Ангел Габриеля - Нора Робертс

— Я уже предупредил вас, что менять ничего не буду.

— Вы вольны писать так, как вам нравится. Я просто говорю вам, что вы меня неправильно поняли.

Раздражение в ее голосе забавляло его. Он снова развернул мольберт, но не потрудился посмотреть на свою работу.

— А я так не думаю.

— Вряд ли меня можно назвать трагичной.

— Трагичной? — Он развернулся на каблуках, разглядывая ее. — В женщине, изображенной на картине, нет ничего трагичного! Скорее она отважна.

Лора улыбнулась и встала с кресла.

— Я и не отважна, но это ваша картина!

— На этом и порешим!

— Гейб!

Она протянула руку. Повинуясь ее взволнованному голосу, он подскочил и схватил ее за руку.

— Что с вами?

— Посмотрите туда, посмотрите! — Она повернулась, выдернула руку и указала в окно.

Нет, с ней все в порядке, понял Гейб. От пережитого испуга ему хотелось задушить ее. Это просто возбуждение! Меньше чем в двух ярдах от окна он увидел одинокого оленя. Он стоял глубоко в снегу, подняв голову и вдыхая воздух. Высокомерно, без всякого страха он смотрел сквозь стекло.

— Ах, он великолепен! Я никогда не видела такого большого оленя и так близко!

Ему было просто разделить ее восторг. Лань, лиса, сокол, круживший над головой… все они помогали ему справиться с горем.

— Несколько недель назад я вышел к ручейку примерно в миле отсюда. Увидел целое семейство. Было полное безветрие, и мне удалось сделать несколько набросков прежде, чем самка заметила меня.

— Весь этот мирок принадлежит ему! Вы можете это представить? Многие акры! Он, должно быть, это знает, и ему это нравится, иначе он бы не был так уверен в себе. — Она снова засмеялась и прижала свободную руку к обледеневшему стеклу. — Знаете, похоже, он смотрит на нас, как на зверушек, выставленных в зоопарке!

Олень уткнулся носом в снег, может быть, выискивая под ним траву, а может быть, учуяв запах другого животного. Он двигался медленно, уверенный в своем одиночестве. А с деревьев на него падали снежинки.

Вдруг он резко поднял голову, пронзив воздух высокой короной рогов, поскакал по снегу и исчез в лесу.

Лора, засмеявшись, повернулась от окна и мгновенно обо всем забыла.

Она не осознавала, что они с Гейбом стоят так близко друг от друга!

Он тоже не осознавал. Они по-прежнему держались за руки. За окном сверкало солнце, теряя силу по мере того, как день клонился к вечеру. А домик, как и лес за его стенами, пребывал в абсолютной тишине.

Наконец, он прикоснулся к ней. Он не собирался делать этого, но в тот момент, когда его пальцы скользнули по ее щеке, понял, что должен это сделать.

Лора не отшатнулась. Вероятно, если бы она отшатнулась или просто отдвинулась от него, он бы это принял. Сейчас Гейб был почти уверен, что он бы это принял.

Но она не отодвинулась.

Он чувствовал, как ее рука нервно дрожит в его руке. Он тоже испытывал нервное возбуждение: это было для него новым испытанием. Как он посмел приблизиться к ней, твердо зная, что этого делать нельзя? Почему он не смог сопротивляться соблазну, хотя умом понимал, что поступает неправильно?

Чуткими пальцами художника он ощущал ее кожу. Настоящую. Он чувствовал не портрет, а живую женщину. Что бы ни случилось в ее жизни, что бы ни сделало ее той, кем она стала, это было вчера.

А сейчас ее большие, не на шутку испуганные глаза неотрывно глядели на него. Лора не двигалась. Она ждала.

Выругавшись себе под нос, Гейб медленно, даже очень медленно, приблизил свои губы к ее губам.

Допускать это было безумием. Еще большим безумием было хотеть этого. Но еще до того, как его губы коснулись ее губ, Лора почувствовала, что капитулирует перед ним. Она тут же взяла себя в руки, не зная, чего можно ожидать от себя или от него.

Такое случилось с ней, наверное, впервые! Впервые не только с ним, но и вообще с кем бы то ни было. Никогда никто не целовал ее вот так. Она знала страсть, мимолетное, почти болезненное желание, вызванное жаром и неистовством. Она знала требования, некоторые из которых могла удовлетворить, а некоторые не могла. Она знала ярость и голод мужчины по отношению к женщине, но никогда не знала подобного благоговения и даже не подозревала о его существовании.

И все же, и все же в этом поцелуе были намеки на более темные сдерживаемые желания, делающие объятия более возбуждающими, более манящими. Гейб запустил руки ей в волосы, а губами бесконечно ласкал ее губы. Лора чувствовала, как земля уходит из-под ног, но инстинктивно знала, что он вернет ее на место.

Он должен был остановиться, но не мог. Одно прикосновение, всего лишь одно прикосновение, и ему неудержимо хотелось большего. Ему казалось, что пустота, жившая в нем, теперь невероятно быстро, ужасающе заполняется…

Ее руки, робкие и даже невинные, обвили его плечи. Когда она раздвинула губы, в этом ее приглашении чувствовалось какое-то несмелое любопытство. Он ощущал запах весны, хотя она была погребена под снегом, чувствовал его в ее волосах, на ее коже. Даже запах дерева, который всегда стоял в хижине, не мог его победить.

В камине потрескивали поленья, а ветер, поднявшийся с наступлением вечера, начал жалобно стучать в стекло. Лора вздохнула, хотя ее теплые податливые губы были закрыты его губами.

Гейб хотел осуществить свою фантазию, заключить ее в объятия и отнести в постель. Лечь с ней, снять с нее рубашку и почувствовать своей кожей ее кожу. Чтобы она касалась его, обнимала его, доверяла ему.

Война внутри него разгоралась. Она была не просто женщиной, она была женщиной, которая носит ребенка. И внутри нее созревает не просто ребенок, а ребенок другого мужчины, которого она любила!

Он не может любить ее! Она не может ему довериться. И все же она его манила, ее тайны, ее глаза, глаза, которые говорили больше, гораздо больше, чем ее слова. И ее красота, которая, хотя она этого не понимала, заключалась не только в чертах лица.

Поэтому он должен прекратить, пока сам точно не решит, чего он хочет… и до тех пор, пока она не будет настолько доверять ему, что сама расскажет всю правду о себе.

Гейб оттолкнул бы ее от себя, но она прижалась лицом к его плечу.

— Пожалуйста, подождите хотя бы минутку!

В голосе Лоры чувствовались слезы, и они волновали его гораздо больше, чем поцелуй. Воинственное напряжение усиливалось, и в конце концов он погладил ей волосы. Почувствовав толчок ребенка, Гейб задумался: что же ему делать?

— Простите. — В голосе больше не слышалось слез, но Лора не отпускала его. Откуда ему было знать, как ей хочется его объятий? — Я не хочу навязываться вам.

— Вы и не навязываетесь.