типа даже в жестких поселковых условиях умудряются порой сохраниться: нормально выходят замуж, работают, рожают и растят детей…

Что же ее заставило?

Если этот вопрос возник у него, он обязательно возникнет и у прокурора, и у суда. Тем более, что сейчас такая полоса: требуют со всех сторон выяснять «причины и условия, способствующие совершению преступления». По делу Сашке вменялось всего два эпизода, но этого хватало, чтобы к одному квалифицирующему признаку — предварительному сговору — добавился еще и другой — повторность; ее арестовали и отправили в тюрьму вместе с сестричками. При аресте она выглядела растерянной, заплакала; Носов тогда пожалел ее искренне: сломается девчонка, исподлится вконец…

Зырянов высадил следователя неподалеку от дома, где жила Мартемьянова. Дом стоял в частном секторе, рядом с бараками. Подходя к калитке, он услыхал равномерное металлическое повизгивание. Вошел во двор. На крыльце лежал, распластавшись, мужчина в телогрейке, подшитых валенках. Лицо было отвернуто в сторону, и Носов не мог различить возраст — отец это или брат Сашки. Дверь в ограду, откуда доносился визг, была открыта, и он заглянул туда. Девочка лет двенадцати с пухлым неподвижным лицом дебилки раскачивалась на качелях, не давая им замедляться. Наверно, она могла так качаться и час, и два, и больше. У Носова защемило сердце, он вышел к крыльцу. Постоял немного: заходить или не заходить? В доме пикнула гармошка, заголосила песню пьяная баба. Да, отсюда можно сбежать не только к сестричкам Орловым… Михаил прикрыл калитку и двинулся обратно по улице.

13

Хулиган, которого «приготовил» для Носова судья, томился в дежурке: лет тридцати, мрачный, с одутловатой рожей, характерной для много пьющих людей.

— Вот его жена, — Коля Мельников указал на сидящую в вестибюле бабенку с подбитым глазом. — Она тут такое заявление на него накатала — хоть сразу под расстрел станови! Держи, читай…

Носов просмотрел листки. Господи, какая тоска. Пьет, бьет… Незарегистрированные, конечно. Сожители.

— Это точно мое дело, Коля?

— Ну я же работал на следствии, маленько разбираюсь. Там, не считая вчерашнего фингала, еще три факта ее избиения за прошлый год. Чистая сто тринадцатая! Ну, и злостное хулиганство прилепишь: он же ее на глазах у подружки ударил. Ничего, забирай, все будет в цвет…

Сто тринадцатая, истязание. Вот тебе и Новый год. Не удалось посачковать.

— Идемте со мной! — сказал он женщине.

В кабинете привычно заполнил бланк протокола: Коскова Анна Федоровна, пятьдесят первого года рождения, продавец поселкового промтоварного магазина.

— Так. Теперь я записываю: «Я, такая-то, сожительствую с…» Его фамилия-имя-отчество, место работы?

— Балин, Анатолий Петрович, с сорок шестого года, работает шофером в мехколонне…

— Дети есть?

— Мальчик, три с половиной года.

— Его ребенок?

— Да.

— Поехали дальше… Сколько вы живете?

— Шестой год. Почти сразу после школы с ним сошлась. Я давно его знала, правда — он тоже наш, поселковский. Он и тогда уже пил, он ведь меня старше… но молодая когда, знаете — кажется, что особенно плохого в этом нет: ну выпьют парни, шутят, танцуют… А сошлись — он по-черному начал понужать. В колхоз отправили — заразу там у кого-то подхватил… лечились оба ходили. Мальчик родился — и тоже…

— Чего?

— Три с половиной годика — а у него еще ни одного зуба нет! — она всхлипнула, полезла за платком.

— Вырастут, не плачьте. Так ведь не бывает, чтобы человек всю жизнь — и без зубов. А чего ж вы этого вашего Анатолия лечиться не отправили?

— Он лечился раз, специально куда-то ездил. Три месяца не пил. И — снова загудел…

— Есть еще принудительное лечение. Поможет, не поможет — а бывает, что и одумываются…

— Я ходила к участковому, говорила. Нет, мол, лучше не рассчитывайте. Работает? Работает. Да еще шофером, где с этим делом строго. Вещи из дому пропивает, чтобы водку купить? Нет, пьет на свои, заработанные. Не подходит под ЛТП. А мой нажрется, накомандуется вечером да ночью, утром поднимется, чего-то пожует, чтобы с утра перегаром не воняло — и на работу тащится. Если выходной, праздник — сразу опохмелиться норовит. Так-кая вот жизнь, копейка… Выгонять его — бесполезно, он все равно придет, еще пуще исполосует. Мы в своем доме живем, он нам после моей бабушки достался.

— Расскажите о фактах избиения.

— Времени не хватит — все рассказывать…

— Время найдем. Но вот что, Коскова, имейте сейчас в виду: из этого здания — два выхода: один на улицу, к прежней жизни, другой — в тюрьму, в заключение, в зону. Вас с этим человеком связывает многое: если сошлись когда-то — значит, была и симпатия, вы ведь с виду, я гляжу, совсем недурны, несмотря на фингал… (Коскова ахнула негромко, закрылась платком). Как бы то ни было — годы прожиты, ребенок, общее хозяйство… И вдруг — отдаете под суд, своими руками. Некоторые женщины спохватываются потом, отказываются от показаний, вообще черт знает что творят, с собой кончают — да-да, бывали и такие случаи, психопатический тип распространен среди вашего брата, к сожалению…

Она покачала головой.

— Не-ет, я о нем жалеть не стану. Убирайте, куда хотите. Не могу больше. Ничего неохота: ни домой идти, ни на работу, ни стирать, ни готовить… Край!

— Яс-сно… Свидетели избиений есть?

— Ну, вчера вот Людка была, подружка моя по работе, еще как-то раз, осенью, он при ней руки распускал. Летом у своей матери избил.