Мое открытие Москвы: Новеллы - Евгений Иванович Осетров

высота, а в старину меня почитали как башню-исполина, равной которой не было в окрестных землях. И до сих пор в моем подземелье бьет тайник-колодец. Сотни лет не иссякает струя, сотни лет даю я людям вкусную и чистую воду. Потому и сложили меня такой высокой, крепкой и неприступной, чтобы всегда вода под надежной защитой находилась.

- У меня тоже тайник был, - заметит Тайницкая башня, обращенная к Москве-реке. - И даже не один, а два: тайник-колодец и тайник - подземный ход к речному берегу. Только давным-давно это было…

Тогда ее ближайшие соседи - безымянные башни - перемолвятся между собой:

- У каждого из нас своя история.

Площадь трех соборов

Иноземец стоял у Детинца,

Подняв свою гордую голову.

И глядел восхищенно

На дивный Успенский собор…

Виктор Полторацкий

Перед ним словно парило в воздухе огромное здание, сложенное из белого владимирского камня и поражающее величием и легкостью объемов, торжественным и согласованным членением частей… Фьораванти вспоминал и сравнивал. Перед его глазами возникали архитектурные виды родной ему Болоньи. Владимир-на-Клязьме далек и не похож на его привычно близкие города в Ломбардии; но неведомый мастер, возведший Успенский собор здесь, на владимирском речном откосе, видел, надо думать, здания в Константинополе, а может быть, и в Венеции. Фьораванти, обозревая заклязьменские лесные дали, размышлял о переменчивости судьбы, о том, что он не думал не гадал, встретив однажды в Венеции, на площади Святого Марка, посла из Московии Семена Талбузина, что это свидание и прогулка по дорожке вдоль Большого канала переменят всю его жизнь. Заменят ли ему теперь плакучие березы стройные кипарисы? Как далеки ныне от мастера апельсиновые рощи Адриатики!…

Летописец, повествуя о Фьораванти, заметил, что зодчего «ради хитрости его художества» земляки в Болонье прозвали Аристотелем. На самом деле было не совсем так. Будущий прославленный итальянский архитектор происходил из семьи, в которой существовал культ античности. Родители и нарекли сына именем великого греческого философа. Сын оправдал надежды с лихвой. В документах нотариального архива Болоньи Аристотель Фьораванти именуется удивительным гением и утверждается, что нет человека, который бы знал в архитектуре что-либо неизвестное Аристотелю. Таково было мнение о Фьораванти в стране, где жили тогда лучшие в Европе зодчие и живописцы. Недаром ревностно приглашали их к себе страны Запада и Востока.

Аристотель имел множество заманчивых предложений. Его настойчиво звал к себе турецкий султан, суля серебро и злато. Но к царьградским твердыням из Рима ездили многие, Кремль же, что находился за бесконечными скифскими степями, в которых некогда скитался Овидий, на краю Эрцинского леса, тянущегося к океан-морю, никто не видел. Еще античные авторы писали, что птиц там - в немыслимой дали - столько, что они заслоняют собой солнце. Дьяк Талбузин, человек зоркий и сметливый, побывав в доме Фьора-ванти, наполненном удивительной красоты вещами, отлитыми самим Аристотелем из золота, меди, олова, серебра, решительно заявил дюку венецианскому, что без славного мастера в Москву не уедет. И дюк венецианский отпустил Фьораванти в далекие края - «как бы в драгоценный дар».

В дорогу на край света, где только в собольей шубе можно спастись от холода, Фьораванти собрался не один, а вместе с сыном Андреем и своим любимым учеником, совсем еще юным Пьетро, способным зодчим и литейщиком. На сборы-хлопоты и дорогу ушел год. Ранней весной 1475 года, испытав немало дорожных тягот и приключений (на путь от берегов Адриатического моря до холма на Москве-реке могли решиться немногие), бородатый и статный Семен Талбузин вместе с мастерами предстал перед грозными очами Ивана III и его дородной супруги - урожденной Палеолог, племянницы последнего византийского императора, - приняв участие в пасхальном государевом пире.

Фьораванти, к огорчению историков, не оставил воспоминаний. Но сохранились свидетельства иностранцев-очевидцев, бывавших на подобного рода пирах, которые, как требовал обычай, продолжались семь - девять часов. Некто Иоанн Кобенцель, побывав на приеме в царских чертогах, писал:

«С нами то же случилось, что бывает с людьми, вышедшими из тьмы и ослепленными внезапным сиянием солнца; едва могли глаза наши сносить блеск великолепия, когда мы вошли в палату. Казалось, что яркость сияния, от дорогих камней изливавшаяся, спорила с лучами солнечными, так что мы совершенно потерялись в сем смешении блеска и величия».

С приездом итальянского мастера началась новая страница в архитектурной истории Кремля.

Существуют давние споры об итальянских зодчих, работавших в Кремле, список которых открывает Фьораванти. Вслед за ним на берегах Москвы-реки появились Алевиз Фрязин, Пьетро Анто-нио Солари, Алевиз Новый и др. Как надо расценивать их приглашение? Не было ли это унижением Москвы? Не поступался ли Иван III отеческим преданием? Вопросы эти не праздные, и ответы на них давались разноречивые.

После Куликова поля Москва всячески стремилась восстановить былое величие: она помнила славу Киева времен Ярослава Мудрого, бывшего в родстве с королевскими династиями Европы, поражавшего ученостью именитых иностранцев и украшавшего камнем город над Днепром…

УСПЕНСКИЙ СОБОР ВО ВЛАДИМИРЕ XII ВЕК.

Приезд Софьи Палеолог в Москву был заметным международным событием, и всем было ясно, что Москва претендует на роль такого же вселенского города, каким еще вчера являлся Константинополь. Освобождаясь от ханской власти, златоглавая Москва хотела выглядеть на европейский лад, что соответствовало ее привязанностям, традициям Киева и Владимира. В этих условиях приглашение Иваном III итальянских зодчих, в том числе выдающегося итальянца Фьораванти, - естественный шаг. Парадный зал Московской Руси - это понимали все - должен был иметь европейский облик.

Аристотель Фьораванти ставил «дом богоматери» не на голом месте. С приснопамятных времен Ивана Калиты, изрядно обветшав за полтора столетия, возвышался сравнительно скромный Успенский собор. Его разобрали и поручили псковским мастерам Кривцову и Мышкину сложить новый, более обширный, напоминающий прославленный Владимирский собор, построенный еще в домонгольскую пору, чей исторический образ вошел в народное сознание. Псковитяне - каменщики возвели здание, но короткой майской ночью 1474 года приключился в Москве «трус» - колебание почвы, землетрясение. Такое редко, но бывало в белокаменной. Стройка рухнула. Дело не только в стихийном бедствии. В годы ига даже Псков и Новгород, не затронутые нашествием, не вели крупного каменного строительства. В карнизах, видимо, не было надлежащей крепости, известковый раствор вязал слабо. Работая с Фьораванти, московские и псковские каменщики проходили первоклассную выучку - болонский инженер был из числа тех, кто строит на века.

ДМИТРИЕВСКИЙ СОБОР ВО ВЛАДИМИРЕ. АРКАТУРНЫЙ ПОЯС