Александрия - Дмитрий Барчук

Но Наполеон не теряет надежды породниться с Романовыми, и в конце 1809 года через своего посла в Петербурге Коленкура сватается к младшей сестре русского царя Анне. Теперь он предлагает Польшу в обмен на русскую великую княгиню.

– Я очень высоко ценю выгоды от этого союза для своей политики. Но по завещанию Павла I решение должна принять вдовствующая императрица, сестре ведь не исполнилось еще шестнадцати, – уклончиво отвечает царь.

Мария Федоровна вновь непреклонна:

– Для этого человека нет ничего святого. Его ничто не сдерживает. Он даже не верит в Бога!

– Но Александр прислушается к совету тверской губернаторши, сестры Екатерины, и не ответит окончательным отказом. Сославшись на возраст Анны, еще не созревшей для деторождения, он предложит своему французскому другу отложить свадьбу на три года.

Обиженный Наполеон подпишет брачный контракт в Вене и получит руку дочери императора Франца, эрцгерцогини Марии-Луизы Австрийской. И откажется отдать России Польшу.

– Больше всего мне в вашем рассказе понравился момент с этим банкиром… олигархом… как его?.. Увраром, – признался я Редактору, когда мы сели с ним за ужин. – Слушая вас, я вспомнил, как сам открывал ногой двери в кабинеты вице-премьеров нашего правительства. И про нехватку лекарств в больницах, и про разбой на дорогах – тоже актуально все звучало, будто бы речь шла о России десятилетней давности, а не о Франции двести лет назад.

– Вы очень точно отметили сходство, – пробубнил редактор, пережевывая бутерброд с колбасой. – По зрелости, я бы даже сказал, взрослости, мы сейчас отстаем от европейцев лет эдак на сто пятьдесят-двести. Ведь та же самая Великая французская революция была не чем иным, как бунтом лавочников, борьбой третьего сословия за свои права. Наполеону оставалось лишь правильно сыграть на умонастроении народа. У нас же средний класс еще только-только зарождается. И то, заметим, из-под палки. Наша буржуазная революция едва выходит из стадии всеобщего воровства и вседозволенности, как это было при Директории во Франции, на этап зарождения законности, и делается это при сильном диктате верховной власти, как и при Наполеоне. Поэтому ничего нового для России мировая история не уготовила. Все рецепты – из хорошо забытого старого. С той лишь разницей, что человечество за двести лет сильно выродилось. Ведь какие люди вершили прежде судьбы мира!

Я отрезаю себе увесистый кусок сала, принесенного родственниками Редактора, кладу его на кусок черного хлеба и перед тем, как отправить в рот сей деликатес, уточняю:

– С Наполеоном все понятно. Гениальный полководец, тонкий политик, выдающийся человек. Но вот за Александром из ваших рассказов я, извините, ничего неординарного так и не заметил. Им помыкают все кому не лень: придворные, жена, мать, брат. А он только слушает их советы, ничего не решая сам, и задает наивные вопросы. Наполеон так его опутал лестью, что тот даже слова против него сказать не может. Ввязаться в войну из‑за женщины, будь она хоть трижды королевой, этого я вообще не понимаю!

Редактор доедает свой бутерброд и отвечает:

– Уже в ссылке, на острове Святой Елены, Наполеон напишет в своих мемуарах, что он еще в Тильзите недооценил коварного византийца и, если ему суждено умереть посреди Атлантического океана, то именно Александр станет его настоящим наследником в Европе. «Только я мог его остановить, когда он только появлялся во главе своих татарских полчищ». Но это будет слишком запоздалое прозрение. Приученный с детства скрывать свои истинные мысли (ведь надо было лавировать между любящей его бабушкой Екатериной Великой и подозрительно настроенным по отношению к нему отцом – Павлом), Александр провел и хитрого Наполеона. Выпрашивая на переговорах в Тильзите суверенитет для Пруссии, он стремился сохранить буферное государство между двумя империями, уже тогда предвидя их скорую неминуемую схватку…

Часть вторая

Царство

Государство – это я.

Людовик XIV

Глава 4. Кредит Гименея

Противостояние двух императоров настолько захватило мое воображение, что я на некоторое время отвлекся от новейшего времени. История моего личного взлета и падения на фоне таких личностей, как Наполеон и Александр I, может быть, кому-то и покажется мелкой и незначительной, но это моя история. И в ней тоже есть и свой грех, и свое покаяние, свой Аустерлиц и свое Бородино.

Ивана Матвеевича похоронили на Новодевичьем кладбище. Панихида была скромной и в средствах массовой информации сильно не афишировалась. Попрощаться с ним пришли только самые близкие люди. Важные партийные и советские чиновники, напуганные несостоявшимся путчем и свершившейся революцией, просто вычеркнули телефоны бывшего соратника и начальника из своих записных книжек и забыли о нем.

И хотя возле гроба, установленного в кладбищенском зале скорби, а не в Колонном зале Доме союзов, сидела семья покойного – вдова, дочь и внуки, моя мама пришла проститься с ним. Когда она приблизилась к гробу, вдова внимательно и грустно смерила ее взглядом и снова стала утирать платком мокрые от слез глаза. Но на лице моей мамы не было слез. Она скорбела с достоинством благородной дамы, не демонстрируя на людях свое страдание.

Неклюдов тоже присутствовал на панихиде. В черном костюме и белой рубашке, с театральной скорбью на лице, он больше походил на служащего похоронного бюро, чем на убийцу.

– Прокуратура скоро закроет это дело. Следствием точно установлено, что это было самоубийство. Просто у старого коммуниста сдали нервы, – как бы оправдываясь передо мной, прошептал мне на ухо заместитель, когда мы поравнялись с ним, следуя за гробом.

Я ничего не ответил. Неклюдов же продолжил свои объяснения:

– В нашей конторе такой бардак творится… Никто не знает, что теперь выкинет Ельцин. Все живут, как на пороховой бочке. Ты не будешь возражать, если я пока перекантуюсь в твоем банке? Все равно мне на смену кого-нибудь пришлют. А с тобой мы как-никак сработались. Знаем, чего друг от друга можно ожидать. А?

– Давай этот вопрос обсудим позже, – не выдержал я.

Но Леонид не сдавался.

– Прости, но у меня нет времени ждать. Я должен сегодня доложить: ты с нами или нет. Если да, то сейчас вместе с гробом мы зароем в землю и томагавк войны и рука об руку идем в капитализм. Если нет, то не обессудь.

И Неклюдов бросил многозначительный взгляд на свежевырытую могилу.

– Пусть нам будет какое-то время трудно без тебя. Уж слишком многое сейчас на тебе завязано, но врага рядом мы не потерпим. Ты все понял? И каков же будет твой ответ?

Я посмотрел на лакированный гроб, блестящий на солнце, потом на маму, потом на вдову, дочь и внуков Ивана Матвеевича и тихо прошептал:

– Да.

Неклюдов облегченно вздохнул, дружески похлопал меня по плечу и сказал:

– Вот и умница. Лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и… мертвым. Я всегда верил в твой здравый ум. А детали мы и впрямь обсудим позже. Прими мои искренние соболезнования. Сильный был человек. А теперь мне срочно нужно бежать. Извинись за меня перед вдовой. Я думаю, ты сам тут управишься…

И Неклюдов исчез. А я остался стоять как вкопанный возле могилы. И смотрел, как комья чернозема разбиваются о крышку гроба, навечно закрывая дорогого мне человека. И я разрыдался.

Мог ли я ответить Неклюдову нет? Что случилось бы тогда со мной и с моими близкими? И не лучше ли было даже принять тогда смерть, чем все последующие годы терпеть муки совести? В который раз уже задаю себе эти вопросы, но не нахожу на них ответа.

Как бы мне не был симпатичен Наполеон, но мой путь больше похож на стезю Александра. Как он когда-то позволил свершиться преступлению и принял жертву в лице собственного отца, такой же грех спустя два века взял на свою душу и я. Переступив через отцовский труп, он высоко вознесся, я тоже достиг немалого, получив наследство от человека, которого я любил, как отца, но палец о палец не ударил, чтобы воспрепятствовать его гибели, и не нашел в себе мужества умереть вслед за ним. А наоборот, стал способствовать обогащению людей, на руках которых была его кровь.

Но я нашел себе пример для подражания – графа Монте-Кристо. Я был Эдмоном Дантесом, а Иван Матвеевич – моим аббатом Фариа, оставившим мне свои несметные сокровища и собственной смертью развязавшим мне руки. Для мщения. Я должен выжить во что бы то ни стало. Разбогатеть, как граф Монте-Кристо. А когда я стану настолько же влиятельным, как он, то смогу поодиночке разделаться со своими врагами. И месть моя будет страшна. Сколько ночей провел я без сна, обдумывая различные сценарии своего возмездия, а наутро приезжал с темными кругами под глазами в банк, встречал Неклюдова и улыбался ему. И снова продолжал умножать капитал неведомых мне акционеров.