Казнить Шарпея - Максим Теплый

Он достал пачку, и Беркас отметил, что генерал курит французские «Житан» без фильтра. Это выдавало в нем курильщика привередливого и со стойкими привычками: французская марка продавалась далеко не в каждом киоске, а в самой Франции давно была запрещена.

– Если честно, то вся эта история с вашим участием в переговорах с Игнатовым мне не нравится!

– Мне тоже, – парировал Каленин. – Надеюсь, вы не думаете, что мне доставляет удовольствие присутствовать на вашей профессиональной кухне? Избавьте меня от общения с этим гражданином, и я буду вам очень благодарен.

– Он отказывается говорить с нами без вас. Его угрозы, к сожалению, жестокая реальность. Поэтому мы вынуждены согласиться на ваше участие. Кстати, почему он выбрал именно вас?

Каленин пожал плечами:

– Думаю, это чистой воды импровизация. Он даже сказал при первой встрече, что я не значусь в его досье. А вот полковнику вашему даже поведал про его музыкальную профессию. Знает кадры ФСБ! – Каленин мстительно стрельнул глазом на Буданова, мол, вот тебе за дурацкие намеки. – Ему, вероятно, важно, что я нахожусь на прямой связи с Председателем Думы. Если бы не я попался под руку, то он потребовал бы кого-то с похожими возможностями.

Буданов пропустил мимо ушей язвительные слова про кадры ФСБ.

– Что-то здесь не так, Беркас Сергеевич! Чует мое сердце, Игнатов не просто ради этого Алика все затеял. – Буданов буквально высасывал сигарету, кончик которой все время, пока он курил, ярко светился. – Игнатов просит встречи с вами. Какие очередные требования он выкатит, мы не знаем. Постарайтесь в разговоре с ним понять его дальний замысел. От разговора про Хашеми попробуйте уйти.

– Разумеется. Я же не знаю всех деталей, и вряд ли он будет о них со мной говорить.

– Внушайте ему, что его требования обсуждаются и о них проинформировано ваше начальство. Но одновременно дайте ему понять, что быстро решить все вопросы, которые он ставит, невозможно. Кстати, чтобы вы знали: он потребовал вертолет, на котором намерен вывезти Хашеми на пока не известную нам взлетную площадку. Там его должен ждать скоростной самолет класса «Челинджер», то есть с большой дальностью полета. При этом он обещает остановить теракты сразу после приземления в стране, которую укажет после взлета. Требует денег. Знаете сколько? Зарплату за неделю для себя и своих сотрудников. У меня, говорит, оплата почасовая – восемьдесят долларов в час. Короче, попросил двадцать пять тысяч у.е.

– Это много или мало?

Буданов криво усмехнулся:

– Ну, сами посудите. Человек затевает смертельную игру с огромной государственной машиной и просит сумму, которой ему даже на пластическую операцию не хватит. Говорю же, странно все это. Или просто издевается, или есть тут какое-то второе дно. За нос он нас водит! А где? В чем? Не пойму. – Буданов нажал кнопку на селекторе и резко бросил: – Зайди!

Вошел молодой офицер, по-видимому, секретарь.

– Проводи господина Каленина к Игнатову. С ним пусть работает Барков. То есть водит по коридорам, сопровождает, одним словом, пусть будет рядом. Сразу после разговора с Игнатовым – ко мне!

...Игнатов встретил Каленина в небольшом кабинете. Хотя он и сидел по гостевую сторону письменного стола, его расслабленная и самоуверенная поза свидетельствовала о полнейшем спокойствии. Могло показаться, что он и есть хозяин кабинета, который на пару минут занял непривычное для себя место.

В углу стоял вооруженный боец с автоматом наперевес.

Игнатов приветливо улыбнулся и сказал:

– Проходите, Беркас Сергеевич! А то я уже заждался! Как видите, я действую строго согласно нашим договоренностям. Сказал, что отменю взрыв, если товарища Гольдина поздравят на всю страну. И вот, как видите, отменил.

Каленин исподлобья взглянул на Игнатова и демонстративно брезгливо проговорил:

– Я хочу вам откровенно сказать: вы мне неприятны. Неприятно ваше суперменство. Я не испытываю удовольствия от общения с вами! И нахожусь здесь потому, что это случайно взбрело в вашу шальную голову. – Каленину хотелось найти слова, которые побольнее заденут Игнатова. – Вы воюете с беззащитными людьми! В результате ваших действий могут пострадать женщины, дети, старики! С ними вы воюете? Это подло, вот что я вам скажу, господин Игнатов! И я очень хочу, ну просто очень! Чтобы вы знали, что я общаюсь с вами с глубоким отвращением. А теперь – я к вашим услугам...

Лицо Игнатова резко переменилось. Из доброжелательно-равнодушного оно стало жестким и даже жестоким.

– Вы, молодой человек, видимо, заблуждаетесь на свой счет. И на мой тоже. Я разговариваю с вами только потому, что не верю своим бывшим коллегам. Ваша нынешняя система сделала из ЧК сборище непрофессионалов, трусов и лизоблюдов. Они по иерархии будут врать: младшие начальники старшим, старшие – самым высоким, а последние – Президенту. В итоге и он, и страна будут дезинформированы. Меня представят как выжившего из ума старого людоеда...

– А вы считаете себя здравомыслящим праведником? Может быть, вы надеетесь на аплодисменты: мол, браво, господин Игнатов, так держать?

– Праведником – нет. А вот со здравым смыслом – все в порядке. Я думаю, вы обратили внимание, что акция на пустыре была спланирована и осуществлена как устрашающая? Там никто не погиб. Ведь так?

– Что это меняет?

– Многое! Для начала это говорит о том, что я не хочу никого убивать. Но одновременно я хочу, чтобы и вы, и ваши хозяева точно знали, с кем имеете дело!

– И что же они должны узнать? – Каленин всем своим видом демонстрировал, что разговор ему крайне неприятен.

– Попытайтесь точно передать вашему начальству то, что я буду вам говорить.

– Зачем мне что-либо искажать?

Игнатов внутренне подобрался.

– Я прошу, чтобы ко всем моим просьбам относились максимально серьезно. Я не стану прощать малейших неточностей и попыток шутить со мной. Я действительно спланировал и подготовил серию разрушительных терактов. Остановить их могу только я один! Слышите? Никто! Ни одна душа! Только я! Поэтому жизнь людей зависит от того, поверят ли в серьезность моих намерений руководители страны. Ваша задача – сделать так, чтобы поверили! – Игнатов наморщил лоб, и Каленин с удивлением увидел, как вслед за складками на лбу шевельнулась вся кожа головы, включая темя и уши. – Другими словами, я начал с вами войну, – продолжил генерал. – Это будет первый в истории пример войны отдельного гражданина со всей государственной машиной. И вскоре вы сможете убедиться, что исход этой войны далеко не предрешен.

– Я могу только то, что могу, ясно? – грубо отреагировал Каленин. – Я близко к первоисточнику сообщу Председателю Государственной думы все, что услышу от вас. Хотя уверен, кое-что из сказанного вами будет воспринято... ну, скажем, неоднозначно.

Игнатов, будто не услышав слов Каленина, продолжил:

– Самое главное! Это очень важно... Человек, которому я поручил подготовить все акции и который знает всех исполнителей поименно и в лицо, сегодня утром казнен. Казнен за то, что погубил многих замечательных парней, исполнявших свой воинский долг. Это – бывший полковник Главного разведывательного управления Константин Будаговский. После его гибели не осталось никого, кто знает исполнителей терактов и точки Москвы, где они спланированы. Этого не знаю и я! Но я знаю точное число этих акций и время, в которое они будут происходить. – Игнатов помолчал. – Тело Будаговского находится в дачном поселке Баковка, в ближнем Подмосковье. Рядом с телом – его собственноручная записка, в которой он прощается с семьей и просит никого не винить в его смерти. Он даже меня не винит. – Игнатов скривил рот в нервной ухмылке. – Повесился он сам. Правда, в моем присутствии. Поэтому, хотя никто его физически не убивал, я называю это казнью.

– Вы убили своего подельника? Казнили за прежние грехи? – искренне удивился Каленин. – То есть сначала поручили подготовить взрывы, а потом сунули в петлю... Так?

– Нет, не так. Он участвовал в подготовке взрывов вынужденно. У него не было выбора...

Каленин почувствовал, что собеседник впервые проявил нечто напоминающее волнение. Голос его стал глуше обычного. Последние фразы он говорил, прикрыв глаза:

– Я заставил его... Его семья была у меня в заложниках... Он не мог меня «сдать»... Я вернул его близких в обмен на выполнение моих условий и дал возможность спокойно повеситься в моем присутствии... Заслужил, подонок... – Игнатов вздохнул. Было видно, что ему неприятно вспоминать об этой истории. – Итак, надеюсь, вы поняли, что я придумал беспроигрышную комбинацию. Со мной ничего нельзя сделать. Нет, можно, конечно, завтра же четвертовать меня на Красной площади, руководствуясь принципом израильского «Моссада», что террористам нельзя уступать ни в чем, даже если это повлечет за собой чудовищные жертвы. Но я и этот вариант предусмотрел! – Уверенность вернулась к Игнатову, и он с гордостью взглянул на Беркаса: – Каждое мое новое требование немедленно будет становиться достоянием гласности. Если вы вдруг перекроете кислород всем российским журналистам, то до зарубежных вы все равно не доберетесь. А это значит, что убить меня без скандального шума вам не удастся. По крайней мере в ходе этого сражения. Ибо простые русские женщины, которым популярно объяснят, что власть не хочет защитить их детей и отказывается выполнить вполне пристойные требования бывшего генерала КГБ, разнесут Кремль вместе с Лубянкой по кирпичику. Поэтому ваши начальники будут делать то, что я им скажу. Уверяю вас, мои требования будут необременительными и выполнимыми. Я не стану требовать, чтобы российский Президент публично сделал себе харакири или вывел войска из Чечни.